Морис Леблан

 

     Необычайные приключения Арсена Люпена

 

     Рассказы

 

 

     - -

     Леблан Морис. Сочинения: В 3 т. Т. 3:

     Остров Тридцати Гробов; Графиня Калиостро: Романы;

     Необычайные приключения Арсена Люпена: Рассказы.

     Пер. с фр.; Сост. Т. Прокопов.   - М.: ТЕРРА, 1996.   - 672 с.

     (Большая библиотека приключений и научной фантастики).

     ISBN 5-300-00217-8 (т. 3). ISBN 5-300-00216-Х. Художник А. Астрецов.

     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru, http://zmiy.da.ru), 25.01.2005

     - -

 

     В третьей книге сочинений французского мастера  детективно-приключенческого

жанра Мориса Леблана публикуются его романы "Остров Тридцати гробов" и  "Графиня

Калиостро", а также рассказы из цикла "Необычайные приключения Арсена Люпена".

 

 

     СОДЕРЖАНИЕ

 

     Как арестовали Арсена Люпена

     Тюрьма ни в чем не мешает Арсену Люпену

     Арсена Люпена обокрали

     Ожерелье королевы

     Денежный шкаф мадам Эмбер

     Шерлок Холмс и Арсен Люпен

     Черная жемчужина

     Солнечные зайчики

     По подсказке тени

     Шарф из красного шелка

     Смерть бродит вокруг

     Эдит Лебединая Шея

     Женитьба Арсена Люпена

 

 

     КАК АРЕСТОВАЛИ АРСЕНА ЛЮПЕНА

 

     I. СООБЩЕНИЕ БЕСПРОВОЛОЧНОГО ТЕЛЕГРАФА

 

     Вот так путешествие? И, однако, оно так хорошо  началось!  Никогда  еще  не

путешествовал  я  при  лучших  условиях.  "Прованс"   -  быстроходный,   удобный

трансатлантический пароход и управляется  одним  из  самых  любезных  капитанов.

Самое избранное общество собралось на  нем.  Завелись  знакомства,  устраивались

общие  развлечения.  Всеми  нами   овладело   восхитительное   чувство   полного

разъединения со  всем  миром,  заставлявшее  нас,  словно  жителей  необитаемого

острова, ближе сойтись друг с другом. И последняя связь между миром,  с  которым

мы только что  расстались,  и  нашим  маленьким  плавучим  островом  мало-помалу

ослабевала и порвалась наконец среди океана.

     В пятистах милях от Франции в  один  бурный  день  беспроволочный  телеграф

принес нам следующую новость: "Арсен Люпен на вашем пароходе  в  первом  классе.

Блондин, рана на правой руке. Путешествует один под именем Р..." Как раз в  этот

момент страшный удар грома словно  рассек  мрачное  небо,  и  электрический  ток

прервался. Конец телеграммы не дошел до нас, и из имени, под  которым  скрывался

Арсен Люпен, мы узнали только начальную букву.

     Будь эта новость другого содержания, она, без сомнения,  сохранилась  бы  в

тайне.  Но  бывают  известия,  против  которых  никакая  сдержанность,   никакая

скромность не устоит, и в этот же день мы все узнали, неизвестно каким  образом,

что Арсен Люпен среди нас.

     Арсен Люпен среди нас! Неуловимый вор, виртуоз,  о  поразительных  подвигах

которого твердили  все  газеты  в  продолжение  нескольких  месяцев!  Загадочная

личность, с которою старик Ганимар, наш лучший сыщик, затеял борьбу не на жизнь,

а на смерть, борьбу, полную интереснейших приключений.

     Арсен Люпен, фантастическая личность, оперирующая только в замках и  важных

салонах. Проникнув однажды ночью к барону Шорману, он  вышел  оттуда  с  пустыми

руками, оставив барону свою визитную карточку со словами: "Вернусь, когда у  вас

окажутся настоящие драгоценности".

     Арсен Люпен! Человек, постоянно меняющий  наружность...  Он  то  шофер,  то

тенор, то букмекер, то сын почтенных родителей, юноша,  старик,  коммивояжер  из

Марселя, русский врач, испанский торреадор...

     И вообразить, что Арсен Люпен мог свободно  прогуливаться  по  сравнительно

небольшому трансатлантическому пароходу? Что  я  говорю!  По  маленькому  салону

первого класса, где ежеминутно встречаешь друг друга: в столовой, в курительной!

Арсеном Люпеном мог быть вот этот господин или вот тот... мой сосед  за  столом,

мой сосед по каюте...

     -  И так будет продолжаться еще пять дней и пять ночей!   - воскликнула  на

следующий день мисс Нелли Ондердаун.   - Но ведь это  невыносимо!  Надеюсь,  что

его арестуют?

     -  Послушайте, мистер Андрези,   - обратилась она ко мне,   - вы так хороши

с капитаном... Неужели вы ничего не узнали?

     О, я очень хотел бы узнать что-нибудь, хотя бы для того, чтобы  понравиться

мисс Нелли. Это было одно из тех прекрасных созданий, которые везде, где  только

появляются, занимают первое место.

     Их  красота,  их  богатство  ослепляют  всех;  они  всегда  окружены,   ими

восхищаются, их обожают. Воспитанная в Париже матерью-француженкой,  она  теперь

возвращалась к отцу, богачу из Чикаго. Подруга ее леди Джерлэнд сопровождала ее.

     С первого момента знакомства я решил  заняться  с  ней  флиртом,  но  когда

совместное  путешествие  сблизило  нас,  я  слишком  глубоко   почувствовал   ее

очарование, особенно когда взгляд ее больших черных глаз останавливался на мне.

     Однако она принимала мое ухаживание довольно благосклонно.

     Меня беспокоил только один соперник  - довольно красивый  молодой  человек,

элегантный, молчаливый, сдержанность которого она, казалось, предпочитала иногда

моей свободной, чисто парижской манере обращаться с женщиной.

     Он находился как раз в числе обожателей, окружавших мисс Нелли,  когда  она

обратилась ко мне со своим вопросом.

 

 

     II. КТО ЖЕ АРСЕН ЛЮПЕН?

 

     Все мы сидели на палубе, удобно приютившись в качалках и креслах.

     Вчерашняя буря очистила небо. Был великолепный день.

     -  Я ничего достоверного не знаю, мадемуазель,   - отвечал я,   - но почему

бы нам самим не заняться следствием и так же искусно, как это сделал  бы  старик

Ганимар, личный враг Арсена Люпена?

     -  Задача в действительности совсем не так сложна, раз мы имеем данные  для

ее  решения.  Во-первых,  Люпен  называется  господином   Р...   Во-вторых,   он

путешествует один и, в-третьих, он блондин. Не начать ли нам с  проверки  списка

пассажиров первого класса и с исключения неподходящих лиц?

     В кармане у меня лежал список.

     -  Я вынул его и прочел.

     -  Отмечу сперва тринадцать лиц, инициалы которых  обращают  на  себя  наше

внимание. Из этих тринадцати, в чем вы можете убедиться, девять  путешествуют  с

женами, детьми или слугами. Останутся четверо: маркиз де Равердан...

     -  Секретарь посольства,   - прервала мисс Нелли,   - я его знаю.

     -  Майор Раусон...

     -  Мой дядя,   - сказал кто-то.

     -  Господин Ривольта...

     -  Здесь!   - отозвался один из нашего кружка, итальянец,  с  лицом,  густо

обросшим черною, как смоль, бородою.

     Мисс Нелли громко рассмеялась.

     -  Господин Ривольта не очень-то похож на  блондина.  Из  этого  мы  должны

заключить,   - продолжал я,   - что преступник  последний  по  списку,  то  есть

Розэн. Кто знает господина Розэна?

     Никто не отвечал.  Но  мисс  Нелли,  подозвав  к  себе  молчаливого  юношу,

постоянное ухаживание которого не давало мне покоя, сказала ему:

     -  Как, мистер Розэн, вы не отвечаете?

     Все посмотрели на  него.  Он  оказался  блондином.  Признаюсь,  сердце  мое

дрогнуло.

     Неловкое молчание  общества  доказывало  ясно,  что  и  все  присутствующие

ощутили такое же волнение. И, однако, подозревать его было бессмысленно, так как

ничто в его манерах не давало повода к подозрениям.

     -  Почему я не отвечаю?   - сказал он.     -  Да  потому,  что,  приняв  во

внимание мое имя и цвет моих волос, я сам пришел  к  заключению,  что,  согласно

выясненным данным, меня надо арестовать.

     Странное было у него лицо при этих словах. Его тонкие  губы  сделались  еще

тоньше и побледнели, глаза налились кровью.

     Разумеется, он шутил, но  его  лицо  и  манеры  произвели  на  нас  тяжелое

впечатление.

     Мисс Нелли наивно спросила его:

     -  Но ведь у вас нет раны?

     -  Правда,   - сказал он,   - раны не хватает.

     И нервным жестом он засучил рукав и показал руку.

     Тогда внезапная мысль осенила меня, и мои глаза встретились с глазами  мисс

Нелли: он показал левую руку.

     Честное слово, я собирался сделать замечание  по  этому  поводу,  но  в  ту

минуту новое событие привлекло наше внимание.

 

 

     III. АРСЕН ЛЮПЕН ЗАЯВЛЯЕТ

     О СВОЕМ ПРИСУТСТВИИ НА КОРАБЛЕ

 

     Леди Джерлэнд стремительно подбежала к нам, расстроенная, потрясенная.  Все

окружили ее, но лишь после долгих усилий она могла наконец пролепетать:

     -  Мои драгоценности, мои жемчуга... все украдено!

     Нет, не все было украдено,  как  мы  потом  узнали.  Интересно,  что  кража

совершена была с  большим  выбором.  Из  бриллиантовой  звезды,  из  подвески  с

рубиновыми кабошонами, из сломанных ожерелий и браслетов были  вынуты  не  самые

большие, но самые лучшие камни, те, которые,  представляя  наибольшую  ценность,

вместе с тем занимали меньше всего места. Для своей  работы  вор  воспользовался

часом, когда леди Джерлэнд пила чай, и в узком проходном коридоре среди бела дня

выломал дверь каюты, отыскал мешочек, спрятанный на дне картонки из-под шляпы, и

выбрал, что ему понравилось. Все разом вскрикнули. У всех  была  одна  и  та  же

мысль: бриллианты украл Арсен Люпен!

     Действительно, только  он  и  мог  совершить  такую  необыкновенную  кражу,

таинственный и неуловимый, как всегда.

     Следствием кражи было то,  что  за  обедом  места  по  обе  стороны  Розэна

остались свободными. А вечером все узнали, что капитан призывал его к  себе  для

объяснений.

     Его  арест,  в  котором  никто  не  сомневался,  подействовал  на  общество

облегчающим образом. Наконец-то можно было вздохнуть свободно! Вечером играли  в

разные игры, танцевали. В  особенности  мисс  Нелли  была  поразительно  весела,

доказывая этим, что если она и  принимала  благосклонно  ухаживания  Розэна,  то

теперь о нем больше не вспоминала. Я был  окончательно  побежден  и  ночью,  при

ясном свете луны, я признался  ей  в  моей  преданности  с  волнением,  которое,

казалось, понравилось ей.

     На следующий день, к общему изумлению, стало  известно,  что  улики  против

Розэна оказались недостаточными и его освободили.

     Сын солидного негоцианта из Бордо, он представил бумаги, найденные в полном

порядке. Кроме того, на руках его не оказалось следов раны.

     -  Бумаги, метрические свидетельства!   - воскликнули враги Розэна.   -  Но

Арсен Люпен доставит вам их сколько угодно. А что касается раны, то,  значит,  у

него ее и не было.

     Им возражали, что в момент кражи (и  это  было  доказано)  Розэн  гулял  на

палубе. На это послышался  ответ:  "Разве  такому  человеку,  как  Арсен  Люпен,

необходимо присутствовать при краже, совершаемой им самим?!"

     И притом, помимо иных соображений, был  один  пункт,  которого  даже  самые

завзятые  скептики  не  могли  опровергнуть:  какой   блондин,   кроме   Розэна,

путешествовал один и носил имя, начинающееся с буквы Р?  Несомненно,  телеграмма

говорила о Розэне.

     И когда Розэн за несколько минут до  завтрака  храбро  направился  к  нашей

группе, мисс Нелли и леди Джерлэнд встали и ушли: ясное доказательство, что  они

его боялись.

     Час спустя, рукописный  циркуляр  ходил  из  рук  в  руки  между  служащими

парохода, матросами и пассажирами всех классов:

     "Луи Розэн обещал сумму в десять тысяч франков тому, кто  обнаружит  Арсена

Люпена или найдет похитителя драгоценностей".

     -  А если никто не поможет мне разыскать  этого  разбойника,     -  объявил

Розэн капитану,   - то я один справлюсь с ним.

     Розэн против Арсена Люпена, или  скорее,  как  потихоньку  говорили,  Арсен

Люпен против Арсена Люпена. Борьба обещала быть интересной!

     Она продолжалась два дня. Все видели, как Розэн бродил по палубе, вступал в

разговоры со служащими, расспрашивал, допытываясь истины.

     Даже ночью бродил он, как тень, то тут, то там. Капитан, со своей  стороны,

проявлял самую энергичную деятельность. Все  уголки  "Прованса"  были  тщательно

обысканы.

     Осмотрели все каюты без исключения под  справедливым  предлогом,  что  вещи

могли быть спрятаны в любом месте, только не в каюте самого вора.

     -  Ведь найдут же наконец что-нибудь, не правда ли?   - спросила меня  мисс

Нелли.   - Будь он волшебник, и  то  все-таки  не  может  сделать  бриллианты  и

жемчуга невидимыми!

     -  Почему же не может?   - возразил я.   - Впрочем, надо было бы  осмотреть<

еще подкладки наших шляп, жилетов и вообще всю нашу одежду.

     И, показав на фотографический аппарат, которым я не переставал снимать ее в

различных позах, я прибавил:

     -  Вот хоть бы в таком маленьком аппарате, разве не нашлось  бы  места  для

всех драгоценностей леди Джерлэнд? Делаешь вид, что  снимаешь,     -  и  дело  в

шляпе!

     Обыск не дал никакого результата, кроме одного, восхитительного  по  своему

комизму: у капитана украли часы!

     Взбешенный, он удвоил усердие и еще тщательнее стал следить за  Розэном,  с

которым имел несколько свиданий.

     На следующий день часы нашлись между воротничками помощника капитана.

     Все это походило на чудеса, ясно обрисовывая обычную манеру Арсена  Люпена,

умевшего издеваться над заинтересованными в деле лицами.

     Он был вполне артистом своего дела и, когда я следил за  Розэном,  мрачным,

упорным, и думал о двойственной роли, которую должен был разыгрывать  знаменитый

мошенник, я  не  мог  говорить  о  нем  без  некоторого  восхищения.  Но  вот  в

предпоследнюю ночь вахтенный офицер услыхал стоны в самом  темном  углу  палубы.

Приблизившись, он увидел какого-то человека, лежавшего на полу; голова его  была

закутана толстым серым шарфом, руки связаны тонким шнурком.

     Когда его развязали, подняли, привели в себя, он оказался  - Розэном.

     Да, это был Розэн,  на  которого  напали  во  время  одной  из  его  ночных

экскурсий, связали и ограбили. Визитная  карточка,  приколотая  булавкой  к  его

одежде, гласила: "Арсен Люпен с благодарностью принимает десять  тысяч  франков,

обещанных Розэном".

     В действительности, в похищенном портфеле находились двадцать тысяч.

     Конечно, несчастного обвинили в симуляции, но помимо того, что  ему  самому

невозможно было связать себя таким образом, было  удостоверено,  что  почерк  на

визитной карточке нисколько не был похож на почерк  Люпена,  воспроизведенный  в

одной газете, найденной на "Провансе".

     Итак, Розэн  не  был  Арсеном  Люпеном,  присутствие  которого  на  корабле

подтвердилось, однако, еще раз, да еще таким трагическим образом!

     Паника охватила все общество. Никто не осмеливался более оставаться один  в

каюте, тем более отваживаться на прогулки по  отдаленным  местам  парохода.  Те,

которые были уверены друг в  друге,  благоразумно  предпочитали  собираться  все

вместе, и даже между самыми близкими возникло инстинктивное недоверие.

     Ведь всем угрожала  не  одна  какая-нибудь  личность,  которую  можно  было

выследить и сделать безопасной,   - нет, Арсеном Люпеном мог  оказаться  каждый.

Наше  возбужденное  воображение  приписывало  ему  таинственную  и  безграничную

власть. Предполагали, что  он  в  состоянии  замаскироваться  самым  неожиданным

образом и превратиться то в уважаемого майора Раусона, то в благородного маркиза

де Равердана или даже, отбросив уличавшую его букву Р, в любую личность, хотя бы

известную всем, имеющую жену, детей, слуг и т. д.

     Депеши беспроволочного телеграфа с американского берега  не  принесли,  по-

видимому, никаких известий, по крайней мере капитан ничего нам не  сообщил.  Его

молчание  не  могло  никого  успокоить,  поэтому  последний  день  казался   нам

бесконечно  длинным.  Мы  провели  его  в  тоскливом  ожидании   приближающегося

несчастья: ни кражи, ни простого нападения, а преступления, убийства...

     Трудно  было   предположить,   что   Люпен   удовольствуется   лишь   двумя

незначительными  кражами.  Так  как  судовое  начальство  было  бессильно,  ему,

неограниченному властелину парохода, стоило только  захотеть.  Все  было  в  его

власти: и жизнь людей, и их имущество!

     То было чудное время для меня, так как ему я обязан доверием  ко  мне  мисс

Нелли. Потрясенная всеми этими происшествиями, робкая по природе, она  постоянно

искала возле меня защиты и безопасности, и это  доставляло  мне  наслаждение.  В

душе я благословлял существование Арсена Люпена. Не он ли нас сблизил? Не по его

ли милости я имел право предаваться чудным мечтам? То были и мечты  о  любви,  и

мечты не совсем платонические,   - почему мне не сознаться в этом?

     Род д'Андрези из Пуату  - древний род, но герб его давно потускнел,  и  мне

кажется, что желание придать ему прежний блеск вполне достойно дворянина.

     Я чувствовал, что мои мечты нисколько не оскорбляли Нелли.  Ее  улыбающиеся

глаза поощряли меня, нежность  ее  голоса  подавала  надежду.  И  до  последнего

момента мы не расставались, облокотившись  рядом  на  борт  парохода.  А  берега

Америки все приближались и приближались. Розыски прекратились. Ждали  конца.  От

первого класса до последних мест, где  помещались  эмигранты,  все  жадно  ждали

последней минуты, когда наконец  объяснится  неразрешенная  загадка:  под  каким

именем, под какою маской скрывался знаменитый Арсен Люпен?

 

 

     IV. АРСЕН ЛЮПЕН АРЕСТОВАН

 

     И эта последняя минута наконец наступила! Проживи  я  еще  сто  лет,  я  не

забуду ни малейшей ее подробности.

     -  Как вы бледны, мисс Нелли!   - сказал я своей  спутнице,  в  совершенном

изнеможении опиравшейся на мою руку.

     -  Вы также,   - ответила она,   - вы страшно изменились в лице.

     Спустили трап. Прежде чем нам предоставили доступ к нему, на борт поднялись

таможенные чиновники, полицейские, комиссионеры.

     -  Меня не удивит, если Арсен Люпен  окажется  сбежавшим  во  время  нашего

плавания,   - шепнула мне мисс Нелли.

     Вдруг я вздрогнул и, отвечая на ее вопрос, сказал:

     -  Видите ли вы этого маленького старика, что стоит у трапа?

     -  С зонтиком и в оливковом пиджаке?

     -  Да. Это Ганимар.

     -  Ганимар?

     -  Да. Известный сыщик  - тот самый, который поклялся, что  собственноручно

арестует Арсена Люпена.

     -  Теперь я понимаю, почему с этого  берега  мы  не  имели  о  нем  никаких

сведений. Ганимар здесь! Он не любит, чтобы вмешивались в его дела.

     -   Кто  знает!  Кажется,  Ганимар  всегда  видел  его  загримированным   и

переодетым. Может быть, впрочем, он знает его вымышленное имя.

     -  Ах,   - сказала она с чисто женским любопытством,   - как  бы  я  хотела

присутствовать при его аресте!

     -  Имейте терпение. Конечно, Люпен уже заметил присутствие своего  врага  и

предпочтет сойти с парохода одним из последних, когда старик уже утомится.

     Высадка  началась.  Опершись  на  зонтик  с  равнодушным  видом,   Ганимар,

казалось, не обращал внимания на толпу, теснившуюся у трапа.

     Я заметил, что офицер береговой стражи, стоявший за его спиной,  давал  ему

время от времени какие-то указания.

     Маркиз де Равердан, майор Раусон, итальянец  Ривольта  и  много  еще  людей

прошли мимо него. Потом я заметил приближающегося Розэна. Бедный Розэн,  он  еще

не оправился после своих злоключений!

     -  А вдруг это все-таки он,   - сказала мисс Нелли.   - Как вам кажется?

     -  Я думаю, что было бы очень интересно снять на одной пластинке Ганимара и

Розэна. Возьмите-ка мой аппарат, у меня столько вещей в руках!

     Я  передал  ей  мой  аппарат,  но  слишком  поздно  для  того,   чтобы   им

воспользоваться. Розэн уже спустился.

     Офицер шепнул что-то  Ганимару,  который  слегка  пожал  плечами,  и  Розэн

прошел.

     Но, Боже мой, кто же был наконец Арсен Люпен?

     Оставалось не более двадцати пассажиров.

     -  Мы уж не можем больше ждать,   - сказал я мисс Нелли.

     Не прошли мы и десяти шагов, как Ганимар остановил нас.

     -  Это что такое?   - воскликнул я.

     Он пристально посмотрел на меня, потом, не сводя с меня глаз, сказал:

     -  Ведь это вы Арсен Люпен?

     Я засмеялся.

     -  Нет, только Бернард д'Андрези.

     -  Бернард д'Андрези умер в Македонии три года  назад.  Я  с  удовольствием

объясню вам, как вы завладели его бумагами.

     -  Но вы с ума сошли! Арсен Люпен сел на пароход под именем Р...

     -  Да, да, это одна из ваших штук! Ложный след,  на  который  вы  направили

следствие. О, вы мастер своего дела, мой милый. Но на  этот  раз  судьба  против

вас. Ну-ка, Люпен, покажите себя искусным актером!

     И резким ударом он хватил меня по  правой  руке.  Я  не  мог  удержаться  и

вскрикнул от боли: он ударил по ране, которая еще не вполне зажила, о  ней-то  и

упоминалось в телеграмме. Приходилось покориться.

     Я обернулся к мисс Нелли. Она слушала нас, бледная как смерть, едва держась

на ногах.

     Ее глаза встретились с моими, потом невольно опустились на  фотографический

аппарат, который я ей передал. Она сделала резкое движение, и я почувствовал,  я

уверился, что она вдруг все поняла.

     Да, все лежало там, между кожаными полосками маленькой  камеры,  которую  я

предусмотрительно передал ей раньше, чем Ганимар арестовал меня,   - и  двадцать

тысяч франков Розэна, и драгоценности леди Джерлэнд.

     Ах, клянусь, в эту торжественную минуту, когда Ганимар и его два  помощника

окружили меня, все стало мне безразлично: и моя разбитая  теперь  жизнь,  и  сам

арест, и злорадство моих врагов, все, кроме одного: на что решится  мисс  Нелли,

держа в руках мой аппарат? Я даже нисколько  не  опасался  этого  вещественного,

неоспоримого доказательства моей виновности, но я жадно ждал, решится  ли  Нелли

отдать им в руки это доказательство? Она ли выдаст меня,  погубит?  Поступит  ли

она как враг, который не  прощает,  или  как  женщина,  которая  не  забывает  и

презрение которой смягчено снисходительностью и невольным состраданием?

     Она прошла мимо меня, я молча низко поклонился ей. Присоединившись к  толпе

пассажиров, она направилась к трапу, держа в руке мой аппарат.

     "Она не решится выдать меня при публике,   - подумал я,   - но  завтра  или

послезавтра она представит мою вещь в полицию".

     Дойдя до середины трапа, умышленным неловким движением она уронила  аппарат

в воду, между набережной и пароходом, и удалилась.

     Ее прелестная фигура исчезла в  толпе,  потом  снова  мелькнула  и  исчезла

навсегда.

     Конечно, конечно, навеки!

     На одно мгновение я  замер,  удрученный  горестью,  смешанной,  однако,  со

сладким умилением, потом со вздохом прошептал к великому удивлению Ганимара:

     -  А все-таки горько не быть честным человеком.

 

 

     ТЮРЬМА НИ В ЧЕМ НЕ МЕШАЕТ

     АРСЕНУ ЛЮПЕНУ

 

     I. СТРАННОЕ ПИСЬМО

 

     Тот, кто, путешествуя по Франции, не  видел  маленький  замок  Малаки,  так

гордо возвышающийся на скале над Сеной, тот не заслуживает звания туриста.  Мост

в виде арки соединяет замок с дорогой. Темные основания его  башен  сливаются  с

глыбами гранита. Бог знает как попавшими в эту местность.

     История замка так же мрачна, как  его  имя*  и  самый  вид  его.  Это  были

сплошные войны, осады, штурмы, грабежи и резня. Еще и  теперь  в  зимние  вечера

вспоминают в соседних  деревнях  преступления,  совершавшиеся  в  замке;  о  них

сложились целые легенды. Особенно часто рассказывают о подземном  ходе,  который

когда-то вел к заброшенному теперь аббатству.

 

     * Malaquis  - худо приобретенный.

 

     В этом былом  притоне  героев  и  разбойников  живет  барон  Натан  Кагорн.

Разоренные владетели Малаки вынуждены были продать разбогатевшему на бирже еврею

обиталище своих предков. Барон поместил там свои великолепные коллекции  мебели,

картин и серебра. Он поселился один  с  тремя  старыми  слугами.  Никто  не  мог

проникнуть в замок, никто никогда  не  любовался  принадлежащими  его  владельцу

тремя  Рубенсами,  двумя  Ватто  и  другими  редкими  произведениями  искусства,

приобретенными бароном за большие деньги на различных распродажах. Каждый день с

заходом солнца четыре кованые двери, находящиеся на двух концах моста и  ведущие

во двор, запирались тяжелыми засовами. Со  стороны  Сены  нечего  было  бояться:

скала круто обрывалась к реке.

     В одну из пятниц сентября на мосту, как обыкновенно,  показался  почтальон,

принесший заказное письмо на имя барона.

     Тот расписался, взял письмо, сам тщательно задвинул засовы  за  почтальоном

и, пройдясь несколько раз взад и вперед по двору, прислонился к перилам моста  и

вскрыл конверт.

     Там находился листок бумаги с заголовком: "Париж. Тюрьма Санте.

     Он взглянул на подпись: "Арсен Люпен"!

     Пораженный, он прочел:

 

     "Барон! В галерее, соединяющей две  залы,  находится  картина  великолепной

работы Филиппа Шомпена. Мне она очень нравится. Ваши Рубенсы тоже в моем  вкусе,

как и маленький Ватто. В зале направо я наметил буфет Людовика XIII и  столик  в

стиле Empire работы Жакоба. В зале налево я хотел бы взять витрину с миниатюрами

и камнями. На этот раз я удовольствуюсь, может  быть,  только  вещами,  наиболее

удобными для перевозки. Прошу вас хорошенько уложить их и  отправить  в  течение

недели на вокзал Батиньоль. В противном случае я сам приму меры для отправки  их

в ночь с 27 на 28 сентября. О других своих планах сообщу впоследствии.

     Извиняясь за  доставленное  вам  беспокойство,  прошу  принять  уверение  в

совершенном почтении. Арсен Люпен.

     P.S. Пожалуйста, не присылайте мне большого Ватто. Хотя вы и  заплатили  за

него 30000 франков, но это только копия. Оригинал был сожжен Баррасом в одну  из

оргий во времена Директории.

     Мне не надо также цепи Людовика XV; в ее подлинности я также сомневаюсь".

 

 

     II. БАРОН КАГОРН

     ПРИНИМАЕТ МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ

 

     Это письмо ошеломило  барона.  Читая  постоянно  газеты  и  зная  все,  что

касалось краж и грабежей, он не мог не знать о проделках Арсена Люпена. Конечно,

он знал, что Арсен Люпен, задержанный в Америке  знаменитым  сыщиком  Ганимаром,

был заключен в тюрьму и что его  дело  уже  разбиралось.  Но  чего  нельзя  было

ожидать от  Арсена  Люпена!  И  к  тому  же   -  такое  точное  знание  замка  и

расположения его картин и мебели! Кто дал ему сведения о  вещах,  которых  никто

никогда не видел?..

     Барон  взглянул  на  грозный  силуэт  Малаки,  на  крутые  скалы,  служащие

основанием замку, на глубокую  воду,  окружающую  его,  и  пожал  плечами.  Нет,

конечно, не было ни малейшей  опасности!  Никто  в  мире  не  мог  проникнуть  в

хранилище его драгоценностей.

     Никто, конечно, но Арсен Люпен?

     В тот же вечер барон написал в Руан прокурору,  послал  ему  смутившее  его

письмо и просил помощи.

     Ответ пришел на другой день: тот, кто назывался Арсеном Люпеном,  находится

в  настоящее  время  в  тюрьме  под  строгим  надзором,  не  имеет  ни  малейшей

возможности писать, и потому его письмо могло быть только делом мистификации. На

всякий случай произвели  экспертизу  письма.  Несмотря  на  некоторое  сходство,

почерк писавшего не был почерком заключенного.

     Страх барона все возрастал. Он  тысячу  раз  перечитывал  письмо.  С  какой

уверенностью  говорил  незнакомец!  Подозревая  всех  в  измене,  барон  не  мог

довериться своим слугам, в преданности которых раньше он был  вполне  уверен.  В

первый раз за многие годы он почувствовал потребность с кем-нибудь поговорить  и

посоветоваться: он боялся. Имя Арсена Люпена преследовало его.

     Прошло два дня. На третий день,  читая  местную  газету,  он  вздрогнул  от

радости. Там он нашел следующую заметку:

 

     "Уже в продолжение трех недель  мы  имеем  удовольствие  видеть  среди  нас

главного инспектора тайной полиции, знаменитого Ганимара. Г.  Ганимар,  которому

арест Арсена Люпена доставил европейскую известность, отдыхает от  своих  долгих

трудов, занимаясь рыбной ловлей в нашем скромном городке".

 

     От замка до города было только час ходьбы. Барон сейчас же отправился туда.

После нескольких  неудачных  попыток  узнать  адрес  Ганимара  он  отправился  в

редакцию газеты, расположенную на набережной. Он встретил  там  автора  заметки,

который, подойдя к нему, воскликнул:

     -  Ганимар? Да вы наверняка встретите его на набережной с удочкой  в  руке.

Там мы с ним и познакомились. Я случайно прочел его фамилию, вырезанную  на  его

удочке. Маленький старичок в сюртуке и  соломенной  шляпе...  Странный  человек:

неразговорчивый и довольно мрачный.

     Спустя пять минут барон подошел к Ганимару, представился  ему  и  рассказал

свое дело.

     Тот его выслушал, не двигаясь и не теряя из  виду  удочки,  за  которой  он

следил, потом, повернувшись к нему, сказал:

     -  Обыкновенно не предупреждают людей, которых хотят обокрасть.  Тем  более

Арсен Люпен не сделает такой глупости.

     -  Однако...

     -  Если бы у меня было хоть малейшее  сомнение,  то  удовольствие  засадить

этого джентльмена еще раз взяло бы верх  над  всеми  другими  соображениями.  Но

Люпен под замком!

     -  А если он убежит?

     -  Из тюрьмы Санте не убегают.

     -  Но он...

     -  Тем лучше, я его снова поймаю. А пока спите спокойно и не  пугайте  моих

пескарей.

     Барон вернулся к себе. Такая уверенность немного успокоила его. Он осмотрел

замки и проследил за слугами. Прошло двое суток; приближалось роковое число.

 

 

     III. ГАНИМАР ОРГАНИЗУЕТ ОХРАНУ

 

     Во вторник барон получил телеграмму:

     "Никакого  багажа  на  вокзале  Ботиньол.  Приготовьте  все  к  завтрашнему

вечеру".

     Испуганный, он поспешил в город. Ганимар на том же  самом  месте  сидел  на

складном стуле. Не говоря ни слова, барон протянул ему телеграмму.

     -  Ну, а дальше?   - спросил Ганимар.

     -  Дальше? Но это ведь завтра! Надо принять меры.

     -  Ах, так! Неужели вы воображаете,  что  я  буду  заниматься  этой  глупой

историей!

     -  Какое вознаграждение хотите вы получить за то, что проведете ночь  с  27

на 28 сентября в моем замке?

     -  Ни гроша, оставьте меня в покое!

     -  Назначьте вашу цену: я богат.

     Ганимар посмотрел на него и спокойно сказал:

     -  Я здесь в отпуске и не имею права вмешиваться...

     -  Никто этого не узнает. Что бы ни случилось, я обязуюсь хранить молчание.

Слушайте: довольно вам трех тысяч франков?

     -  Хорошо. Только разве  можно  ручаться  за  что-нибудь  с  этим  негодяем

Люпеном! В его распоряжении, наверное, целая шайка...  Уверены  ли  вы  в  своих

слугах?

     -  Как вам сказать...

     -  В таком случае, не  будем  на  них  рассчитывать.  Я  сейчас  предупрежу

телеграммой двух своих помощников... А  теперь  уходите,  чтобы  нас  не  видели

вместе. До завтра, к девяти часам.

     За десять минут до назначенного часа барон отпустил своих слуг. Они жили во

флигеле, выходящем на дорогу в конце замка. Оставшись один, он осторожно  открыл

двери и через минуту услышал шум приближающихся шагов.

     Ганимар  представил  своих  двух  помощников  и  попросил  дать   некоторые

объяснения. Ознакомившись с расположением замка, он  закрыл  и  забаррикадировал

все входы в залы, которым угрожала опасность. Он осмотрел стены, приподнял ковры

и наконец поместил своих агентов в центральной галерее.

     -  Будьте внимательны! При малейшем движении откройте окна во двор и зовите

меня. Обратите внимание на сторону, обращенную к  реке.  Десять  метров  крутого

обрыва не испугают таких господ, как они.

     Он запер двери, взял ключи и сказал барону:

     -  А теперь  - на наш пост!

     На ночь он выбрал для  себя  комнату  с  двумя  дверями,  служившую  раньше

сторожкой. Одно окно ее выходило на мост, а другое  -  во  двор.  В  одном  углу

находилось углубление, напоминавшее отверстие колодца.

     -  Вы сказали, барон, что это единственный выход из замка в подземелье,  по

рассказам, уже давно закрытый?

     -  Да.

     -  Значит, если не  существует  другого  хода,  мы  можем  быть  совершенно

спокойны.

     Он поставил в ряд три стула, улегся на них поудобнее и,  вздохнув,  закурил

трубку.

     -  Да, барон, очень велико у меня желание накопить побольше денег на домик,

где я собираюсь провести мои последние дни, если я согласился  на  такое  пустое

дело. Я расскажу потом эту историю Люпену, и он будет покатываться со смеху.

     Барон не смеялся. Он со страхом прислушивался к малейшему шуму. Одиннадцать

часов, двенадцать, наконец пробил час.

     Вдруг он схватил руку Ганимара, который сразу вскочил.

     -  Вы слышите?

     -  Очень хорошо, это рожок автомобиля. Спокойной ночи!

 

 

     IV. САМЫЕ БОЛЬШИЕ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ

     ИНОГДА НИ К ЧЕМУ НЕ ВЕДУТ

 

     Эта была единственная тревога. Ганимар спокойно заснул, и барон  ничего  не

слышал, кроме его звучного и равномерного храпа.

     На рассвете они вышли из своей каморки. Полная тишина, тишина раннего  утра

на берегу реки царила в замке. Довольный, сияющий от радости Кагорн и  неизменно

спокойный Ганимар поднялись  по  лестнице.  Все  тихо.  Ничего  подозрительного.

Ганимар взял ключи и пошел в галерею.

     Согнувшись, со спущенными руками его помощники спали на двух стульях.

     -  Черт возьми!   - проворчал инспектор.

     В ту же минуту барон воскликнул:

     -  Картины!.. Буфет!..

     Он произносил несвязные слова, задыхался и протягивал руки к пустым местам,

к обнаженным стенам, где торчали крюки и болтались ненужные теперь веревки.

     Исчез Ватто, сняты Рубенсы, сорваны гобелены и  витрины  с  драгоценностями

опустели!

     В отчаянии барон бегал по зале и вслух вспоминал цены, которые заплатил  за

свои сокровища. Можно было подумать,  что  это  человек  совершенно  разоренный,

которому, кроме пули в лоб, ничего не оставалось.

     Если что-нибудь и могло еще его утешить, это было только  изумление  самого

Ганимара. Он осматривал окна: они были  закрыты.  Замки  у  дверей  не  тронуты.

Порядок был полный. Все, по-видимому, исполнено по заранее обдуманному плану.

     Ганимар  бросился  к  двум  своим  агентам  и  начал  их  трясти.  Они   не

просыпались. Тогда он посмотрел на них с большим вниманием и  заметил,  что  они

спали сном, не похожим на естественный. Их усыпили!

     Но кто же?

     Да он, конечно!.. Или его шайка, под его управлением. Это его манера.  След

его виден во всем.

     -  Я даже думаю, барон, что он  нарочно  позволил  мне  арестовать  себя  в

Америке!

     -  Что же? Я должен, значит, отказаться от своих картин, от всего? Но  ведь

он украл перлы моей коллекции! Я бы отдал много, чтобы только вернуть их. Если с

ним ничего не могут сделать, пусть он сам назначит свою цену.

     -  Вот это разумно! Вы не возьмете обратно своих слов?

     -  Нет, нет, нет!..

     -  Итак, если следствие ничего не выяснит, я посмотрю...  я  подумаю...  Но

если вы хотите, чтобы это удалось, то ни слова обо мне!

     Затем он сквозь зубы прибавил:

     -  Да к тому же мне нечем хвастаться!

     Между тем оба помощника пришли в себя. Ганимар стал  их  расспрашивать,  но

они ничего не помнили.

     -  Не пили ли вы чего-нибудь?

     Подумав, один из них сказал:

     -  Немного воды из этого графина.

     Ганимар понюхал воду, попробовал ее. Она не имела  ни  особого  запаха,  ни

вкуса.

     В  тот  же  день  бароном  было  предъявлено   обвинение   Арсену   Люпену,

содержавшемуся в тюрьме Санте в краже вещей из его замка.

 

 

     V. АРСЕН ЛЮПЕН ДАЕТ

     НЕКОТОРЫЕ ОБЪЯСНЕНИЯ

 

     Когда барон должен был предоставить свой замок  в  распоряжение  жандармов,

прокурора, судебного следователя, репортеров и вообще всех  любопытных,  которые

проникали всюду,   - даже туда, куда было совершенно не нужно,    -  он  не  раз

пожалел о своей жалобе.

     Общество уже занялось этим делом.

     Сейчас же появились фантастические догадки. Вспомнили знаменитый  подземный

ход, и прокурорский надзор производил свои розыски  в  этом  направлении.  Снизу

доверху пересмотрели весь замок. Осматривали каждый камень, полы,  печки...  При

свете факелов осмотрели все погреба, где когда-то  владельцы  Малаки  складывали

свои запасы провизии. Буравили даже  скалу.  Все  было  напрасно.  Не  нашли  ни

малейшего признака подземного хода.

     -  Это все так,   - говорили со всех сторон,   - но ведь картины  и  мебель

не могут исчезать, как призраки. Они переносятся через окна или через  двери,  и

люди, которые ими завладевают, входят и выходят также через окна и двери.

     Убедившись в своем бессилии, прокурорский  надзор  просил  себе  на  помощь

агентов из Парижа. Решено было обратиться к содействию Ганимара, услуги которого

имели случай оценить уже неоднократно. Ганимар молча выслушал рассказ  о  краже,

покачал головой и заметил:

     -  Я думаю, что идут по ложной  дороге,  так  настойчиво  обыскивая  замок.

Решение находится не там.

     -  Но где же?

     -  Около Арсена Люпена.

     -  Вы, значит, того мнения, что это он...

     -  Он один мог исполнить  такой  широкий  замысел.  Но  пусть  не  ищут  ни

подземного хода, ни поворачивающихся камней, ни другого вздора в этом роде. Этот

человек не употребляет таких старинных приемов, он более чем современен. Я прошу

позволения пробыть с ним один час. Возвращаясь из Америки, мы поддерживали с ним

во все время пути великолепные отношения, и я даже осмеливаюсь сказать,  что  он

чувствует некоторую симпатию к тому, кто сумел его арестовать. Если  он  сможет,

не ставя себя в неловкое положение, дать мне  некоторое  объяснение,  то  он  не

поколеблется избавить меня от бесполезного путешествия.

     Было немного позже полудня, когда Ганимар был введен в камеру Люпена.  Тот,

лежа на кровати, поднял голову и вскрикнул от радости:

     -  Вот сюрприз! Я очень огорчен, что  не  могу  принять  вас  как  следует.

Извините меня, но я здесь мимоходом... Боже  мой,  как  я  счастлив,  что  вижу,

наконец, порядочного человека! С меня уже довольно всех этих шпионов и  сыщиков,

по десять раз в день выворачивающих мои  карманы  и  обшаривающих  мою  скромную

комнату, чтобы убедиться в том, что я не собираюсь убежать.  Но  чему  я  обязан

удовольствием видеть вас у себя?..

     -  Дело Кагорна,   - сказал коротко Ганимар.

     -  Подождите! Одну  секунду!..  У  меня  столько  этих  дел...  Ах,  да,  я

вспомнил! Вам, конечно, не надо объяснять, как далеко  ушло  следствие?  Я  даже

позволю себе сказать вам, что оно очень недалеко ушло.

     -  Потому-то именно я и обращаюсь к вашей любезности.

     -  К вашим услугам.

     -  Прежде всего: дело было ведено вами?

     -  От начала до конца!

     -  А письмо с предупреждением? Телеграмма?

     -  Вашего покорного слуги. У меня должны быть где-то даже расписки.

 

 

     VI. КАК ВСЕ ПРОИЗОШЛО

 

     Арсен открыл ящик маленького столика из некрашенного дерева, который вместе

с кроватью и табуреткой составляли всю обстановку  комнаты,  достал  оттуда  два

клочка бумаги и протянул Ганимару.

     -  Ах, так!   - воскликнул тот.   - Но  я  думал,  что  за  вами  следят  и

постоянно обыскивают, а вы читаете газеты, храните расписки.

     -  О, эти господа так глупы! Они распарывают  подкладку  моей  куртки,  они

исследуют подошвы моих сапог, они выстукивают стены этой комнаты, но  никому  из

них не приходит в голову, что Арсен Люпен может быть так глуп, что спрячет  свои

вещи так просто. На это именно я и рассчитывал.

     -  Вы меня приводите в смущение. Но расскажите же мне, как произошло все  в

замке?

     Люпен прошелся раза два-три по камере, остановился и положил руку на  плечо

Ганимару.

     -  Что вы думаете о моем письме к барону?

     -  А думаю, что вы хотели посмеяться и поставить в тупик всех.

     -  Поставить в тупик? Ну,  уверяю,  Ганимар,  что  я  считал  вас  сильнее.

Неужели бы я написал это письмо, если б мог обокрасть барона без предупреждения?

Но  поймите  наконец,  что  это  письмо  было  необходимой  точкой  отправления,

пружиной, давшей ход всей машине. Но будем разбирать дело по  порядку:  займемся

вместе планом ограбления Малаки.

     -  Я вас слушаю.

     -  Я представляю себе недоступный, накрепко закрытый замок. Идти ли мне  на

приступ? Это  было  бы  ребячеством.  Проникнуть  туда  потихоньку?  Невозможно.

Единственный способ  - это заставить самого владельца  пригласить  меня.  И  вот

этот владелец в один прекрасный день получает письмо, предупреждающее его о том,

что замышляет против него известный грабитель Арсен Люпен. Что он сделает?

     -  Он пошлет письмо к прокурору...

     -  Который над ним посмеется, так как "тот, кто называется Арсеном Люпеном,

находится  в  настоящее  время  под  замком".  И  потому   не   естественна   ли

растерянность барона, который готов просить помощи у первого попавшегося?

     -  Понятно!

     -  А если ему случится прочитать в каком-нибудь листке, что известный сыщик

отдыхает в соседней местности?..

     -  Он обратится к этому сыщику.

     -  Совершенно верно. Но, с другой  стороны,  положим,  что,  предвидя  этот

неизбежный поступок, Люпен просил одного из своих друзей поселиться  в  соседнем

городке, войти в сношение с репортером местного листка, который получает  барон,

и распространить слух, что он  - известный сыщик, то что же  случится?  То,  что

редакция объявит в листке о пребывании упомянутого сыщика в городке. И вот может

быть только одно: или карась  - я хочу сказать, Кагорн  - не пойдет на удочку  и

ничего не случится, или же  -  и  это  предположение  наиболее  вероятно   -  он

поймается. И вот барон умоляет одного из моих друзей  помочь  ему  против  меня!

Конечно, вначале мнимый сыщик отказывается. После  этого   -  телеграмма  Арсена

Люпена. Следствие ее  -  ужас  барона,  который  снова  умоляет  моего  друга  и

предлагает ему хороший куш, чтобы тот только позаботился  о  его  спасении.  Мой

друг принимает предложение, приводит с собою двух молодцов  из  нашей  шайки,  и

ночью, пока Кагорн находится  под  стражей  у  своего  благодетеля,  те  выносят

несколько вещей и опускают их через окно в маленькую лодочку, ожидающую у скалы.

Чего же проще?

     -  Великолепно!   - согласился Ганимар.   - Но я не знаю ни  одного  сыщика<//p>

настолько известного, чтобы имя его ввело в такое заблуждение барона.

     -  Один есть такой.

     -  Кто же?

     -  Ганимар.

     -  Позвольте!..

     -  Вы сами Ганимар! И вот что самое лучшее: если вы  поедете  туда  и  если

барон решится говорить, то вы кончите тем, что должны будете  арестовать  самого

себя.

     Арсен Люпен хохотал от всего сердца, Ганимар от досады кусал себе губы. Ему

казалось, что шутка не заслуживала такого веселья.

 

 

     VII. АРСЕН ЛЮПЕН

     САМЫЙ ОСВЕДОМЛЕННЫЙ

     ЧЕЛОВЕК В МИРЕ

 

     Появление сторожа дало возможность  Люпену  прийти  в  себя.  Ему  принесли

завтрак, который Люпен по особому снисхождению получал из  соседнего  ресторана.

Поставив поднос на стол, сторож удалился. Люпен сел, разложил салфетку,  хлеб  и

сказал:

     -  Но будьте спокойны! Вам не придется туда ехать. Я открою вам одну  вещь,

которая вас поразит. Дело Кагорна на пути к прекращению.

     -  Это почему же?

     -  Дело уже кончается,   - говорю я.

     -  Перестаньте: я только что был у начальника полиции.

     -  Что же из этого? Неужели он знает лучше меня то, что меня  касается?  Вы

знаете, что Ганимар,   - простите, злоупотребление вашим именем,   -расстался  в

очень хороших отношениях с бароном. Тот  - и это главная причина его молчания  -

дал ему очень деликатное поручение войти со мной в сделку, и в  настоящее  время

возможно, что барон вступил уже во владение своими редкостями,  пожертвовав  для

этого некоторой суммой.

     Ганимар с изумлением посмотрел на заключенного.

     -  А как же вы это знаете?

     -  Я только что получил телеграмму, которую я ждал.

     -  Вы только что получили телеграмму?

     -  Только что. Но из вежливости я не хотел читать ее в  вашем  присутствии.

Если вы разрешите...

     -  Вы смеетесь надо мной, Люпен?

     -  Будьте добры, разбейте осторожно это яйцо. Вы сами убедитесь в том,  что

я не смеюсь.

     Ганимар машинально повиновался и  разбил  яйцо.  У  него  вырвался  возглас

удивления. В пустой скорлупе оказался лист голубой бумаги. Он развернул его. Это

была телеграмма,  или,  скорее,  часть  телеграммы,  от  которой  были  оторваны

почтовые пометки.

     Он прочел:

     "Сделка заключена. 100000 пуль получено. Все идет хорошо".

     -  100000 пуль?   - спросил он.

     -  Да, 100000 франков. Это немного, но времена теперь тяжелые... А  у  меня

постоянно такие крупные расходы! Если бы вы только  знали  мой  бюджет...  Прямо

бюджет большого города!

 

 

     VIII. ЧАСЫ СЫЩИКА И ЧАСЫ СУДЬИ

 

     Ганимар встал. Он немного подумал, представил себе все  дело,  чтобы  найти

слабое место, и произнес потом тоном, в котором  открыто  выражалось  восхищение

знатока:

     -  К счастью, немного таких, как  вы,  а  то  пришлось  бы  совсем  закрыть

лавочку.

     Со скромным видом Люпен ответил:

     -  Надо же чем-нибудь развлечься и занять свое время. Тем  более,  что  это

могло удаться только во время моего кратковременного пребывания в  тюрьме.  Надо

вам сказать, что я останусь в тюрьме столько времени, сколько мне понравится,  и

ни одной минуты более.

     -  Вот как! Может быть, было бы осторожнее  совсем  сюда  не  попадать,   -

заметил с иронией Ганимар.

     -  А! Вспоминаете то, что вы способствовали моему аресту?  Знайте  же,  мой

уважаемый друг, что никто  - и вы не больше, чем кто-либо другой,   - не мог  бы

задержать меня, если бы меня в этот критический момент не заняло другое, гораздо

более важное дело.

     -  Вы меня удивляете.

     -  На меня смотрела женщина, Ганимар, я тогда  не  владел  собой...  И  вот

почему я здесь! К тому же у меня немного расстроены нервы. Жизнь так лихорадочна

в наше время! Иногда надо уметь выдержать, как говорят, "курс одиночества".  Это

наиболее удобное место для подобного рода режима. Оттого эта  славная  тюрьма  и

называется "Санте".

     -  Головой ручаюсь, что ваши фантазии о побеге не осуществятся!

     -  Да? У нас сегодня пятница... В следующую среду в четыре  часа  я  выкурю

мою сигару у вас на улице Перголез.

     -  Я буду вас ждать, Арсен Люпен.

     Как друзья, которые ценят друг друга по достоинству,  они  пожали  руки,  и

старый сыщик направился к двери.

     -  Ганимар!

     -  Ну?

     -  Вы забыли свои часы.

     -  Мои часы?

     -  Да, они заблудились в моем кармане.

     И он их отдал, извиняясь:

     -  Простите! То, что они взяли мои, не может служить достаточным основанием

для того, чтобы я брал ваши... Тем более, что у меня есть хронометр, на  который

я не могу пожаловаться. Он меня вполне удовлетворяет.

     Он достал из ящика массивные золотые часы с тяжелой цепочкой.

     -  А эти  - из какого кармана они попали к вам?   - спросил Ганимар.

     Арсен Люпен небрежно посмотрел на вензель.

     -  Ж. Б.: Жюль Бувье, мой судебный следователь, прекрасный человек...

 

 

     IX. ОБЫСК

 

     Арсен  Люпен,  окончив  свой  завтрак,  с  довольным   видом   рассматривал

превосходную  сигару,  вынутую  им  из  кармана,  как  вдруг  дверь  его  камеры

отворилась. Он едва успел бросить сигару в ящик стола и отскочить от  него,  как

вошел сторож: настал час прогулки.

     -  Я ждал вас, дорогой друг,   - весело вскричал Люпен, бывший, как всегда,

в хорошем настроении.

     Они вышли. Едва они исчезли за углом узкого прохода, как два человека вошли

в камеру и  принялись  внимательно  ее  осматривать.  Это  были  агенты  сыскной

полиции. Надо было, наконец, покончить с этим делом: не было никакого  сомнения,

что Арсен Люпен поддерживал сношения с внешним миром и со своими соучастниками.

     Еще накануне в "Le Grand Journal" появилось следующее письмо в редакцию:

 

     "Милостивый Государь!

     В статье, вышедшей на днях в вашей газете, писали  обо  мне  в  выражениях,

ничем не оправдываемых. За несколько дней до начала моего процесса  я  явлюсь  к

вам и потребую у вас отчета в ваших словах. Арсен Люпен".

 

     Это был подлинный почерк  Арсена  Люпена,  следовательно,  он  отправлял  и

получал письма; было достоверно известно, что он приготовлялся бежать из тюрьмы,

о чем заранее предупреждал с такою наглостью.

     Положение становилось невыносимым.

     С согласия судебного следователя начальник сыскной полиции Дюдуи отправился

лично в Санте, чтобы  изложить  директору  тюрьмы  меры,  которые  следовало  бы

принять. По прибытии в Санте он послал двух своих служащих в камеру арестанта.

     Они подняли доски пола, разобрали  кровать,  осмотрели  все,  что  в  таких

случаях осматривается, но ничего не нашли. Они уже собирались уходить,  когда  в

камеру вбежал запыхавшийся сторож.

     -  Ящик стола!.. Осмотрите ящик стола!   - сказал он.   - Когда я  вошел  к

арестанту, мне показалось, что он в этот момент закрывал его.

     Они заглянули в ящик.

     -  Ей-Богу, на этот раз мы поймали молодца!   - воскликнул один агент.

     Другой остановил его:

     -  Подождите, мой милый, пусть сделают опись.

     Две минуты спустя Дюдуи лично осмотрел ящик стола. Он  нашел  в  нем  пачку

вырезанных газетных статей, относящихся  к  Арсену  Люпену,  кисет  для  табака,

трубку, папиросную бумагу и две книги.

     Он взглянул на заглавия. Это было английское  издание  "Поклонение  героям"

Карлейля и прекрасное старинное издание Эпиктета в немецком переводе, вышедшее в

Лейдене в 1634  г.  Перелистывая  их,  Дюдуи  заметил,  что  все  страницы  были

подчеркнуты и отмечены. Были ли это условные знаки или заметки,  указывавшие  на

предпочтение, оказанное читателем известным страницам?

     -  Мы рассмотрим это подробно,   - сказал Дюдуи.

     Он осмотрел кисет и трубку. Потом схватил сигару.

     -  Черт возьми, наш приятель недурно устроился!   - воскликнул он.

     Машинальным жестом курильщика он взял сигару в  руки  и  слегка  помял,  но

тотчас  же  воскликнул   -  сигара  надломилась  между  его  пальцами.  Он   еще

внимательнее осмотрел ее  и  заметил  что-то  белое  между  табачными  листьями.

Осторожно, с помощью булавки, он вынул сверток из очень тонкой бумаги, величиною

с зубочистку.

     Это была записка. Развернув  ее,  он  прочел  следующие  слова,  написанные

мелким женским почерком:

     "Одна корзина заменила другую. Из десяти  -  восемь  приготовлены.  Нажимая

внешней ногой, поднимите доску: с 12 до 16 ежедневно. Н. Р.  подождет.  Но  где?

Немедленный ответ. Будьте покойны, ваша подруга заботится о вас".

     Дюдуи подумал немного и сказал:

     -  Довольно ясно... корзина  - восемь отделений... От 12 до 16  - значит  с

полдня до четырех часов...

     -  Но этот Н. Р., который будет ждать?

     Н. Р. в данном случае может означать автомобиль, Н.  Р.     -  horse-power,

ведь так на спортивном языке обозначают мотор? Н. Р.   -  это  автомобиль  в  24

лошадиные силы.

     Он встал.

     -  Арестант уже завтракал?   - спросил он.

     -  Да.

     -  Значит, он не прочел  еще  этого  известия,  что  доказывается  целостью

сигары, он, вероятно, только что получил ее.

     -  Но каким образом?

     -  В кушанье, в хлебе  - почем знать?

     -  Невозможно! Ему позволили брать обед из ресторана только для того, чтобы

подставить ловушку, но мы ничего не открыли.

     -  Сегодня вечером мы поищем ответ Арсена Люпена. Теперь же надо  задержать

его вне его камеры, а это я отнесу судебному следователю. Мы тотчас  же  сделаем

фотографический снимок с письма, и через час вы можете  положить  в  ящик  стола

точно такую же сигару, с тем же содержимым. Надо только, чтобы  арестант  ничего

не подозревал.

 

 

     X. ПОЛИЦИЯ ПОДГОТАВЛИВАЕТ

     ПОБЕГ ПРЕСТУПНИКА

 

     Дюдуи не без интереса вернулся в этот вечер в канцелярию  Санте  вместе  со

своим помощником. На печке в углу стояли три тарелки.

     -  Он обедал?

     -  Да,   - ответил инспектор.

     -  Пожалуйста, разрежьте на мелкие кусочки остатки  макарон  и  этот  кусок

хлеба... Ничего не нашли?

     -  Нет.

     Дюдуи осмотрел тарелки, вилки, ложку, наконец, ножик, обыкновенный ножик  с

закругленным лезвием. Он повернул черенок сперва влево,  потом  вправо;  черенок

подался и отвинтился. Внутри ножа оказалась пустота и в ней  - кусочек бумажки.

     -  Ага!   - сказал Дюдуи.   - Не очень-то остроумно  для  такого  человека,

как Арсен Люпен. Но не  будем  терять  времени...  Сходите  в  этот  ресторан  и

поразведайте там, что можно.

     "Полагаюсь на вас,   - прочел он затем в записке,   - Н. Р. будет следовать

за вами издали. Я пойду навстречу. До скорого свидания, дорогая! Вы чудный друг!

"

     -  Наконец-то,   - воскликнул Дюдуи, потирая руки.   -  Дело,  по-видимому,

идет на лад. Еще один толчок с нашей стороны  - и побег удастся... А  тогда  нам

удастся захватить соучастников.

     -  А если Люпен ускользает от вас?   - спросил директор тюрьмы.

     -  У нас будет достаточно людей...

     Во время допросов  на  следствии  от  самого  Люпена  можно  было  добиться

немногого. В продолжение нескольких месяцев Жюль  Бувье,  судебный  следователь,

напрасно напрягал все силы, чтобы заставить его говорить.

     Из вежливости Люпен отвечал иногда:

     -  Да, конечно, я с вами согласен:  кража  в  Лионском  Кредите,  кража  на

Вавилонской улице, дело о фальшивых  кредитных  билетах,  о  страховых  полисах,

кражи со взломом в замках Армениль, Гурель, Малаки, и т. д.    -  все  это  дела

вашего покорного слуги.

     -  В таком случае объясните, пожалуйста...

     -  Это излишне. Я ведь во всем сознаюсь, во всем! Я  даже  признаю  себя  в

десять раз виновнее, чем вы подозреваете.

     Утомившись этими скучными допросами, следователь,  наконец,  прекратил  их.

Узнав о двух перехваченных записках, он возобновил допросы. Регулярно в  полдень

Арсена Люпена привозили из Санте в бюро  в  тюремной  карете  вместе  с  другими

арестованными. Около трех или четырех часов их отвозили обратно в тюрьму.

 

 

     XI. ЛЮПЕН НЕ ПОПАЛ В ЛОВУШКУ

 

     В  один  прекрасный  день  возвращение  кареты  произошло  при   совершенно

особенных обстоятельствах. Так как еще не все арестанты были  допрошены,  решено

было отвезти сперва Люпена, и он сел  в  карету  один.  Эти  кареты,  называемые

запросто "корзинами", делятся  посредине  продольным  проходом  и  имеют  десять

отделений: пять справа и пять слева. Арестанты сидят очень  тесно,  но  все-таки

отделены  друг  от  друга  параллельными  перегородками.  Сопровождающий  сторож

наблюдает за проходом.

     Люпен уселся  в  третье  отделение  с  правой  стороны,  и  тяжелая  карета

тронулась. Люпен заметил, что проехали набережную и миновали здание суда.  Около

середины моста С. - Мишель он нажал правой ногой металлическую пластинку  в  дне

кареты. Она тотчас же  подалась,  и  часть  дна  беззвучно  отодвинулась.  Люпен

заметил, что находится как раз  между  двумя  колесами.  Он  осторожно  выжидал.

Карета шагом поднималась по бульвару. На  перекрестке  она  остановилась:  упала

лошадь какого-то ломового. Движение приостановилось, и улицы быстро  запрудились

экипажами и омнибусами. Люпен выглянул из кареты. Рядом стояла другая карета. Он

приподнял часть каретного днища, оперся ногой на одну из спиц большого колеса  и

спрыгнул на землю.

     Какой-то кучер увидел его, прыснул со смеха и закричал, но  голос  его  был

заглушен шумом экипажей, которые опять тронулись вперед. Люпен был уже далеко.

     Пробежав несколько шагов, он остановился и огляделся,  как  бы  недоумевая,

куда направиться. Потом решившись, засунул руки в карманы и с беззаботным  видом

прогуливающегося пошел по бульвару.

     Стоял прекрасный солнечный осенний день. Кафе были переполнены. Люпен вошел

в одно из них и уселся на террасе. Он приказал подать  пачку  папирос  и  кружку

пива, которое он выпил маленькими глотками, потом он  неторопливо  закурил  одну

папиросу, за ней другую, наконец встал и велел слуге позвать управляющего. Когда

тот явился, Люпен сказал ему достаточно громко, чтобы все его слышали:

     -  Сожалею, что забыл свой кошелек. Может  быть,  имя  мое  вам  достаточно

известно, чтобы вы могли поверить мне в долг на несколько дней: я Арсен Люпен.

     Управляющий посмотрел на него, думая, что это шутка, но Люпен повторил:

     -  Я Люпен, арестант из Санте, откуда только что бежал.  Смею  думать,  что

мое имя внушает вам некоторое доверие?

     И он удалился, провожаемый смехом присутствующих; управляющий и не  подумал

требовать с него денег.

     Люпен шел спокойно  вперед,  останавливаясь  у  витрин  и  беззаботно  куря

папиросу. Дойдя до бульвара Порт-Рояль, он осмотрелся и прямо  пошел  по  улице,

ведущей к Санте.

     Вскоре перед ним показались высокие мрачные стены тюрьмы. Люпен  подошел  к

сторожу, стоявшему у ворот, и, приподняв шляпу, спросил:

     -  Здесь тюрьма Санте?

     -  Здесь.

     -  Я хотел бы вернуться  в  свою  камеру.  Случайно  я  покинул  на  дороге

тюремную карету, но я не хотел бы злоупотребить...

     -  Убирайтесь с вашими шутками!   - сердито проворчал сторож.

     -  Извините, но мне необходимо войти в  эту  дверь,  и  если  вы  помешаете

Арсену Люпену переступить ее порог, вы ответите за это, друг мой.

     Сторож с изумлением оглядел его с  ног  до  головы,  потом  молча,  как  бы

нехотя, позвонил. Железная дверь отворилась.

 

 

     XII. НАМЕРЕНИЯ ЛЮПЕНА

 

     Через несколько минут директор тюрьмы прибежал в канцелярию, жестикулируя и

притворяясь взбешенным.

     Люпен усмехнулся.

     -  Ну, ну,  не  разыгрывайте  со  мной  комедий.  Скажите,  пожалуйста!  Из

предосторожности меня перевозят одного в карете, приготовляют удобное  для  меня

загромождение улицы и воображают, что я сейчас же дам тягу и присоединюсь к моим

друзьям?! Точно я могу забыть о тех двадцати агентах  сыскной  полиции,  которые

провожали меня и пешком, и в карете, и  на  велосипедах?  Недурно  бы  они  меня

отделали! Скажите-ка, может быть, вы  на  это  и  рассчитывали?     -  И,  пожав

плечами, он прибавил:   - Пожалуйста, оставьте меня  в  покое!  Когда  я  захочу

бежать, я сумею устроиться без посторонней помощи.

     На третий день "Echo de France", положительно превратившееся в  официальную

хронику подвигов Арсена Люпена, поместило на  своих  столбцах  описание  попытки

побега Люпена из тюрьмы, приведя  даже  содержание  записок,  которыми  арестант

обменивался со своей таинственной подругой, упомянув о средствах, служивших этой

переписке, о соучастии полиции, о прогулке по бульвару и об  инциденте  в  кафе.

Все было сообщено читающей публике. Никто не сомневался больше в будущем  побеге

Люпена. Впрочем, он и сам категорически подтвердил это в разговоре  с  Бувье  на

следующий день после происшествия.

     Окинув холодным взглядом следователя,  подсмеивающийся  над  его  неудачей,

Люпен сказал:

     -  Запомните мои слова и верьте мне: эта  попытка  бежать  составляет  лишь

часть общего плана моего побега.

     -  Странно! Я этого не понимаю.

     -  Да вам и не нужно понимать меня.

     И когда следователь опять приступил к допросу,  Арсен  Люпен  воскликнул  с

усталым видом:

     -  Господи, Господи! К чему все это? Все  эти  допросы  не  имеют  никакого

значения!

     -  Как так?

     -  Разумеется! Неужели вы воображаете, что я буду присутствовать  на  своем

процессе?

     -  Вы не будете?

     -  Конечно, нет! Это мое бесповоротное  решение.  Ничто  меня  не  заставит

изменить его.

     Такая самоуверенность в связи  с  необъяснимою  откровенностью,  являвшейся

ежедневно, раздражала и сбивала с толку представителей правосудия. Очевидно, все

дело было облечено глубокой тайной, раскрыть которую мог один лишь Арсен  Люпен,

но это было не в его интересах.

     Люпена перевели в другую камеру,  в  нижний  этаж,  следователь  между  тем

закончил следствие и направил дело к прокурору. Наступил перерыв, продолжавшийся

два месяца. Люпен провел это время лежа на кровати, с лицом, обращенным к стене.

Перемена  камеры,  казалось,  произвела  на  него  угнетающее  впечатление.   Он

отказался принимать своего адвоката и едва обменивался  несколькими  словами  со

своими сторожами.

     Между тем всеобщее любопытство не ослабевало.  Многие  даже  желали,  чтобы

планы Люпена скорее осуществились,   - до  такой  степени  нравилась  толпе  эта

смелая  личность,  вдохновенная,  веселая,  разнообразная  в   своих   выдумках,

облеченная таинственностью. Арсен Люпен должен был бежать. Это  было  неизбежно,

фатально! Все даже удивлялись, что дело  так  затянулось.  Каждое  утро  префект

полиции спрашивал у своего секретаря:

     -  Ну, что же, он еще не убежал?

     -  Нет!

     -  Значит, это будет завтра.

     Накануне дня, назначенного для разбора дела в суде,  в  контору  "Le  Grand

Journal" явился неизвестный господин, спросил заведующего  судебным  отделом  и,

бросив ему свою визитную карточку, быстро скрылся. На карточке стояли  следующие

слова: "Арсен Люпен всегда держит свое обещание".

 

 

     XIII. СУД

 

     Процесс начался.

     Было огромное стечение публики. Всем хотелось  увидеть  знаменитого  Арсена

Люпена, все заранее предвкушали удовольствие  присутствовать  при  том,  как  он

проведет суд. Из-за дождя и пасмурной погоды публика не могла хорошо рассмотреть

Арсена Люпена, когда стража ввела его. Но его тяжелая походка, манера, с которой

он опустился на свое место, его равнодушная неподвижность  -  не  располагали  в

его пользу. Несколько раз адвокат обращался к нему с вопросами. Он качал головой

и молчал. Секретарь прочел обвинительный акт, потом председатель произнес:

     -  Обвиняемый, встаньте. Ваше имя, фамилия, возраст и занятие?

     Не получая ответа, он повторил:

     -  Ваше имя? Я спрашиваю  - ваше имя?

     Низкий, усталый голос произнес:

     -  Бодрю, Дезирэ.

     В публике послышался ропот. Председатель продолжал:

     -  Бодрю? Дезирэ? А! Новая метаморфоза.  Это,  кажется,  уже  восьмое  имя,

которым вы  называетесь  и  которое,  конечно,  так  же  вымышлено,  как  и  все

остальные. Мы будем придерживаться, с вашего позволения,  имени  Арсена  Люпена,

под которым вы более известны.

     Справившись со своими заметками, председатель продолжал:

     -  Три года назад вы внезапно выплыли неизвестно из какой среды, как  Арсен

Люпен. Все данные, которые мы имеем о вас до этого появления, скорее гадательны.

Весьма возможно, что некий Роста,  работавший  восемь  лет  назад  с  фокусником

Диксоном, был не кто иной, как Арсен Люпен. Возможно также, что русский студент,

посещавший шесть лет назад  лабораторию  в  госпитале  Св.  Людовика  и  нередко

удивлявший своего учителя смелостью своих опытов по накожным болезням,  был  тот

же самый Арсен Люпен. Он же, по-видимому, фигурировал  в  Париже  и  в  качестве

профессора японской борьбы. Наконец,  тот,  который  спас  столько  людей  через

слуховое окно на благотворительном базаре... и обокрал их после,    -  это  был,

по-видимому, опять-таки Арсен Люпен.

     После короткой паузы председатель заключил:

     -  Вот в каком виде представляется нам предыдущий период,  являвшийся  лишь

подготовкой к борьбе, предпринятой вами против общества.  Признаете  ли  вы  эти

факты?

     Во время этой речи обвиняемый стоял сгорбившись и  переминаясь  с  ноги  на

ногу. Стало светлее и можно было различить его необычайную худобу, впалые  щеки,

странно выдающиеся скулы, лицо землистого цвета, испещренное красными пятнами  и

обрамленное неровной и редкой бородой. Пребывание в тюрьме значительно состарило

и истомило его.

     Казалось, что он не слыхал обращенного к нему  вопроса.  После  двукратного

повторения он поднял глаза, обдумывая, по-видимому,  свой  ответ  и  сделав  над

собою страшное усилие, пробормотал:

     -  Бодрю... Дезирэ.

     Председатель пожал плечами.

     -  Я не понимаю вашей системы защиты, Арсен Люпен,   - сказал он.   -  Если

вы хотите разыгрывать роль глупца, неответственного за свои поступки, воля ваша.

Я же приступаю к делу, не обращая внимания на ваши фантазии.

     Затем он перешел  к  подробностям  краж,  мошенничеств  и  подлогов  Арсена

Люпена. Время от времени он обращался с  вопросом  к  обвиняемому,  который  или

бормотал что-то, или совсем не отвечал.

     Начался допрос свидетелей. После нескольких ничтожных показаний был  вызван

Ганимар. Общий интерес пробудился. Сначала старый  сыщик  несколько  разочаровал

аудиторию. Не то, что он был смущен,   - потому что не в первый раз пришлось ему

присутствовать на суде,   - но беспокоен, не в своей тарелке. Он посматривал  на

обвиняемого с явным недоумением.  Однако  он  рассказал  обо  всех  событиях,  в

которых сам принимал  участие:  преследование  им  Арсена  Люпена  по  Европе  и

прибытие  в  Америку.  Его  слушали  жадно,  как  слушали  бы  рассказ  о  самых

романических любовных приключениях. В конце рассказа, передавая свои разговоры с

Арсеном Люпеном, он  два  раза  неожиданно  останавливался  и  выказал  странную

рассеянность и нерешительность.

     Было ясно, что его преследовала какая-то посторонняя мысль.

     -  Если вам нездоровится, не  лучше  ли  прервать  показания?     -  сказал

председатель.

     -  О, нет, нет, но дело в том...

     Он замолчал, пристальным, долгим взглядом всматриваясь в обвиняемого.

     -  Я прошу дозволения взглянуть на Люпена вблизи,   - сказал он.   -  Здесь

кроется какая-то загадка, которую надо выяснить.

     Он подошел к подсудимому, еще раз внимательно оглядел его,  потом  вернулся

на свое место и произнес торжественным голосом:

     -  Господин председатель! Я утверждаю, что  находящийся  здесь  человек -не

Арсен Люпен.

     Водворилось глубокое молчание.

     -  Что вы говорите?   - воскликнул, наконец, растерявшийся председатель.

     -   На  первый  взгляд,  пожалуй,  можно  ошибиться.  Признаюсь,   сходство

действительно существует, но достаточно обратить внимание на нос,  рот,  волосы,

цвет кожи... Конечно, это не Арсен Люпен. В особенности  эти  глаза...  Разве  у

Люпена были когда-либо глаза алкоголика?

     -  Позвольте! Позвольте! В чем же дело? Что вы подозреваете, свидетель?

     -  Я и сам не знаю. Я  думаю,  что  вместо  себя  Люпен  подсунул  кого-то.

Впрочем, это, может быть, его сообщник.

     Председатель  велел  вызвать  судебного  следователя,  директора  Санте   и

сторожей; затем объявил перерыв.

     По возобновлении заседания Бувье и директор на очной  ставке  с  обвиняемым

объявили, что между Арсеном Люпеном и этим  человеком  не  было  почти  никакого

сходства.

     -  Но в таком  случае,  кто  же  этот  человек?  И  как  он  попал  в  руки

правосудия?

     Ввели двух сторожей Санте, и  - странное противоречие!     -  они  признали

арестанта, за которым смотрели по очереди. Председатель вздохнул свободнее.

     -  Да, да,   - подтвердил один из сторожей,   - это, конечно, он.

     -  Вы не сомневаетесь?

     -  Нет, хотя я мало видел его. Сдали мне его вечером, а с тех пор целых два

месяца он все лежал на кровати, лицом к стене.

     -  А раньше этих двух месяцев?

     -  Раньше? Раньше он не сидел в камере № 24.

     -  В таком случае мы имеем дело с подлогом, совершившимся два месяца назад.

     В  полном  недоумении  председатель  обратился  к  обвиняемому   и   сказал

ободряющим, ласковым тоном:

     -  Послушайте, обвиняемый, не можете ли вы объяснить, как и когда вы попали

в руки правосудия?

     После искусного и спокойного допроса удалось вырвать у него несколько фраз,

из которых выяснилось следующее. Два месяца  назад  после  уличной  схватки  его

привели в полицейское бюро, где он провел ночь. Утром его выпустили. У него была

лишь мелкая медная монета в кармане. Когда он проходил через двор,  два  сторожа

схватили его за руки и посадили в арестантскую карету. С тех пор он жил в камере

№ 24... Кормили там хорошо... спать было недурно... и он не протестовал...

     Все это казалось  правдоподобным.  Председатель  для  пополнения  следствия

отложил дело до следующей сессии.  Списки  заключенных  под  стражу  подтвердили

приведенные факты: действительно, за восемь недель перед тем некий Дезирэ  Бодрю

ночевал в полиции. Освобожденный на следующий день, он  оставил  участок  в  два

часа пополудни. В этот самый день, в два часа, допрошенный в последний раз Арсен

Люпен вышел из следственной камеры. Итак, сторожа  ошиблись?  Или,  введенные  в

заблуждение сходством, не смешали ли они этого человека с прежним арестантом?

     Была ли эта перемена придумана заранее? Но тогда каким  чудом  мог  удаться

план, основанный лишь на целом  ряде  маловероятных  удач,  случайных  встреч  и

чудовищных ошибок?

     Дезирэ Бодрю отправили в антропометрическое бюро:  там  не  нашлось  мерки,

соответствующей его приметам. Но скоро напали на его следы. Он  жил  милостыней,

ночуя в домишках тряпичников, разбросанных у заставы. Год назад он исчез.

     Сманил ли его Арсен Люпен? Это ничем не подтверждалось. Впрочем, и  в  этом

случае история бегства арестанта осталась бы  такой  же  загадкой.  Из  двадцати

гипотез, которыми можно было объяснить  таинственное  приключение,  ни  одна  не

выдерживала критики. Только самый факт побега оставался вне  сомнения.  Развязка

вполне оправдывала горделивые слова Арсена Люпена:

     -  Я не буду присутствовать на моем процессе.

 

 

     XIV. ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ПО ПЯТАМ

 

     Через  месяц  самых  старательных  розысков  загадка  все  еще   оставалась

загадкой.  Однако  нельзя  же  было  бесконечно  держать  несчастного  Бодрю   в

заключении. Было бы странно судить его: против него не было никаких улик,  и  он

был освобожден,   - только был отдан приказ оставить его под надзором полиции.

     Эту мысль подал Ганимар. По его мнению, тут  не  было  ни  случайности,  ни

сообщничества: Бодрю был просто орудием в искусных  руках  Арсена  Люпена.  Если

Бодрю окажется на свободе, через него можно будет добраться и до Люпена  или  до

кого-нибудь из его шайки.

     Ганимару дали в помощники двух сыщиков, и в одно  туманное  январское  утро

двери тюрьмы  открылись  перед  Дезирэ  Бодрю.  Сначала  он  казался  в  большом

затруднении и шел как человек, у которого нет намеченной цели. Он шел  по  улице

"Санте" и С. - Жак. У лавки старьевщика он снял куртку и жилет; жилет он  продал

за несколько су и, надев снова куртку, отправился дальше.

     Он перешел Сену. Скоро его обогнал омнибус Монмартр   -  С.  -  Мишель.  Он

хотел сесть в него, но в карете не было  свободных  мест.  Немного  подумав,  он

вошел в станционный зал.

     В это время Ганимар подозвал своих сыщиков и, не спуская глаз  с  входа  на

станцию, торопливо шепнул: "Возьмите карету... нет, две, это вернее! Я  поеду  с

одним из вас, и мы выследим его".

     Приказание было исполнено. Но Бодрю не появлялся. Ганимар вошел  в  зал,  в

нем никого не оказалось.

     -  Какой я идиот,   - проворчал он,   - я забыл о втором выходе.

     Действительно, станция сообщалась внутренним коридором с  соседней  улицей.

Ганимар бросился туда и как раз успел заметить Бодрю на империале батиньольского

омнибуса, огибавшего угол улицы. Ганимар догнал омнибус,  но  он  потерял  своих

помощников и должен был продолжать свою погоню один.

     Он пришел в бешенство и готов был без всякой церемонии  схватить  Бодрю  за

ворот. Не преднамеренно ли этот якобы идиот искусно разлучил его с  помощниками?

Он посмотрел на Бодрю, дремавшего  на  скамейке:  голова  его  качалась  взад  и

вперед. Его лицо с полуоткрытым ртом выражало невероятную глупость. Нет, это  не

был соперник, способный провести Ганимара; ему помог простой случай, вот и все.

     На перекрестке Бодрю переменил  омнибус  на  трамвай,  шедший  по  бульвару

Гаусмана, а потом он сошел с трамвая и беззаботно вошел в Булонский лес. Он  шел

из аллеи в аллею, возвращался, опять уходил... Чего он искал?  Была  ли  у  него

цель?

     После целого часа таких маневров  он  казался  изнемогавшим  от  усталости.

Увидав скамейку, он сел на берегу маленького озера,  скрытого  между  деревьями,

недалеко от скакового поля. Местность была совершенно безлюдна. Прошло  полчаса.

Выведенный из терпения, Ганимар решился вступить с Бодрю в разговор. Он  подошел

к нему, сел рядом с ним, закурил папироску  и  принялся  концом  палки  рисовать

круги по песку.

     -  Сегодня не жарко,   - сказал он.

     Молчание. Вдруг среди тишины раздался  смех,  счастливый,  радостный  смех,

смех ребенка, который не может удержаться от  него.  Ганимар  почувствовал,  что

волосы на его голове встали дыбом. Он так хорошо знал этот смех!..

     Резким движением схватил  он  человека  за  его  куртку  и  впился  в  него

проницательным взглядом, еще более проницательным, чем тогда на  суде.  Да!  Это

уже не был тот человек, это был другой, настоящий!..

     Толкаемый своими подозрениями, Ганимар уже видел отражение  яркой  жизни  в

этих глазах, видел крепкие мускулы под поблекшей кожей, а под уродливым разрезом

рта ему чудился твердо очерченный рот того, другого.

     -  Арсен Люпен! Арсен Люпен!   - едва внятно произнес он.

     И вдруг в порыве злобы он схватил Люпена за горло, стараясь  повалить  его.

Несмотря на свои пятьдесят лет, Ганимар был еще необыкновенно силен,  тогда  как

его противник, казалось, не обладал серьезными средствами защиты.

     Вот было бы превосходно, если бы ему, Ганимару, удалось вернуть мошенника в

тюрьму!

 

 

     XV. РАЗРЕШЕНИЕ НЕОБЪЯСНИМОЙ ЗАГАДКИ

 

     Борьба продолжалась недолго. Люпен почти не защищался, но Ганимару пришлось

выпустить его так же быстро, как он напал на него: правая рука сыщика  тяжело  и

безжизненно повисла.

     -  Если бы вы изучали японский бокс, джиу-джитсу,   - сказал Люпен,   -  вы

знали бы, что этот удар называется по-японски "удитише-жи". Еще одна секунда,  и

я сломал бы вам руку,   - прибавил он холодно.     -  Впрочем,  вы  получили  бы

только то, что заслужили. Как! Вы, мой старый друг, которого я уважаю,  которому

я добровольно открываю мое инкогнито,  вы  злоупотребляете  моим  доверием!  Это

нечестно, Ганимар!

     Ганимар молчал. Этот побег, за который он считал себя ответственным, потому

что он сам своим показанием ввел правосудие в заблуждение, казался ему  позорным

пятном, навсегда испортившим его карьеру.

     -  Боже мой, Ганимар, не огорчайтесь же! Если бы вы не заговорили на  суде,

я заставил бы говорить кого-нибудь другого. Подумайте, мог ли я допустить, чтобы

Бодрю Дезирэ был осужден?

     -  Значит, на суде были вы сами? И вы сами стоите здесь, передо мной?

     -  Я, все я и только я!

     -  Возможно ли?!

     -  О, для этого не надо быть волшебником. Достаточно  нескольких  лет,  как

говорил наш  милейший  председатель,  чтобы  хорошенько  приготовиться  ко  всем

случайностям.

     -  Но это лицо? Глаза?

     -  Поймите же, что если я целых полтора года работал в госпитале, то  никак

не из любви к искусству. Я полагал, что тот, кто со  временем  будет  называться

Арсеном  Люпеном,  должен  уметь  побеждать  банальные  условия   наружности   и

тождественности. Что такое наружность? Ее легко  изменить  по-своему.  Известное

подкожное впрыскивание парафина вздувает кожу в любом месте.  Дубильная  кислота

превращает вас в индейца. Сок чистотела украшает вас разнообразнейшими лишаями и

опухолями. Известные химические  соединения  влияют  на  рост  бороды  и  волос,

другие  - на звук вашего голоса. Прибавьте к этому два месяца диеты в  камере  №

24, на тысячу ладов повторенные упражнения, чтобы  открывать  рот  с  сообразной

гримасой, склонять голову на сторону и ходить сгорбленным... Наконец пять капель

атропина в глаза, чтобы придать им блуждающее, растерянное выражение,   - и дело

в шляпе!..

     -  Я не понимаю, каким образом сторожа...

     -  Превращение совершалось постепенно, и они не могли подметить ежедневного

развития.

     -  Но как же Бодрю Дезирэ?

     -  Бодрю существует. Это ни в чем неповинный бедняк, с которым я встретился

в прошлом году и который, действительно, имеет  со  мною  некоторое  сходство  в

чертах лица. На случай всегда возможного ареста я поместил его в надежное  место

и принялся первым долгом изучать черты, отличавшие  нас  друг  от  друга,  чтобы

смягчить их насколько возможно в себе самом. Мои друзья устроили так, что  Бодрю

провел одну ночь в участке и вышел из него приблизительно в тот же час, как и я;

это совпадение легко могло быть засвидетельствовано.  Подсовывая  полиции  этого

Бодрю, я создавал такие обстоятельства, при которых правосудие  неизбежно,     -

слышите?   - не-из-беж-но  должно  было  наброситься  на  него  и,  несмотря  на

неодолимые трудности подмены одного арестанта другим,  правосудие  скорее  всего

поверит в такую подмену, чем признает свою несостоятельность.

     -  Да, действительно, это так,   - пробормотал Ганимар.

     -  И, наконец,   - воскликнул Люпен,    -  у  меня  в  руках  был  огромный>

козырь: всеобщее ожидание моего побега. Поймите же, чтобы бежать...  не  убегая,

 -надо было, чтобы все заранее твердо верили в это бегство, чтобы  это  казалось

всем абсолютно верным, истиной, ясной, как солнечный свет. Я этого  хотел   -  и

добился. Арсен Люпен не будет присутствовать  на  своем  процессе!  И  когда  вы

встали, сказав: "Этот человек не Арсен Люпен", было бы  неестественно,  если  бы

все не поверили в ту же минуту, что я действительно не Арсен Люпен. Если бы хоть

кто-нибудь усомнился, хоть бы один человек решился сказать: "Ну, а если это все-

таки Арсен Люпен?"  - я пропал бы.

     Внезапно схватив Ганимара за руку, он продолжал:

     -  Ну-ка, Ганимар, признайтесь, вы ведь ждали меня у  себя  дома  в  четыре

часа, через неделю после нашего свиданья в тюрьме Санте? Вы ждали  меня,  как  я

вас просил?

     -  А тюремная карета?   - спросил Ганимар, избегая прямого ответа.

     -  Глупости! Это мои друзья  подменили  старую  негодную  карету  и  хотели

заставить  меня  рискнуть.  Я  знал,  что  дело   может   удаться   только   при

исключительных обстоятельствах. Но я нашел полезным развить эту попытку  бегства

и  огласить  ее  повсюду.  Первый  смело  рассчитанный  опыт  придавал  второму,

вымышленному, значение побега, будто бы уже приведенного в исполнение.

     -  Так что сигара?..

     -  Была выдолблена мной, как и ножик.

     -  А записки?

     -  Написаны мною самим.

     -  А таинственная корреспондентка?

     -  Она и я  - одно лицо. Я пишу всевозможными почерками.

     -  Как же допустить, чтобы служащие в антропометрическом бюро, взяв приметы

Бодрю, не заметили, что они расходятся с вашими?

     -  Перед моим возвращением из Америки один  из  служащих  бюро  за  хорошую

плату занес на мою карточку неверную пометку, вследствие чего приметы  Бодрю  не

могли уже совпасть с приметами Арсена Люпена.

     Опять наступило молчание.

     -  А теперь что вы будете делать?   - спросил, наконец, Ганимар.

     -  Отдыхать!   - воскликнул Люпен.   - Я буду усиленно питаться и понемногу

снова сделаюсь самим собой.

     Уже начинало смеркаться.

     -  Кажется, нам больше нечего  сообщить  друг  другу?     -  сказал  Люпен,

остановившись перед Ганимаром.

     -  Напротив,   - ответил Ганимар.   - Я хотел  бы  знать,  откроете  ли  вы

истину относительно вашего бегства? Моя ошибка...

     -  О, никто никогда не узнает, что из тюрьмы выпустили Арсена  Люпена.  Для

меня крайне важно, чтобы мой побег оставался окутанным  мраком  неизвестности  и

носил характер чего-то чудодейственного. Итак, не бойтесь, мой  добрый  друг,  и

прощайте!  Сегодня  вечером  я  обедаю  в  гостях,  мне  едва   хватит   времени

переодеться.

     -  А я думаю, что вы жаждете покоя!

     -  Увы, существуют светские  обязанности,  от  которых  нельзя  уклониться.

Отдых начнется завтра.

     -  А где вы обедаете сегодня?

 

 

     АРСЕНА ЛЮПЕНА ОБОКРАЛИ

 

     I. ТАИНСТВЕННЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК

 

     Накануне отъезда я послал свой автомобиль прямо в Руан, а  сам  должен  был

нагнать его по железной дороге и затем отправиться к друзьям, жившим  на  берегу

Сены.

     За несколько минут до отхода поезда из Парижа  в  мое  отделение  ввалились

семеро мужчин, из которых пятеро курили. Как ни  краток  был  переезд  в  скором

поезде, но перспектива совершить его в такой компании была мне крайне неприятна,

тем более, что старинный вагон, в котором я сидел, не имел бокового коридора.  Я

взял свое пальто, газеты, путеводитель и перешел в одно из соседних отделений.

     В нем сидела только одна дама. При моем появлении она не  могла  удержаться

от жеста неудовольствия, не ускользнувшего от меня, и шепнула что-то  господину,

стоявшему на ступеньке вагона,   -  вероятно,  мужу,  провожавшему  ее.  Мужчина

окинул меня внимательным взглядом и, по-видимому, довольный  результатом  своего

осмотра, тихо сказал что-то жене,  улыбаясь  и  как  будто  успокаивая  ее,  как

трусливого ребенка. Дама также улыбнулась и бросила на меня дружелюбный  взгляд,

точно вдруг уверившись, что я принадлежу к числу порядочных  людей,  с  которыми

женщина может безбоязненно остаться с глазу на глаз в продолжение двух  часов  в

маленьком помещении, величиной в шесть квадратных футов.

     -  Ты ведь не рассердишься на меня, дорогая,   - сказал муж,   -  но  я  не<//p>

могу дождаться отхода поезда: у меня назначено важное свидание.

     И, нежно поцеловав ее, он ушел.

     Жена махнула ему платком  из  окна  вагона  и  украдкой  послала  несколько

поцелуев.

     Раздался свисток, и поезд тронулся.

     В этот момент дверь отворилась, и, несмотря на протесты кондуктора, в  наше

отделение вошел новый пассажир.

     Моя  спутница,  укладывавшая  свои  вещи  в  сетку  вагона,  взволнованная,

опустилась на скамейку.

     Я далеко не трус, но сознаюсь, что такие  внезапные  вторжения  мне  всегда

неприятны. Они  кажутся  подозрительными.  Однако  наружность  и  манеры  нового

пассажира  скоро  сгладили  дурное  впечатление,  произведенное  на   меня   его

вторжением. Он казался корректным, почти элегантным в своем модном  галстуке,  в

свежих перчатках и с таким энергичным лицом...

     Но, черт возьми, где я видел это лицо? Без сомнения, я  где-то  видел  его.

Выражаясь точнее, я находил  в  своей  памяти  впечатление,  оставляемое  в  нас

несколько раз виденным портретом, оригинала которого мы никогда не видали. В  то

же время я чувствовал, что напрягать свою память вполне бесполезно, так как  это

воспоминание было слишком смутно и неопределенно.

     Взглянув на свою соседку по вагону, я был поражен ее бледным, взволнованным

лицом. Она смотрела на своего соседа, сидевшего на той же стороне, с  выражением

настоящего ужаса; я заметил,  что  она  протянула  дрожащую  руку  к  маленькому

саквояжу, лежавшему на скамейке подле нее. Схватив саквояж, она  нервно  прижала

его к своей груди.

     Наши глаза встретились, и я прочел в  ее  взгляде  столько  беспокойства  и

страха, что не удержался от вопроса:

     -  Вы нездоровы? Не открыть ли окно?

     Не отвечая на мой вопрос, она указала боязливым жестом на нашего  спутника.

Я улыбнулся, как раньше улыбался ей муж, пожал плечами и знаками  старался  дать

ей понять, что ей нечего бояться, что я с нею и что к тому же этот господин, по-

видимому, вовсе не опасен. В этот момент он обернулся к нам, осмотрел нас  обоих

с ног до головы, потом  еще  глубже  уселся  в  угол  дивана  и  больше  уже  не

шевелился.

     Водворилось молчание; потом дама, решившись, очевидно, на крайнее средство,

сказала мне едва внятным голосом:

     -  Вы знаете, что это он с нами в одном отделении?

     -  Он? Кто он?

     -  Это он, он, уверяю вас!

     -  Да кто же он?

     -  Арсен Люпен!

     Она  не  отрывала  глаза  от  путешественника  и  произнесенные  ею  слова,

казалось, обращены были скорее к нему, чем ко мне.

     Он надвинул себе шляпу на лоб, может быть, чтобы скрыть смущение или просто

чтобы заснуть.

     -  Вчера Арсена  Люпена  заочно  приговорили  к  двадцати  годам  каторжной

работы,   - возразил я.   - Значит, невероятно,  чтобы  он  сегодня  неосторожно

появился в публике. Кроме того, газеты сообщали после его бегства из Санте,  что

он проводит зиму в Турции.

     -  Нет, он в этом поезде,   - громко повторила дама с явным намерением быть

услышанной нашим спутником.   - Мой муж вице-директор  исправительного  дома,  и

сам начальник станции нам сказал, что разыскивают Арсена Люпена.

     -  Однако это не причина...

     -  Его видели у кассы. Он взял билет первого класса в Руан.

     -  В таком случае его легко было арестовать.

     -  Он исчез. Полагают, что он пробрался по набережной  и  сел  в  экспресс,

который отошел десятью минутами позже нашего поезда.

     -  В таком случае, его там поймали бы.

     -  А если в последний момент он выпрыгнул из экспресса, чтобы попасть в наш

поезд?.. Ведь это вполне вероятно... правдоподобно?

     -  Ну, так его поймают здесь, так как железнодорожные служащие и агенты  не

могли не заметить этого перехода из одного поезда в другой. По прибытии в  Руан,

его схватят, будьте покойны.

     -  Никогда! Он опять найдет возможность ускользнуть.

     -  Желаю ему счастливого пути.

     -  Но подумайте, что только он может натворить до тех пор!

     -  Например?

     -  Бог знает! От него всего можно ожидать.

     Моя спутница страшно волновалась, и в самом  деле  положение  до  некоторой

степени оправдывало ее чрезмерно нервное возбуждение.

     -  Действительно, бывают странные совпадения...   - невольно сказал я.  -Но

успокойтесь. Предположим даже, что Арсен Люпен находится в  нашем  поезде:  надо

думать, что он будет сидеть смирно, чтобы не  навлечь  на  себя  новой  беды,  и

постарается поскорее избежать угрожающей ему опасности.

     Мои слова не успокоили  ее.  Однако  она  замолчала,  не  желая,  вероятно,

показаться навязчивой.

     Я развернул газету и принялся читать отчеты о процессе Арсена  Люпена.  Так

как в них не нашлось ничего нового, они мало заинтересовали меня. Кроме того,  я

был утомлен, плохо спал, глаза мои смыкались, голова клонилась к подушке.

     -  Неужели вы будете спать?     -  и,  вырвав  из  моих  рук  газету,  дама

посмотрела на меня с негодованием.

     -  Конечно, нет,   - ответил я,   - мне совсем не хочется спать.

     -  Это было бы крайне неблагоразумно.

     -  Неблагоразумно!   - повторил я.

     Изо всех сил я боролся со сном, глядел на мчавшиеся мимо  нас  пейзажи,  на

облака, скользившие по  небу,  но  скоро  все  смешалось  в  моей  голове:  лицо

взволнованной дамы и дремавшего господина исчезли из моей  памяти,  и  я  заснул

крепким, глубоким сном.

 

 

     II. БЕСПРИМЕРНОЕ НАПАДЕНИЕ. КТО ЭТО?

 

     Мне  снилось  что-то  бессвязное,  неясное:  кто-то,  называвшийся  Арсеном

Люпеном, играл в этих снах главную роль; он скользил где-то  вдали,  нагруженный

драгоценными вещами; он перелезал каменные стены и грабил замки.

     Мало-помалу фигура этого человека, оказавшегося  уже  не  Арсеном  Люпеном,

стала определеннее, приблизилась ко мне, все вырастая, с  невероятной  ловкостью

прыгнула в вагон и всей тяжестью упала мне на грудь.

     Резкая боль... раздирающий душу крик... и я проснулся.  Мой  спутник  душил

меня, упираясь коленом в мою грудь. Я увидел это, как в тумане,  так  как  глаза

мои налились кровью; я увидел даму, бившуюся в нервном припадке в углу вагона. Я

пытался сопротивляться, но у меня не хватило сил: в моей голове  стоял  страшный

шум, я задыхался... хрипел. Еще минута, и я задохся бы!

     Почувствовав это, злодей выпустил меня из рук, но, не отходя  от  меня,  он

схватил правой рукой веревку с приготовленной на  ней  петлей  и  ловким  жестом

накинул ее на мои руки. В одну секунду я очутился связанным, с  заткнутым  ртом,

обреченный на полную неподвижность.

     Все это было проделано необыкновенно просто,  с  ловкостью,  обнаруживавшей

знатока, профессионального вора и преступника. И ни одного слова! Хладнокровно и

отважно, ни одного лихорадочного жеста!

     А я сидел на скамейке, связанный и неподвижный, как мумия, я, Арсен Люпен!!

!

     Было над чем посмеяться! Несмотря на  опасность  положения,  я  не  мог  не

оценить  его  комической  стороны.  Арсен  Люпен,   попавшийся,   как   новичок,

ограбленный, как первый встречный, так как мошенник, разумеется,  отнял  у  меня

кошелек с деньгами и бумажник! Арсен Люпен сделался,  в  свою  очередь,  жертвой

мошенника, Арсен Люпен обманут, побежден!.. Какое  приключение!  Оставалась  еще

дама. Мошенник не обратил на нее никакого внимания. Он удовлетворился  тем,  что

поднял сумочку, валявшуюся на ковре, вынул из нее  все  драгоценности,  кошелек,

золотые безделушки и все деньги. Дама открыла глаза, вздрогнула от ужаса,  сняла

кольца с руки и подала их мошеннику, избавляя его этим от  излишних  хлопот.  Он

взял кольца и посмотрел на нее: она лишилась чувств.

     Молчаливо и спокойно, не обращая больше на нас внимания, мошенник  вернулся

на свое место, закурил папироску и углубился в созерцание  приобретенных  вещей,

которые,  казалось,  совершенно  удовлетворили  его.  Я  же  был  гораздо  менее

удовлетворен своим положением. Я не говорю уже  о  двенадцати  тысячах  франков,

которых меня несправедливо лишили... Нет, меня мучила мысль о том, что последует

сейчас, сию минуту?

     Что теперь произойдет?

     Разумеется, тревога, произведенная моим появлением на вокзале С.  -  Лазар,

не ускользнула от моего внимания. Приглашенный к друзьям, у которых я бывал  под

именем Гильома Берла и для которых мое сходство с Арсеном Люпеном  служило  лишь

сюжетом добродушных шуток,  я  не  успел  как  следует  загримироваться,  и  мое

присутствие на станции было замечено. Между тем заметили какого-то человека,   -

"несомненно Арсена Люпена",   - бросившегося из экспресса в скорый поезд. И, что

фатально и неизбежно:  оповещенный  телеграммой  полицейский  комиссар  в  Руане

вместе  с  солидным  числом  агентов  встретит  поезд,  будет  расспрашивать   о

подозрительных путешественниках и сделает обыск в вагонах.

     Все это я предвидел и  не  особенно  сокрушался,  уверенный,  что  руанская

полиция не окажется  проницательнее  парижской  и  что  я  всегда  сумею  пройти

незамеченным; достаточно небрежно показать при  выходе  мою  карточку  депутата,

благодаря которой я уже внушил полное доверие многим  скептикам.  Но  теперь -до

чего все переменилось к худшему! Я не  пользовался  больше  свободой  и  не  мог

прибегнуть к своим обычным приемам. В одном из вагонов  комиссар  найдет  Арсена

Люпена, которого счастливый случай предаст ему связанного по рукам и  по  ногам,

покорного, как ягненок, и совсем готового для ареста. Останется только  получить

его, как почтовую посылку, посланную на ваше имя по железной дороге:  корзину  с

дичью, с фруктами, овощами. Что мог предпринять  я,  связанный,  чтобы  избежать

этой неприятной развязки?

     А поезд мчался к Руану, единственной ближайшей остановке, быстро минуя одну

станцию за другой...

     Меня интересовала и другая загадка, в которой я был менее заинтересован, но

разрешение которой возбудило  во  мне  любопытство  профессионала:  каковы  были

вообще намерения моего спутника?

     Если бы я был один в вагоне, у него было  бы  достаточно  времени  спокойно

сойти в Руан. Но дама?! Едва откроют дверь, эта женщина, теперь такая покорная и

смиренная, примется кричать, бесноваться, звать на помощь. Меня удивило, что  он

не привел эту даму в такое же беспомощное состояние, в каком  находился  я:  это

позволило бы ему исчезнуть прежде, чем кто-либо заметит его преступление.

     Мошенник все еще курил, устремив глаза в окно. Пошел косой дождь.  Внезапно

обернувшись, он схватил мой путеводитель и справился по нему.

     Дама притворялась, что ей все еще дурно, чтобы успокоить своего  врага,  но

кашель, вызванный табачным дымом, выдавал ее. Что до меня, то мне было крайне не

по себе, я чувствовал себя страшно утомленным и я думал... соображал...

     Вот промелькнули  еще  две  станции...  Поезд  стремился  вперед,  радостно

упоенный своей скоростью.

     С. - Этьенн... В этот момент мой спутник встал и приблизился на два шага  к

нам; дама ответила на это новым криком и настоящим обмороком.

     Что думал он делать? Он опустил окно с нашей  стороны;  дождь  лил  как  из

ведра; невольным жестом выразил он досаду, так как не имел при себе ни дождевого

зонтика, ни резиновой накидки. Он взглянул на сетку, где лежал зонтик  дамы.  Он

взял его и мое пальто, которое и надел.

     Мы переезжали Сену. Подвернув брюки, он высунулся из окна и открыл наружную

задвижку дверцы. Неужели он выбросится на полотно? При такой быстроте  хода  это

было бы верной смертью. Мы вступили в туннель, прорезывающий гору Св. Екатерины.

Наш спутник открыл дверцу и  осторожно  ощупал  ногой  ступеньку  вагона.  Какое

безумие! Мрак, дым, грохот, все  это  придавало  фантастический  оттенок  смелой

попытке. Вдруг поезд замедлил  ход,  тормоз  заработал,  сопротивляясь  движению

колес. Через минуту ход еще уменьшился.  Без  сомнения,  в  этой  части  туннеля

предстояли работы по его укреплению, требовавшие замедления хода поездов, и  наш

спутник знал это. Ему оставалось только опустить  и  другую  ногу  на  ступеньку

вагона, сойти и спокойно удалиться, закрыв прежде за  собой  дверцу  и  задвинув

задвижку.

     Как только он исчез, дым побелел под дневным светом, и мы выехали в долину.

Еще один туннель, и мы в Руане.

     Дама тотчас же пришла в себя и немедленно принялась горевать о потере своих

драгоценностей. Я бросил на нее умоляющий взгляд. Она поняла и  освободила  меня

от засунутого в мой рот платка,  от  которого  я  задыхался;  она  хотела  также

развязать меня, но я остановил ее, сказав:

     -  Нет, нет,  полиция  должна  констатировать  факт,  я  желаю,  чтобы  она

удостоверила подвиги этого негодяя.

     -  Не воспользоваться ли нам предохранительным тормозом?

     -  Слишком поздно, надо было подумать об этом, когда он набросился на меня.

     -  Но он убил бы меня! Ах, ведь я вам говорила, что  он  находится  в  этом

поезде!  Я  сейчас  его  узнала  по  портрету.  А  теперь  он  исчез   с   моими

драгоценностями.

     -  Не бойтесь, его найдут.

     -  Найти Арсена Люпена! Никогда!

     -  Это от вас зависит, сударыня. Послушайте. По прибытии  в  Руан,  станьте

возле двери вагона,  начните  шуметь  и  звать  на  помощь.  Прибегут  агенты  и

служащие. В нескольких словах расскажите им все, что видели: нападение,  жертвой

которого я сделался, и бегство Арсена Люпена. Расскажите им его приметы:  мягкая

шляпа, дождевой зонтик  - ваш зонтик, серое пальто в талию...

     -  Ваше пальто,   - перебила она.

     -  Как мое пальто? Да нет же, его пальто. У меня его не было.

     -  Мне казалось, что у него не было пальто, когда он вошел в купе.

     -  Конечно, было, если только это не  было  пальто,  забытое  кем-нибудь  в

сетке. Во всяком случае у него было оно при выходе из вагона, а  это  главное...

Вспомните, серое пальто в талию. Ах, я забыл... первым долгом скажите ваше имя..

. Пост, занимаемый вашим мужем, заставит всех этих людей постараться.

     Мы подъезжали к Руану. Дама высунулась из дверей вагона. Я повторил ей  еще

раз громким, почти повелительным голосом все сказанное раньше, чтобы  мои  слова

запечатлелись в ее памяти.

     -  Скажите им и мое имя: Гильом Берла. В случае надобности скажите, что  вы

меня  знаете...  Этим  мы  выиграем  время,  необходимое  для   предварительного

следствия. Самое важное найти Арсена Люпена и ваши драгоценности... Итак, вы  не

ошибетесь? Гильом Берла  - друг вашего мужа!

     -  Да, да!.. Гильом Берла.

 

 

     III. ЭТО БЫЛ АРСЕН ЛЮПЕН!..

     НЕРАЗРЕШИМАЯ ЗАДАЧА

 

     Дама принялась кричать и жестикулировать. Поезд не успел еще  остановиться,

как в вагон вошел какой-то господин в сопровождении нескольких служащих.

     Критический момент настал.

     -  Арсен Люпен напал на нас!   - воскликнула дама задыхающимся голосом.   -

Он украл мои драгоценности... Моя  фамилия   -  Рено...  Мой  муж  вице-директор

исправительного дома... А вот  и  мой  брат,  Жорж  Андэль,  директор  Руанского

Кредита...

     Поцеловав молодого  человека,  который  встретил  ее  и  которому  комиссар

поклонился, дама продолжала со слезами:

     -  Да, Арсен Люпен напал на нас, воспользовавшись сном этого господина,  он

чуть не задушил его... Это  - Берла, друг моего мужа.

     -  Но где Арсен Люпен?   - спросил комиссар.

     -  Он выпрыгнул из поезда в туннель за Сеной.

     -  Уверены ли вы, что это был Арсен Люпен?

     -  Конечно, уверена! Я прекрасно  его  узнала.  Впрочем,  его  заметили  на

станции С. - Лазар. Он был в мягкой шляпе...

     -  Нет, вы ошибаетесь, на нем была фетровая жесткая шляпа, как вот эта,   -

поправил ее комиссар, указывая на шляпу Берла.

     -  Утверждаю, что шляпа была мягкая,   - повторила мадам Рено,   - а пальто

серое, в талию.

     -  Действительно,   - пробормотал комиссар,   -  в  телеграмме  указано  на

серое пальто в талию, с черным бархатным воротником.

     -  Вот именно, с черным бархатным воротником,   - торжествующе  воскликнула

мадам Рено.

     Я вздохнул свободно. Ах, какого славного, милого  друга  нашел  я  в  своей

спутнице!

     Между тем агенты освободили меня от веревки. Я так сильно закусил губы, что

показалась кровь. Сильно сгорбившись, приложив  платок  к  губам,  как  подобает

человеку, долго находившемуся в неудобном положении, я слабым голосом  обратился

к комиссару:

     -  Без сомнения, это был Арсен Люпен. Если поторопятся, его еще можно будет

задержать... Я думаю, что до некоторой степени могу  быть  вам  полезен  в  этом

деле...

     Вагон, который мог служить правосудию доказательством  случившегося  факта,

отцепили, и поезд пошел в Гавр.

     Нас  провели  в  контору  начальника  станции   среди   толпы   любопытных,

собравшейся на набережной.

     В этот момент мне пришла блестящая мысль: под каким-либо предлогом  я  могу

удалиться, разыскать мой автомобиль и удрать на нем; ждать было опасно.  Случись

еще какой-нибудь инцидент или приди депеша из Парижа,   - и я пропал.

     Да, но мой вор? Один, в местности, мне мало знакомой, я  не  мог  надеяться

догнать его.

     "Ничего, попытаюсь остаться,     -  решил  я.     -  С  этим  делом  трудно

справиться, но зато как интересно рисковать! К тому же эта игра стоит свеч".

     И так как нас попросили повторить предварительные показания, я воскликнул:

     -  Господин комиссар, в настоящее  время  Арсен  Люпен  опередил  нас.  Мой

автомобиль ждет на дворе. Сделайте одолжение, воспользуйтесь им, мы постараемся.

..

     Комиссар лукаво улыбнулся.

     -  Мысль недурна, даже так недурна, что ее уже в настоящее время исполнили.

     -  Как так?!

     -  Да двое из моих агентов  отправились  на  велосипедах...  уже  несколько

минут назад.

     -  Но куда?

     -  К выходу из  туннеля;  там  они  нападут  на  следы,  по  которым  будут

преследовать Арсена Люпена.

     Я невольно пожал плечами.

     -  Ваши два агента не нападут ни на его след, ни на доказательства.

     -  Вы думаете?

     -  Арсен Люпен, наверное, устроился так, что никто не заметил, как он вышел

из туннеля. Он мог дойти до первой дороги, а оттуда...

     -  А оттуда в Руан, где мы его схватим.

     -  Он не пойдет в Руан.

     -  Значит, он останется в окрестностях, где мы еще вернее...

     -  Он и здесь не останется.

     -  Ого! Так где же он скроется?

     Из кармана я вынул часы.

     -  В настоящую минуту Арсен Люпен  бродит  вокруг  станции  Дарнеталь.  Без

десяти одиннадцать, то есть через двадцать минут он сядет  в  поезд,  идущий  из

Руана в Амьен.

     -  Вы так предполагаете? Откуда вы все это знаете?

     -   О,  очень  просто!  Сидя  в  купе,  Арсен  Люпен  справлялся  по  моему

путеводителю. С каким намерением?! Разве был на том месте, где он исчез,  другой

путь, другая станция или какой-нибудь поезд, останавливающийся на этой  станции?

Я сам только что справился в путеводитель и получил верные сведения.

     -  Надо отдать вам справедливость, вы все великолепно разъяснили,   -сказал

комиссар,   - и как компетентно!

     Увлеченный своими выводами, я сделал  ошибку,  высказав  столько  ловкости.

Комиссар с удивлением смотрел на меня, и мне показалось,  что  у  него  возникли

подозрения,   - самые ничтожные, потому что фотографии, разосланные прокурорским

надзором, были слишком мало похожи на оригинал: они  представляли  совсем  иного

Арсена Люпена,  чем  тот,  который  стоял  теперь  перед  комиссаром;  ему  было

невозможно узнать меня. Но все-таки он был смущен и беспокоен.

     Водворилось минутное молчание. Какая-то двусмысленность, какое-то  сомнение

заставили нас молчать. Я невольно вздрогнул. Неужели  счастье  изменило  мне?  Я

принудил себя засмеяться:

     -  Господи, да разве вам непонятно мое желание вернуть свой бумажник? И мне

кажется, если вы захотите дать мне двух агентов, мы вместе могли бы...

     -  О, прошу вас,   - взмолилась мадам Рено,   - послушайте господина Берла!

     Вмешательство моей милой спутницы решило дело в мою  пользу.  Произнесенное

ей, женой влиятельной особы, имя Берла сделалось моим собственным и придало  мне

подлинность, которой никакое подозрение не могло коснуться.

     Комиссар встал.

     -  Поверьте мне, я буду очень  счастлив,  если  это  дело  вам  удастся.  Я

столько же заинтересован в аресте Арсена Люпена, сколько и вы.

     Он проводил меня до автомобиля. Двое из его агентов, которых он  представил

мне,   - их фамилии были Деливэ и Массоль,   - сели  со  мной.  Я  поместился  у

руля, и мой шофер повернул рукоятку. Через несколько секунд мы покинули станцию.

Я был спасен.

 

 

     IV. ПОГОНЯ.

     СОСТЯЗАНИЕ АВТОМОБИЛЯ С ПАРОВОЗОМ

 

     Ах, признаюсь, проезжая  по  бульварам,  окружавшим  старинный  нормандский

город, с той быстротой, на которую был  способен  мой  автомобиль,  я  испытывал

некоторую  гордость.  Деревья  по  обеим  сторонам  дороги  быстро  неслись  нам

навстречу. Я  мог  свободно  устроить  свои  собственные  дела  с  помощью  двух

почтенных представителей  власти.  Арсен  Люпен  отправлялся  на  поиски  Арсена

Люпена! Деливэ и Массоль, скромные защитники общественного порядка,  как  дорога

была мне ваша помощь! Что бы я предпринял без вас?! Не будь вас, мне пришлось бы

сбиваться с дороги, может быть, на каждом перекрестке, а мошенник  в  это  время

удрал бы. Но дело далеко еще  не  кончилось!  Надо  было  прежде  всего  догнать

негодяя и затем овладеть бумагами, которые  он  украл  у  меня.  Никоим  образом

нельзя было допустить, чтобы мои провожатые сунули  нос  в  эти  документы,  тем

более завладели бы ими. Пользоваться их присутствием, но  действовать  без  них,

вот чего я добивался. На станцию мы  прибыли  через  три  минуты  после  прохода

поезда. Меня несколько утешило известие, что какой-то субъект в сером  пальто  в

талию, с черным бархатным воротником вошел в  купе  второго  класса  с  билетом,

взятым на Амьен. Мой дебют в качестве полицейского подавал большие надежды.

     -  Этот поезд  - экспресс и  через  девятнадцать  минут  останавливается  у

Монтеролье-Бюми. Если мы не опередим Арсена Люпена, он может продолжать путь  на

Амьен или свернуть на Клер, а оттуда проехать в Дьеп или Париж.

     -  Как велико расстояние до Монтеролье?

     -  Двадцать три километра.

     Двадцать три километра и девятнадцать минут... Мы  будем  на  месте  раньше

Люпена.

     Какая бешеная гонка! Никогда мой  верный  автомобиль  не  оправдывал  моего

доверия таким блестящим образом. Казалось, моя  непреклонная  воля  передавалась

ему помимо рычагов и рукояток. Автомобиль разделял мои  желания  и  одобрял  мое

упорство, понимая мою злобу на этого мошенника, пройдоху и обманщика! Разделаюсь

ли я с ним? Неужели он ускользнет от судебной власти, представителем  которой  я

был в настоящий момент?

     -  Вправо!   - восклицал Деливэ.   - Влево!.. Прямо!..

     Мы  словно  неслись  над  землею.  Межевые  столбы   казались   маленькими,

боязливыми животными, разбегавшимися при нашем приближении.

     Вдруг на повороте дороги мы увидели клубы дыма; это был северный экспресс.

     На расстоянии километра длилась упорная борьба.  Подъезжая  к  станции,  мы

опередили поезд на двадцать шагов.

     Через три секунды мы уже были на дебаркадере,  у  вагонов  второго  класса.

Дверцы вагонов отворились. Несколько человек вышли из них, но нашего вора  между

ними ни оказалось. Мы осмотрели все отделения: Арсена Люпена и след простыл.

     -  Черт возьми!   - воскликнул я.   -  Наверное  он  узнал  меня,  пока  мы

мчались на автомобиле рядом с поездом. Он выпрыгнул из поезда!

     Начальник  станции  подтвердил  мое  предположение.  Он   видел   какого-то

человека, летевшего вниз по насыпи в двухстах метрах от станции.

     -  Смотрите, вон он там, вон переходит путь...

     Я бросился туда со своими провожатыми или, вернее, с одним, так как другой,

Массоль, оказался настоящим скороходом, с огромным запасом выдержки  и  быстроты

бега.  В  несколько  минут  расстояние,  отделявшее  его  от   беглеца,   быстро

сократилось. Заметив это, мошенник перескочил через забор  и  бегом  пустился  к

откосу, по которому только что поднялся. Проследив за ним, мы заметили,  что  он

скрылся в роще. Дойдя до лесочка, мы нашли Массоля, который  уже  ждал  нас.  Он

счел бесполезным искать вора в лесу один, так как боялся потерять нас из виду.

     -  Поздравляю вас, дорогой друг,   - сказал  я  ему.     -  Пробежав  такой

конец, наш молодец должен изнемогать от усталости. Теперь он в наших руках.

     Я осмотрел окрестности, обдумывая, какие меры  принять,  чтобы  мне  одному

напасть на беглеца, самому оборудовать дело, в котором правосудие, без сомнения,

не допустило бы меня принять участие,   - разве только после долгих и неприятных

хлопот. Потом я обратился к моим спутникам:

     -  Ну, дело в шляпе! Вы, Массоль, станьте налево, а  вы,  Деливэ,  направо.

Оттуда вы можете наблюдать за опушкой всей рощи, так что ему не  удастся  выйти,

не будучи замеченным нами, нигде, кроме этого рва, где стану я. Если он  сам  не

выйдет из рощи, я пойду к нему и заставлю его выйти или на того, или на  другого

из вас. Вам остается только ждать. Ах, да, я  забыл,  в  случае  тревоги   -  мы

стреляем.

 

 

     V. АРСЕН ЛЮПЕН ЗАДЕРЖИВАЕТ

     РАЗЫСКИВАЕМОГО ПОЛИЦИЕЙ УБИЙЦУ

 

     Массоль и Деливэ удалились, каждый в свою сторону. Как только они  исчезли,

я  вошел  в  рощу,  принимая  всевозможные  предосторожности,  чтобы   не   быть

замеченным.  Роща,  бережно  сохранявшаяся  для  охоты,  состояла   из   густого

кустарника, прорезанного узкими тропинками, по которым  можно  было  пробираться

только согнувшись.

     Одна из тропинок вела к прогалине, где на  сырой  траве  были  видны  следы

шагов. Я пошел по ним, осторожно прячась в кустах. Следы довели меня до подножия

холма, на котором стояла наполовину развалившаяся каменная лачуга.

     "Он наверное здесь,   - подумал я,   - обзорный  пункт  выбран  удачно".  Я

прополз до самой лачуги. Легкий шорох удостоверил меня в присутствии беглеца, и,

действительно, через отверстие в стене я увидел его: он стоял ко мне спиною.

     В два прыжка  я  очутился  возле  него.  Он  попытался  направить  на  меня

револьвер, который был у него в руке, но я предупредил его,  повалив  на  землю,

так что он не мог двинуть рукою, и коленом придавил ему грудь.

     -  Послушай-ка, мой милый,   - сказал я ему тихо,   - я  - Арсен Люпен.  Ты

сию минуту возвратишь мне мой бумажник и сумочку той дамы. За это я тебя избавлю

от когтей полиции и запишу в число своих друзей. Ну, скорей, одно слово: да  или

нет?

     -  Да!   - еле произнес он.

     -  Тем лучше. Твое сегодняшнее дело было прекрасно  задумано.  Мы  с  тобой

поладим.

     Я поднялся на ноги. Он, пошарив в кармане и выхватив внезапно широкий  нож,

хотел меня ударить.

     -  Глупец,   - воскликнул я и одной рукой отразил нападение, а другой нанес

ему сильный удар в то место, где находится сонная артерия. Он упал, оглушенный.

     В своем бумажнике я нашел все документы и кредитные билеты; из  любопытства

я взял и бумажник вора. На конверте, адресованном на его имя,  я  прочел:  "Пьер

Онфрей".

     Я вздрогнул. Пьер Онфрей  - убийца нескольких людей на улице Лафонтен и  г-

жи Дельбоа с ее двумя дочерьми! Я нагнулся  к  нему.  Да,  это  было  лицо,  уже

виденное мною раньше, и немудрено, что в купе оно показалось мне знакомым.

     Но время шло. Я положил в конверт два кредитных билета  по  сто  франков  с

моей визитной карточкой, на которой написал: "В  знак  благодарности  от  Арсена

Люпена его добрым товарищам Массолю и Деливэ".

     Я положил конверт на видном месте, посреди лачуги,  а  возле  него -сумочку

мадам Рено. Мог ли я не возвратить ее такой милой спутнице, оказавшей мне помощь

в критический момент? Впрочем, сознаюсь, я вынул из сумки все, что  представляло

некоторый интерес, оставив только черепаховую гребенку, палочку кармина для  губ

и пустой кошелек. Черт побери! Дело делом, и, откровенно говоря, ремесло ее мужа

было не из почтенных!

     Онфрей начинал шевелиться. Что мне было делать? Я не имел права ни  спасти,

ни осудить его. Я взял у него револьвер и выстрелил на  воздух.  "Сейчас  придут

мои помощники,   - подумал я,   - и пусть тогда он сам выпутывается, как  знает.

Пусть все совершится по воле судеб".

     И я быстро скрылся тою же дорогой.

 

 

     VI. СЕНСАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ

     "ECHO DE FRANCE"

 

     Через  двадцать  минут  проселочная  дорога,  которую  я  хорошо   заметил,

преследуя мошенника, привела меня к моему автомобилю.

     В четыре часа я послал  депешу  моим  друзьям  в  Руане  с  известием,  что

непредвиденные обстоятельства принудили меня отложить мою поездку к ним. В шесть

часов я вернулся в Париж.

     Из вечерних газет я узнал, что наконец удалось схватить Пьера Онфрея.

     На следующий  день   -  никогда  не  надо  пренебрегать  выгодами  разумной

рекламы  - "Echo de France" опубликовало следующую сенсационную заметку:

     "Вчера в окрестностях Бюши после многих приключений Арсену  Люпену  удалось

арестовать Пьера Онфрея. Убийца с улицы Лафонтен только что ограбил в поезде, по

дороге из Парижа в Гавр, мадам Рено, жену вице-директора  исправительного  дома.

Арсен  Люпен  возвратил  мадам  Рено  ее  сумочку  с  драгоценностями  и   щедро

вознаградил двух агентов сыскной полиции, помогавших ему при этом  драматическом

аресте".

 

 

     ОЖЕРЕЛЬЕ КОРОЛЕВЫ

 

     I. ФАМИЛЬНАЯ ДРАГОЦЕННОСТЬ СУБИЗОВ

 

     Два или три раза в год в особо торжественных случаях графиня Субиз надевала

на свою белую шейку "ожерелье королевы". Это  было  то  знаменитое,  легендарное

ожерелье, которое придворные ювелиры Бемер  и  Боссанж  предназначали  фаворитке

Людовика  XV  Дюбарри,  которое  кардинал   Роган-Субиз   намеревался   поднести

французской королеве Марии Антуанетте и которое авантюристка  графиня  де  Ламот

похитила однажды вечером в феврале  1785  года  с  помощью  своего  мужа  и  его

сообщника. Собственно говоря, от этого ожерелья  осталась  только  одна  оправа.

Впоследствии Гастон Субиз, племянник и наследник кардинала, отыскав  ее,  скупил

те несколько бриллиантов, которые оставались  у  английского  ювелира  Джефриса,

заменил пропавшие камни другими, меньшей ценности, но той же величины, и в конце

концов ему удалось восстановить знаменитое похищенное ожерелье таким, каким  оно

вышло из рук Бемера и Боссанжа.

     Этой исторической  драгоценностью  Субизы  гордились  в  продолжение  почти

целого века. Несмотря на то, что различные обстоятельства значительно  уменьшили

их состояние, они согласились бы скорее изменить свой образ жизни,  чем  продать

эту ценную реликвию. Граф Субиз берег его  так  же,  как  берегут  жилище  своих

предков. Из предосторожности он прятал его в кладовой Лионского  Кредита.  Когда

его жена собиралась надеть это ожерелье, он сам ходил за ним и  на  другой  день

относил обратно. В тот вечер на балу в посольстве графиня имела громадный успех.

При электрическом свете бриллианты горели, как огни. Никто другой, кроме нее, не

мог бы, казалось, носить с такой простотою и таким благородством эту парюру.

     Когда они вернулись к себе в старинный отель, граф Субиз испытывал  двойное

торжество: он гордился настолько же  своей  женой,  насколько   -  если  еще  не

больше  - драгоценной парюрой, которой в течение поколений славился его род. Его

жена также чувствовала некоторое тщеславие. Она сняла с шеи ожерелье и протянула

его своему мужу. Положив его в красный кожаный футляр  с  гербом  кардинала,  он

прошел в соседнюю комнату, вернее, альков, примыкавший к  спальне;  единственная

дверь, ведшая туда, находилась около их кровати. Он положил футляр  с  ожерельем

на верхнюю полку между картонками  от  шляп  и  бельем.  Затем  закрыл  дверь  и

разделся.

 

 

     II. ОЖЕРЕЛЬЕ БЕССЛЕДНО ИСЧЕЗЛО

 

     На другой день утром, в девять часов, граф  встал,  собираясь  пойти  перед

завтраком в Лионский Кредит. Он оделся, выпил чашку кофе и спустился в  конюшню.

Сделав там некоторые распоряжения, он вернулся к жене.

     Она еще не выходила из спальни и  причесывалась.  Граф  прошел  в  соседнюю

комнату. Через несколько секунд он совершенно спокойно спросил жену:

     -  Вы, вероятно, взяли его, мой друг?

     -  Что такое? Я ничего не брала.

     -  Вы его переложили?

     -  Я даже не открывала этой двери.

     Граф появился в дверях совершенно расстроенный и пробормотал:

     -  Вы ничего не трогали?.. Кто же взял футляр?..

     Она бросилась в альков, и оба начали вместе  лихорадочно  искать  ожерелье,

сбрасывая на пол картонки и белье. Между тем граф повторял:

     -  Все, что мы делаем, бесполезно. Я его положил здесь, вот на эту полку.

     Они зажгли свечу, так как в алькове было довольно темно, и вынесли оттуда в

спальню белье и все вещи, которые там лежали. Когда на полках уже  ничего  более

не оставалось, они с отчаянием должны были сознаться,  что  знаменитое  ожерелье

королевы исчезло.

     Дали знать в полицию. Комиссар, узнав все подробности, спросил:

     -  Уверены ли вы, граф, что никто не мог ночью пройти через вашу спальню?

     -  Вполне уверен, так как я  сплю  очень  чутко.  Кроме  того,  дверь  этой

комнаты запирается на задвижку.

     -  Нет ли другого хода, через который можно бы проникнуть в комнату?

     -  Там есть окно, но оно заставлено.

     -  Я хотел бы удостовериться...

     Зажгли свечи, и комиссар обратил внимание на то, что окно только наполовину

было заставлено сундуком, который, кроме того, не вплотную прикасался к  оконной

раме.

     -  Однако он стоит довольно близко  к  окну,     -  заметил  граф,     -  и

невозможно отодвинуть его, не произведя большого шума.

     -  Куда выходит это окно?

     -  На внутренний дворик.

     -  Сколько там этажей?

     -  Есть еще два, но в уровень с тем, в  котором  помещается  прислуга,  над

двориком натянута очень частая сетка.

     Осмотрев окно, они убедились, что оно было закрыто, следовательно, никто не

пытался влезть в него со двора. Таинственный вор не мог уйти и через спальню:  в

таком случае задвижка двери, ведущей в альков, была бы отодвинута.

     Комиссар подумал немного и затем, обратившись к графине, сказал:

     -  Знал ли  кто-нибудь  из  домашних,  что  вчера  вы  должны  были  надеть

ожерелье?

     -  Конечно, но никто не подозревал, что мы  его  прятали  в  этой  комнате.

Никто... Разве только...

     -  Я вас прошу быть точной, это очень важно.

     Графиня сказала своему мужу:

     -  Я думала о Генриетте.

     -  Кто эта особа?   - спросил комиссар.

     -   Монастырская  подруга,  которая  поссорилась  со  своей  семьей,  когда

решилась выйти замуж за бедняка. После смерти ее мужа, я взяла ее к себе  вместе

с сыном и дала ей квартиру в нашем доме.

     -  На котором этаже она живет?

     -  На нашем, недалеко от нас... в конце этого  коридора...  Мне  кажется...

окно ее кухни...

     -  Выходит на этот дворик? Не правда ли?

     -  Да, оно против нашего окна.

     За этим объяснением последовало короткое молчание. Затем комиссар  пожелал,

чтоб его провели к Генриетте. Она сидела за шитьем, а ее сын, Рауль, мальчик лет

шести или семи, читал около нее.  Окинув  удивленным  взором  жалкое  помещение,

отведенное графиней своей подруге  - квартира состояла всего  из  одной  комнаты

без печки и маленькой кухни,   - комиссар обратился с расспросами  к  Генриетте.

Она была, видимо, поражена, узнав о совершенной краже.

     -  Господи, как это могло случиться!

     -  Не подозреваете ли вы кого-нибудь? Весьма вероятно, что вор прошел через

вашу комнату.

     Она искренне рассмеялась, не предполагая даже, что подозрение  могло  пасть

на нее.

     -  Но я совсем не выходила из своей квартиры. И потом... а посмотрите сами.

..

     Она открыла окно кухни.

     -  Ведь до противоположной стены добрых три метра!

     Ее лицо, еще молодое, но поблекшее от жизненных невзгод, выражало  кротость

и покорность судьбе.  Комиссар  не  продолжал  допроса:  его  докончил  судебный

следователь. Опросили прислугу, исследовали задвижку,  пробовали  несколько  раз

открывать и закрывать  окно,  осмотрели  двор...  Все  было  напрасно:  задвижка

оказалась нетронутой, окно не могло ни открываться, ни закрываться со двора.

     Следователь обратил  особенное  внимание  на  Генриетту.  Самым  тщательным

образом навели справки о ее жизни, но узнали, что в  продолжение  трех  лет  она

выходила из дома только четыре раза, и то  было  известно  куда.  Она  исполняла

обязанности  горничной  и  портнихи  у  графини,  которая   относилась   к   ней

необыкновенно строго, как объяснила остальная прислуга.

     -  Совершенно невозможно понять,   -  говорил  судебный  следователь,     -

каким образом была  совершена  кража.  На  нашем  пути  к  решению  вопроса  два

препятствия: запертые окно  и  дверь.  Как  мог  кто-нибудь  войти  и,  что  еще

удивительнее, удалиться, оставив за собою запертую на задвижку дверь и  закрытое

окно?

     После следствия, продолжавшегося четыре  месяца,  у  следователя  сложилось

следующее убеждение: граф и графиня Субиз, сильно  нуждаясь  в  деньгах,  что  в

самом деле было верно, продали ожерелье. Он прекратил дело.

 

 

     III. НОВОЕ ОТКРЫТИЕ,

     НЕ ВЫЯСНИВШЕЕ, ОДНАКО, ТАЙНЫ

 

     Кража ценного ожерелья нанесла Субизам удар, от которого они долго не могли

оправиться.  С  тех  пор,  как  исчезло  сокровище,  обеспечивавшее  им  кредит,

кредиторы сделались более  требовательными,  и  доставать  деньги  было  гораздо

труднее. Одним словом, им грозило бы полное разорение, если бы  они  вовремя  не

получили двух больших наследств.

     Гордости их также был нанесен удар: с исчезновением ожерелья они как  будто

утратили часть  своей  знатности.  Графиня  подозревала  в  краже  свою  прежнюю

подругу. Сначала Генриетту переместили на тот этаж, где жили слуги, а  вскоре  и

совсем удалили.

     Жизнь супругов потекла спокойно, без каких-либо значительных происшествий.

     Через несколько месяцев после отъезда Генриетты, графиня  получила  от  нее

письмо, которое ее страшно удивило:

     "Графиня! Я не знаю, как вас благодарить. Это не мог сделать никто  другой,

кроме вас, потому что никто другой не знает  моего  убежища  в  этой  деревушке.

Извините меня, если я ошибаюсь, и примите по крайней мере мою признательность за

все ваши прежние благодеяния"...

     Что хотела она этим сказать? Настоящие и  прежние  благодеяния  графини  по

отношении к ней сводились к целому ряду несправедливостей.  На  просьбу  графини

объяснить дело она ответила, что получила по  почте  обыкновенным,  не  заказным

письмом, два билета по тысяче франков. На конверте, который она  присоединила  к

своему ответу, был штемпель Парижа и ее адрес. Откуда появились эти  две  тысячи

франков? Зачем послали их ей? Началось следствие. Но можно ли  было  напасть  на

какой-нибудь след среди такой путаницы?

     То же самое повторилось через год, и затем опять через год в третий раз,  и

так продолжалось шесть лет, с той только разницей, что  в  пятый  и  шестой  раз

сумма увеличилась вдвое, что позволило Гентриетте,  которая  внезапно  заболела,

серьезно полечиться.

     Другая особенность: после того, как почтовая администрация  задержала  одно

письмо под тем предлогом, что оно не  было  заказное,  два  других  письма  были

отправлены, как полагается: первое со штемпелем предместья С. - Жермен,  другое 

- Сюрена. Отправитель подписался  сначала  Анкети,  другой  раз  Пешар.  Адреса,

которые он дал, были вымышлены.

     Через шесть лет Генриетта умерла. Все так и осталось тайной.

 

 

     IV. ОБЪЯСНЕНИЕ,

     КОТОРОГО НИКТО НЕ ОЖИДАЛ

 

     Дело это  было  одним  из  тех,  которые  способны  надолго  заинтересовать

общественное мнение. И как удивительна  была  судьба  этого  ожерелья,  которое,

взволновав всю Францию в конце XVIII века, снова заставило говорить о себе целый

век спустя. О  том,  о  чем  я  собираюсь  рассказать,  не  знает  никто,  кроме

заинтересованных в этом лиц  и  еще  нескольких  человек,  которых  граф  просил

сохранить рассказ в тайне.

     Это было пять дней назад. В числе приглашенных к завтраку  у  графа  Субиза

находились  его  двоюродная  сестра  и  две  его  племянницы;  из  мужчин  были:

д'Эссавиль, итальянец Флориани, с которым граф познакомился в Сицилии, и генерал

де  Рузьер,  старый  приятель  графа.  После  завтрака  подали  кофе.  Завязался

разговор, и в конце концов зашла  речь  об  известных  преступлениях.  По  этому

поводу генерал де Рузьер, который никогда не упускал  случая  подразнить  графа,

вспомнил историю ожерелья, разговора о котором граф терпеть не  мог.  Сейчас  же

каждый стал высказывать свое мнение о том, как следовало  тогда  начать  розыски

вора. И, конечно, все  эти  гипотезы  противоречили  одна  другой,  и  все  были

одинаково неприменимы.

     -  А каково ваше мнение?   - спросила Флориани графиня.

     -  У меня нет на этот счет никакого мнения.

     Послышались протестующие восклицания. Он как раз только что  рассказывал  о

различных преступлениях, в которых ему пришлось в  былое  время  разбираться  со

своим отцом, судьей в Палермо, и заявил при этом, что подобные вопросы его очень

интересуют. Так как все  продолжали  настаивать,  он  подумал,  а  затем,  задав

несколько вопросов, сказал:

     -  По первому впечатлению мне кажется, что это дело совсем уж не так трудно

разгадать.

     Граф пожал плечами. Флориани продолжал немного поучительным тоном:

     -  Вообще, для того чтобы разобраться  в  каком-нибудь  преступлении,  надо

установить, каким образом и при каких  условиях  оно  могло  быть  совершено.  В

данном случае все очень просто, так как нам приходится иметь дело с единственной

и неоспоримой достоверностью: никто не мог проникнуть в комнату иначе, как через

дверь хозяев или через окно маленькой комнаты.  Но  невозможно  открыть  снаружи

запертую изнутри дверь. Следовательно, вор вошел через окно.

     -  Окно было закрыто и его нашли закрытым,   - резко возразил граф.

     -  Для этого,   - продолжал Флориани, не обратив внимания на возражение,  -

надо было только сделать мостик между балконом кухни  и  выступом  окна,  и  как

только футляр...

     -  Но  я  вам  повторяю,  что  окно  было  закрыто!     -  воскликнул  граф

нетерпеливо.

     На этот раз Флориани должен был  ответить.  Он  сделал  это  спокойно,  как

человек, которого не могло смутить такое несущественное возражение.

     -  Я хочу верить, что оно было закрыто. Но ведь там была форточка!

     -  Откуда вы знаете?

     -  Это должно быть так: иначе кража совершенно необъяснима.

     -  Форточка была закрыта так же, как  и  окно.  На  это  даже  не  обратили

внимания.

     -  Напрасно, при внимательном осмотре заметили бы, что она была открыта.

     -  Как так?

     -  Я предполагаю, что она так же, как  и  другие  форточки  в  вашем  доме,

открывается посредством шнурка из плетеной проволоки, на нижнем  конце  которого

кольцо. Оно приходилось между окном и сундуком.

     -  Да, но я не понимаю...

     -  Это очень просто: через щель, проделанную в раме, можно было при  помощи

какого-нибудь  инструмента,  допустим,  железного  прута  с  крючком  на  конце,

зацепить за кольцо, потянуть и открыть форточку.

     Граф усмехнулся.

     -  Превосходно! Великолепно! Вы очень  легко  все  это  объясняете.  Но  вы

забываете только одно: в раме не было никакой щели.

     -  Щель была!

     -  Не может быть! Мы бы ее заметили.

     -  Чтобы ее увидеть, надо было посмотреть, а никто этого  не  сделал.  Щель

наверняка существует. Она должна находиться вдоль рамы, около замазки.

     Граф встал. Он казался сильно возбужденным. Нервно  пройдясь  два  или  три

раза по зале, он подошел к Флориани и сказал:

     -  С того дня там наверху ничто  не  изменилось.  Никто  не  входил  в  эту

комнату.

     -  В таком случае, граф, вы имеете возможность убедиться  в  том,  что  мое

объяснение совершенно соответствует действительности.

     -  Да, но оно совершенно не соответствует фактам,  установленным  судебными

властями.

     Граф пробормотал еще несколько слов,  затем  вдруг  направился  к  двери  и

вышел. Никто не произнес ни слова. Все напряженно ждали.

     Наконец граф появился в дверях. Он был бледен и сильно взволнован. Дрожащим

голосом он сказал своим друзьям:

     -  Я прошу извинения. Объяснения нашего  друга  настолько  неожиданны...  я

никогда не думал...

     Его жена нетерпеливо перебила его:

     -  Говори скорей, в чем дело... умоляю тебя...

     -  Щель существует и даже на указанном месте вдоль рамы.

     Он порывисто схватил Флориани за руку и повелительным тоном сказал:

     -  А теперь продолжайте... Я признаю, что до сих  пор  вы  были  правы,  но

теперь... Разговор еще не кончен... отвечайте... Что же, по-вашему, случилось?

     Флориани осторожно высвободил свою руку и через секунду произнес:

     -  Что случилось? Вор, зная, что графиня отправилась  на  бал  в  ожерелье,

перекинул свой мостик во время вашего отсутствия. Он наблюдал за вами через окно

и видел, как вы прятали ожерелье. Как  только  вы  вышли,  он  проделал  щель  и

потянул кольцо.

     -  Пусть будет так,  но  расстояние  слишком  велико,  чтоб  он  мог  через

форточку достать задвижку окна.

     -  Если он не мог открыть окно, он сам влез в форточку.

     -  Невозможно. Она слишком мала для того, чтобы в нее можно было влезть.

     -  В таком случае, это не был взрослый человек. Не говорили ли  вы,  что  у

вашей подруги был сын?

     -  Действительно, у нее был сын... его звали Раулем.

     -  Весьма возможно, что этот самый Рауль и совершил кражу.

     -  Какое же у вас доказательство?

     -  В доказательствах нет недостатка. Например...   - он немного  подумал  и

снова продолжал:   - Например, этот мостик...  Нельзя  допустить,  чтоб  ребенок

принес и отнес его обратно так, чтоб этого не заметили. Он должен был взять  то,

что было у него под рукой. В комнате,  которая  служила  вашей  подруге  кухней,

были, наверно, полки?

     -  Да, несколько, я помню.

     -  Надо было бы убедиться в том, что  эти  полки  просто  лежали  на  своих

подставках. В противном случае мы могли бы думать, что  ребенок  их  выдернул  и

потом связал их одна с другой. Может быть,  если  там  была  печь,  нашли  бы  и

железный прут, которым он должен был  воспользоваться  для  того,  чтоб  открыть

форточку.

     Граф вышел, не говоря ни слова; на этот раз присутствующие были убеждены  в

том, что предположения Флориани были правильны. Он говорил настолько  убежденно,

что все верили ему так, как будто он рассказывал о происшествии, в достоверности

которого никто не сомневался.

     Никто не удивился, когда, возвратившись, граф сказал:

     -  Конечно, это ребенок, это, наверное, он...  Я  видел  доски...  железный

прут...

     -  Вы хотите сказать, что это скорее его мать,   - воскликнула графиня.   -

Она одна виновна, она, конечно, заставила своего сына...

     -  Нет,   - возразил Флориани,   - его мать здесь ни при чем.

     -  Не может быть! Они жили в одной комнате, и ребенок не мог этого  сделать

без ее ведома.

     -  Все произошло ночью в соседней комнате в то время, как мать спала.

     -  Но ожерелье?   - сказал граф.   - Его бы нашли в вещах ребенка?

     -  Он выходил из дому. В то самое утро, когда вы застали его за перепиской,

он только что вернулся из школы, и полиция,  может  быть,  напала  бы  на  более

верные следы, произведя обыск в его рабочем столе, между учебными  книгами,  чем

взводя напрасное обвинение на невинную мать.

     -  Хорошо, но эти две тысячи франков,  которые  Генриетта  получала  каждый

год, разве это не доказательство ее участия в преступлении?

     -  Если бы она была сообщницей, разве она благодарила бы вас за эти деньги?

И затем, разве за ней не следили? Между тем ребенок был вполне свободен, ему  не

стоило никакого труда добежать до соседнего города, сговориться со  скупщиком  и

отдать ему за бесценок один или два бриллианта с  условием,  чтобы  деньги  были

отправлены из Парижа.

     Рассказ произвел на графа и на всех присутствующих неприятное  впечатление.

Граф притворно засмеялся.

     -  Все это так остроумно, что я в восхищении. Поздравляю вас!..

     -  Да нет же!   - воскликнул Флориани.    -  Я  слежу  за  событиями:  мать<//p>

заболевает, всевозможные ухищрения делаются  сыном,  чтобы  продать  драгоценные

камни и спасти ее. Болезнь осложняется.  Она  умирает.  Проходят  годы.  Мальчик

растет и становится мужчиной. Тогда  - на этот раз я признаю, что  моя  фантазия

разыгрывается,   - предположим, что он встречает тех, кто подозревал  и  обвинял

его мать... Какой жгучий интерес представляет подобная встреча  в  старом  доме,

где произошла драма?

 

 

     V. КТО ЖЕ ВЫ?

 

     Эти слова были произнесены среди общего молчания: на лицах супругов Сибизов

появилось растерянное выражение.

     -  Кто же вы?   - спросили они оба разом.

     -  Я? Флориани, которого вы встретили в Палермо и которого вы приглашали  к

себе уже несколько раз.

     -  Что же означает эта история?

     -  О, ничего особенного! Я старался представить себе ту радость, с  которой

сын Генриетты,    -  если  он  еще  существует,     -  сказал  бы  вам,  что  он

единственный виновник и что он совершил преступление только потому, что его мать

была несчастна в вашем доме.

     Он говорил, сдерживая волнение. Не могло быть никакого  сомнения:  Флориани

был не кто иной, как сын Генриетты. К тому же он сам, видимо,  хотел,  чтоб  его

узнали.

     Граф колебался.  Как  должен  был  он  поступить  с  дерзким  преступником?

Возбудить дело? Предать суду того, кто когда-то его обворовал? Нет,  лучше  было

оставить этот рассказ без  последствий,  делая  вид,  что  его  настоящий  смысл

непонятен.

     И граф, подойдя к Флориани, весело воскликнул:

     -  Ваш рассказ очень интересен! Но чем же стал, по-вашему,  этот  примерный

сын? Я надеюсь, что он не остановился на этом хорошем пути?

     -  О, конечно, нет!

     -  Не правда ли,  прекрасное  начало   -  в  шесть  лет  украсть  "ожерелье

королевы"?

     -  И взять его так,   - заметил Флориани,   - чтобы  не  иметь  за  это  ни

малейшей неприятности! Ведь это так легко! Надо было только захотеть и протянуть

руку. Он захотел...

     -  Протянуть руку...

     -  Обе руки,   - смеясь сказал Флориани.

     Всем  стало  страшно.  Как  необыкновенна  должна  была  быть  жизнь  этого

авантюриста, гениального вора уже в шесть лет, который с утонченностью дилетанта

в погоне за сильными ощущениями издевался над своей жертвой в ее же  собственном

доме, говоря дерзко, но, однако,  со  всей  корректностью  галантного  человека,

находящегося в гостях.

     Он встал и подошел к графине, чтобы проститься.

     Она сумела все-таки побороть свое желание отшатнуться. Он улыбнулся.

     -  Вы боитесь? Разве я так далеко зашел в своей маленькой комедии салонного

забавника?

     Она овладела собой  и  с  прежнею  непринужденностью,  немного  насмешливо,

ответила:

     -  Нисколько. Легенда об этом примерном сыне меня очень заинтересовала, и я

счастлива, что мое ожерелье послужило для такой блестящей цели! Но не думаете ли

вы,  что  сын  этой  женщины...  Генриетты,  повиновался  исключительно   своему

призванию?

     Он вздрогнул, почувствовав намек, и ответил:

     -  Очевидно, это  призвание  было  очень  сильно,  потому  что  ребенок  не

отказался от него.

     -  Что это значит?

     -   Ну,  да,  вы  же  знаете,  что  большинство  камней  были  фальшивые...

Настоящими были только купленные у английского ювелира. Остальные же постепенно,

один за другим, продавались для удовлетворения тяжелых жизненных потребностей.

     -  Тем не менее это было ожерелье королевы,   - надменно сказала графиня,  <

- и если человек, на которого вы намекаете, имеет хоть немного стыда...

     Она замолчала, смущенная  спокойным  взглядом  Флориани,  и,  против  воли,

несмотря на оскорбленную гордость, сказала почти вежливо:

     -  Согласно преданию, когда это ожерелье попало в руки Вилетта и  когда  он

вместе с графиней де Ламотт вынул все бриллианты, он все-таки не посмел  тронуть

оправу. Он понимал, что бриллианты были только ее  украшением,  аксессуаром,  но

что творением художника была сама оправа, и он ее пощадил. Думаете ли вы, что  и

этот человек также это понял?

     -  Я  не  сомневаюсь  в  том,  что  оправа  существует.  Ребенок,  по  всей

вероятности, тоже ее пощадил.

     -  Так вот: если вы когда-нибудь его встретите, скажите ему, что он  не  по

праву оставляет  у  себя  одну  из  тех  реликвий,  которые  являются  фамильной

собственностью, и что  он  мог  вынуть  все  бриллианты,  но  все-таки  ожерелье

остается собственностью семьи Субизов.

     Флориани коротко ответил:

     -  Я ему это скажу, графиня.

     Он поклонился ей, графу и всем остальным и вышел.

     Через четыре дня графиня нашла на столе в  своей  комнате  красный  кожаный

футляр с гербом кардинала. Открыв его, она увидела в  нем  похищенное  "ожерелье

королевы".

     Но так как лишняя реклама никогда не бесполезна, то на другой день "Echo de

France" напечатало следующую сенсационную заметку:

     "Ожерелье  королевы,  знаменитая  историческая  драгоценность,   похищенная

некогда  у  четы  графов  Субиз,  было  найдено  Арсеном  Люпеном.  Он  поспешил

возвратить его законным владельцам. Можно только приветствовать такое  рыцарски-

предупредительное внимание".

 

 

     ДЕНЕЖНЫЙ ШКАФ МАДАМ ЭМБЕР

 

     I. НАПАДЕНИЕ.

     НЕОЖИДАННЫЙ ИЗБАВИТЕЛЬ

 

     Несмотря на то, что было уже  три  часа  утра,  перед  одним  из  особняков

бульвара Бертье стояло еще несколько экипажей. Но вот из подъезда  вышла  группа

гостей, мужчин и дам. Четыре экипажа направились в разные стороны,  а  на  улице

осталось только двое мужчин, которые дошли вместе до угла улицы, где жил один из

них. Другой решил идти пешком дальше. Было  приятно  прогуляться  в  эту  зимнюю

ночь, такую ясную и холодную. Его шаги громко раздавались на пустынной улице.

     Но через несколько минут у него явилось неприятное ощущение, как будто кто-

то за ним шел. Действительно, оглянувшись, он заметил человека,  который  крался

между деревьями. Он совсем не был трусом, но тем не менее прибавил  шагу,  чтобы

как  можно  скорее  дойти  до  более  людных  мест.  Но  и  незнакомец  побежал.

Встревоженный этим, он решил, что будет благоразумнее выждать его  и  вынуть  из

кармана револьвер, но не успел он этого сделать, как человек внезапно набросился

на него и на пустынном бульваре между ними завязалась борьба, в которой он сразу

почувствовал себя более слабым. Он начал звать  на  помощь,  отбивался,  но  его

противник повалил его на кучу  камней,  схватил  за  горло  и  чуть  не  задушил

платком, который засунул ему в рот. Глаза его закрылись, в ушах зашумело,  и  он

уже был близок к потере сознания, как вдруг он почувствовал  себя  свободнее,  и

человек, под тяжестью которого он  задыхался,  вскочил,  чтобы  в  свою  очередь

защищаться от внезапного нападения.

     Получив удар палкой по руке и сапогом по  ноге,  он  застонал  от  боли  и,

произнося проклятия, убежал, прихрамывая.

     Не обращая на него ни малейшего внимания, неожиданный избавитель наклонился

и спросил:

     -  Вы не ранены?

     Ранен он не был,  но  все  происшедшее  настолько  его  ошеломило,  что  он

совершенно не мог держаться на  ногах.  К  счастью,  крики  привлекли  несколько

прохожих. Нашли карету, и пострадавший сел туда  со  своим  спасителем,  который

отвез его в отель. Перед подъездом,  уже  совершенно  придя  в  себя,  спасенный

рассыпался в благодарностях:

     -  Я вам обязан жизнью! Будьте уверены, что я этого никогда не забуду. Я не

хочу сейчас тревожить мою жену, но мне хотелось бы, чтобы она сама выразила  вам

свою благодарность.

     Он пригласил его на следующий день позавтракать и назвал свое  имя -Людовик

Эмбер, прибавив:

     -  Могу я узнать, с кем имею честь?..

     -  Арсен Люпен.

 

 

     II. КАК ДОСТИГАЮТ

     СВОЕЙ ЦЕЛИ ВЕЛИКИЕ ЛЮДИ

 

     Арсен Люпен еще не пользовался тогда  - это было  пять  лет  назад   -  той

громкой известностью, которую доставили ему  дело  Кагорна,  бегство  из  тюрьмы

Санте и целый ряд других известных приключений.

     Какую радость поэтому испытывал он, проснувшись на другой день и вспомнив о

приглашении, полученном ночью! Наконец-то он близок к цели! Миллионы Эмберов   -

какая великолепная добыча для человека с таким аппетитом, как у него! Он  оделся

совершенно особенно: на нем было поношенное платье, порыжевшая  шелковая  шляпа,

манжеты и воротничок, тоже несколько потертые, в  общем  все  очень  чистое,  но

говорящее о нищете. Одетый так странно, он спустился по  лестнице  из  квартиры,

которую он занимал  на  Монмартре.  На  третьем  этаже,  не  останавливаясь,  он

постучал набалдашником своей палки в  закрытую  дверь.  Он  дошел  до  наружного

бульвара. Проходил трамвай. Он сел в него,  а  человек,  шедший  за  ним,  жилец

третьего этажа, поместился около него. Через некоторое время этот человек сказал

ему.

     -  Ну, как дела?

     -  Я там завтракаю.

     -  Неужели завтракаете?

     -  Ты не хочешь, надеюсь, чтобы я даром тратил драгоценное для меня  время?

Я спас Людовика Эмбера от верной смерти, которую ты  ему  готовил.  Как  человек

признательный, он приглашает меня завтракать.

     После некоторого молчания тот спросил:

     -  Значит, вы от этого не отказываетесь?

     -  Друг мой,   - сказал Арсен,   - если я  устроил  сегодня  это  маленькое

ночное нападение, если я дал себе труд в три часа утра,  у  укреплений,  ударить

тебя палкой по  руке  и  по  ноге,  рискуя  таким  образом  нанести  вред  моему

единственному другу, так это вовсе не для того, чтобы отказаться  от  выгод  так

хорошо устроенного спасения.

     -  Но дурные слухи, которые ходят о состоянии...

     -  Пусть ходят. Вот уже шесть месяцев,  как  я  навожу  справки,  разузнаю,

расспрашиваю прислугу, кредиторов, пользуюсь подставными лицами, шесть  месяцев,

как я, словно тень, слежу за мужем и женой. Получено ли их состояние от  старого

Крафорда, как они в этом уверяют, или из какого-нибудь другого источника, я,  во

всяком случае, утверждаю, что оно существует. А если оно существует, оно мое.

     -  Черт возьми, сто миллионов!

     -  Допустим, что десять или пять. Не все  ли  равно?  В  несгораемом  шкафу

лежат целые пачки процентных бумаг; и не будь я Арсен Люпен,  если  когда-нибудь

ключ от этого шкафа не будет в моих руках.

     Трамвай остановился на площади Этуаль.

     -  Итак,   - бормотал спутник Арсена,   - сейчас нечего делать?

     -  Нет. Когда будет дело, я скажу.

     Через пять минут Арсен Люпен подымался по роскошной лестнице дома  Эмберов;

Людовик представил его своей жене. Жервеза была  маленькая  полная  дама,  очень

разговорчивая. Она очень любезно приняла Люпена.

     -  Я хотела, чтобы никто не  мешал  нам  чествовать  нашего  спасителя,   -

сказала она.

     Они сразу же стали обращаться с "нашим спасителем", как со старым другом. К

концу завтрака дружба была уже полная и  даже  дошло  до  откровенностей.  Арсен

рассказал о своей жизни, о жизни своего отца, сурового и неподкупного  судьи,  о

своем печальном детстве и теперешних  затруднениях.  Жервеза,  в  свою  очередь,

рассказала о  своей  молодости,  о  своем  замужестве,  о  благодеяниях  старого

Крафорда, о ста миллионах, полученных ею  от  него  в  наследство,  о  причинах,

которые замедлили ввод во владение, о займах под огромные  проценты,  к  которым

они  должны  были  прибегать,  о  бесконечных  препирательствах  с  племянниками

Крафорда, о наложении ареста, одним словом -все!

     -  Подумайте только, документы здесь, рядом, в шкафу моего мужа, но если мы

отрежем хотя бы один купон, мы теряем все!..

     Люпен почувствовал легкую дрожь.

     -  Ах, они здесь!   - сказал он, и у него захватило дыхание.

     Отношения, завязавшиеся при таких  условиях,  могли  сделаться  только  еще

более близкими. Арсен Люпен,  спрошенный  очень  деликатно,  признался  в  своей

бедности и неудачах. Сейчас же молодой  человек  был  сделан  личным  секретарем

обоих супругов с вознаграждением в полтораста франков в месяц. Он должен был по-

прежнему жить у себя, но чтобы ему было удобнее  работать,  в  его  распоряжение

предоставили в качестве кабинета одну из комнат второго этажа.

     Он сам ее выбрал. По какой-то счастливой случайности, она оказалась как раз

над кабинетом Людовика. Арсен сразу заметил, что его секретарская  служба  очень

похожа на синекуру. В продолжение двух месяцев ему  пришлось  переписать  только

четыре незначительных письма и только один раз его позвали  в  кабинет  патрона.

Это позволило ему в первый раз официально посмотреть на несгораемый шкаф.  Кроме

того, он заметил, что, как ни почетна была  его  должность,  все-таки  она  была

недостаточно достойна того, чтобы  он  бывал  в  обществе  лиц,  посещавших  дом

Эмберов.

     Но он об этом нисколько не жалел, предпочитая держаться в тени.  Однако  он

не терял даром времени. Он сделал несколько тайных  визитов  в  кабинет  и  даже

предлагал свои услуги несгораемому шкафу, который все-таки не сделался от  этого

более доступным. Это была очень внушительного вида громада из  чугуна  и  стали,

против которой были бессильны напильник и клещи.

     Арсен Люпен не был упрям.

     Он снял необходимые мерки  и  после  тщательных,  кропотливых  исследований

провел под полом своей комнаты свинцовую трубку,  которая  кончалась  в  потолке

кабинета между двумя выступами карниза*. Через это отверстие,  служившее  ему  и

зрительной и слуховой трубкой, он надеялся все видеть и все слышать.

 

     * Во время работ, произведенных Клубом  Туристов,  который,  как  известно,

купил отель Эмберов, рабочие открыли эту "канализацию".  Естественно,  что  было

невозможно понять ее назначение.

 

     С тех пор он жил в своей комнате, лежа все время на полу.  Он  часто  видел

Эмберов, которые совещались перед шкафом, делая справки и перебирая дела.  Когда

они, перед тем как открыть замок, поворачивали одну за другой четыре кнопки,  то

для  того,  чтобы  знать  условное  число,  он  старался  запомнить   количество

передвигающихся зарубок. Он следил за их движениями и подслушивал их слова.  Что

они делали с ключом?

     Однажды увидев, что они вышли из комнаты, не  закрыв  за  собой  двери,  он

поспешно спустился и решительно вошел в комнату. Они уже были там.

     -  Извините, я ошибся.

     Но Жервеза быстро подбежала к нему и сказала:

     -  Войдите же, разве вы здесь не у себя? Вы дадите нам совет. Какие  бумаги

нам продать? Внешнего займа или ренту?

     -  А запрещение?   - спросил удивленно Люпен.

     -  О! Оно касается не всех бумаг.

     Она открыла дверцу. На полках кипами лежали перевязанные ремнями папки. Она

схватила одну из них. Но муж запротестовал.

     -  Нет, нет,  Жервеза,  было  бы  безумно  продавать  заем:  он  все  время

поднимается. Что вы думаете об этом, милый друг?

     Милый друг не имел никакого мнения, но все-таки он посоветовал  принести  в

жертву ренту. Тогда она взяла другую связку и вынула из нее наудачу одну бумагу.

Это был трехпроцентный билет.  Людовик  положил  бумагу  в  свой  карман.  После

полудня он вместе с секретарем продал этот билет и  получил  сорок  шесть  тысяч

франков.

     Несмотря на то, что говорила Жервеза, Арсен  Люпен  не  чувствовал  себя  у

Эмберов как дома. Напротив того:  его  положение  у  них  доставляло  ему  много

неприятностей. Многие обстоятельства убедили его в том, что слуги не  знали  его

имени. Людовик говорил о нем всегда так:  "Вы  предупредите  этого  господина...

Приехал ли этот господин?"

     После энтузиазма  первого  знакомства  они  с  ним  едва  разговаривали  и,

обращаясь с  ним  с  уважением,  которое  обыкновенно  оказывается  благодетелю,

никогда  им,  однако,  не  интересовались.  Однажды,  когда  он  проходил  через

переднюю, он слышал, как Жервеза говорила двум гостям:

     -  Это такой дикарь!

     "Пусть!   - подумал он.   - Будем дикарем!" И, не стараясь  объяснить  себе

некоторых странностей этих людей, он  продолжал  заниматься  выполнением  своего

плана. Усиленные нападки некоторых журналов на  Эмберов  ускорили  дело.  Арсен,

присутствуя при всех перипетиях драмы, при всех тревогах и  волнениях  супругов,

понял, что, откладывая еще дальше, он может все потерять.

     Пять дней подряд, вместо того, чтобы уходить в  шесть  часов,  как  он  это

делал обыкновенно, он запирался у себя в комнате. Все думали про  него,  что  он

ушел. Он же ложился на пол и наблюдал за кабинетом Людовика.

     Пять вечеров подряд не представлялось благоприятного  случая,  которого  он

так ждал. Он уходил поздно ночью через маленькую дверь во дворе,  от  которой  у

него был ключ. На шестой день он узнал, что Эмберы,  в  ответ  на  злые  нападки

своих врагов, предложили открыть шкаф.

     "Надо действовать сегодня вечером",   -  подумал  Люпен.  И  действительно,

после обеда Людовик расположился у себя в кабинете.  Жервеза  была  с  ним.  Они

принялись перелистывать бывшие в шкафу  книги.  Прошел  час,  затем  другой.  Он

слышал, как ложились спать слуги. Теперь в первом  этаже  уже  никого  не  было.

Полночь. Эмберы продолжали свою работу.

     -  Пора начинать,   - прошептал Люпен.

     Он открыл свое окно. Оно выходило во двор. На небе  не  было  ни  луны,  ни

звезд, и двор  был  совершенно  темен.  Он  вынул  из  своего  шкафа  веревку  с

приготовленными заранее узлами, прикрепил ее к перилам  балкона,  перелез  через

них  и,  придерживаясь  за  водосточную  трубу,  тихо  скользнул  вниз  к  окну,

находившемуся как раз под его комнатой. Это было окно  кабинета.  Плотная  ткань

занавесок скрывала комнату. Спрыгнув  на  балкон,  он  постоял  некоторое  время

неподвижно, внимательно прислушиваясь.

     Успокоенный царившей тишиной, он тихонько толкнул обе рамы. Если  никто  не

дал себе труда их осмотреть, то они должны были поддаться его  усилию,  так  как

после полудня он сам открыл задвижки.

     Рамы подались. Тогда с бесконечными предосторожностями  он  открыл  их  еще

больше.  Как  только  он  был  в  состоянии  просунуть  через  них  голову,   он

остановился. Слабый свет проходил сквозь плохо  сдвинутые  портьеры.  Он  увидел

Жервезу и Людовика, сидевших около шкафа.

     Погруженные в свою работу, они только изредка и совсем тихо  перекидывались

словами. Арсен рассчитал пространство, которое отделяло  его  от  них,  и  точно

определил движения, нужные ему для того, чтобы сделать их безвредными  для  себя

прежде, чем они могли бы позвать на помощь. Вдруг Жервеза сказала:

     -  Как холодно вдруг стало в комнате. Я думаю лечь спать. А ты?

     -  Я хотел бы кончить.

     -  Кончить? Но ведь у тебя хватит работы на всю ночь.

     -  О, нет! Самое большее на час.

     Она ушла. Прошло двадцать, тридцать минут. Арсен толкнул еще немного  окно.

Занавеси зашевелились. Он толкнул еще. Людовик обернулся и, увидев, что занавеси

надулись от ветра, встал, чтобы закрыть окно. Не было слышно крика, не было даже

никаких признаков борьбы.

     Несколькими уверенными движениями, не причиняя своей  жертве  ни  малейшего

вреда, Арсен оглушил Эмбера, окутал его  голову  портьерой  и  связал  так,  что

Людовик не успел даже рассмотреть лица того, кто на него напал.

     Потом он быстро направился к шкафу,  схватил  два  портфеля,  взял  их  под

мышку, вышел из кабинета, спустился по лестнице и открыл дверь. На  улице  стоял

экипаж.

     -  Возьми это,   - сказал он кучеру,   - и ступай за мной.

     Он вернулся в кабинет. В два приема они  совершенно  очистили  шкаф.  Затем

Арсен поднялся в свою  комнату,  снял  веревку  и  уничтожил  все  следы  своего

путешествия.

     Все было кончено.

 

 

     III. ПОСЛЕДСТВИЯ

 

     Несколько  часов  спустя  Арсен  при  помощи  своего  товарища  вынул   все

содержимое из портфелей.  Он  не  испытал  никакого  разочарования,  узнав,  что

богатство Эмберов не было так велико, как про него говорили.  Он  предвидел  это

раньше. Миллионы считались не сотнями, даже не десятками, но тем не менее  общая

сумма определялась внушительной цифрой.

     Он признал себя удовлетворенным.

     -  Конечно,   - сказал он,   - я  понесу  большой  убыток,  когда  наступит

время их продавать. Придется натолкнуться на препятствия и не один  раз  продать

их за бесценок. Все равно. С этим первым заработком я берусь жить так, как я это

понимаю... и осуществить некоторые заветные мечты.

     На другой день Арсен решил, что ничто  не  мешает  ему  вернуться  в  отель

Эмберов. Но, читая газеты, он  узнал  неожиданную  новость:  Людовик  и  Жервеза

исчезли!

     Открытие шкафа было обставлено большой торжественностью.  Прибывшие  власти

нашли в нем только то, что оставил Арсен Люпен, то есть  очень  немного.  Таковы

факты и таково объяснение участия в некоторых из них  Арсена  Люпена.  Я  слышал

этот рассказ от него самого  в  один  из  тех  дней,  когда  он  был  расположен

пооткровенничать.

     В этот день он ходил по моему рабочему  кабинету;  в  его  глазах  появился

лихорадочный блеск, которого я раньше у него никогда не замечал.

     -  Словом,   - сказал я ему,   - это ваше лучшее дело?

     Не отвечая мне прямо, он продолжал:

     -  В этом деле была непроницаемая тайна: к чему это бегство? Почему они  не

воспользовались помощью, которую я им оказал? Ведь было так просто сказать: "Сто

миллионов находились в шкафу. Их там больше нет, потому что их украли?"

     -  Не приходилось ли вам испытывать чувство жалости  по  отношению  к  этим

несчастным?

     -  Мне?!   - воскликнул он, вскакивая.   - Угрызения совести?  Ведь  вы  их<

мне приписываете, не правда ли?

     -  Называйте это угрызением совести или сожалением,  одним  словом,  какое-

нибудь чувство...

     -  Чувство к людям...

     -  К людям, у которых вы отняли состояние.

     -  Какое состояние?

     -  Эти две или три связки процентных бумаг...

     -  Эти две или три связки процентных бумаг?  Я  похитил  у  них  процентные

бумаги, не правда ли? Часть их наследства? И в этом мое преступление?  Но,  черт

возьми, мой дорогой, вы, значит, не догадались, что эти бумаги  были  фальшивые?

Вы слышите? Они были фальшивые.

     Я смотрел на него совершенно ошеломленный.

     -  Фальшивые!   - с яростью воскликнул  он.     -  Архифальшивые!  Все  эти

облигации, парижские, городские, государственные,   - это  была  просто  бумага,

только одна бумага! А вы еще спрашиваете, испытываю ли я угрызения совести? Но я

думаю, что они должны  быть  у  этих  плутов?  Они  обманули  меня,  как  самого

обыкновенного простофилю! Они обокрали меня, как последнего дурака! С начала  до

конца я терпел поражения, с первой же минуты! Знаете ли вы, какую роль я играл в

этом деле, или, вернее, роль, которую они заставили  меня  играть  в  нем?  Роль

Андрея Крафорда! А я об этом даже не догадывался. В то время, как  я  принял  на

себя роль благодетеля, человека, который рисковал  своей  жизнью,  чтобы  спасти

Эмбера, они меня выдавали за одного из Крафордов! Не изумительно  ли  это?  Этот

оригинал,  комната  которого  была  во  втором  этаже,  этот  дикарь,   которого

показывали только издали, был Крафорд,  а  Крафорд  был  я!  И,  благодаря  мне,

благодаря доверию, которое я внушал под именем Крафорда, банкиры  устраивали  им

займы, а нотариусы убеждали своих клиентов давать им в долг!

     Он вдруг остановился, схватил меня за руку и возмущенным голосом сказал мне

следующие неожиданные слова:

     -  Мой дорогой, в настоящее время Жервеза Эмбер должна мне  полторы  тысячи

франков!

     Это походило на великолепную шутку, и ему самому стало весело.

     -  Да, мой милый, тысячу пятьсот франков! Я не только не видел ни гроша  из

моего жалованья, но еще она заняла  у  меня  тысячу  пятьсот  франков!  Все  мои

сбережения! И знаете ли вы, для чего? Будто бы  для  несчастного,  которому  она

помогала без ведома Людовика! И я попался на это! Не смешно ли это? Арсен Люпен,

обокраденный на тысячу пятьсот франков и обокраденный дамой, у которой он  украл

на четыре миллиона фальшивых бумаг! А сколько соображений, усилий  и  гениальных

хитростей понадобилось мне, чтобы достигнуть такого блестящего  результата!  Это

единственный случай в моей жизни, когда  я  был  обманут.  Но,  черт  возьми,  я

действительно хорошо был обманут, в полном смысле этого слова!

 

 

     ШЕРЛОК ХОЛМС И АРСЕН ЛЮПЕН

 

     I. ТАЙНА ПОДЗЕМНОГО ХОДА

 

     -  Как странно, что вы так похожи на Арсена Люпена, Вельмон!

     Вельмону было это, по-видимому, неприятно.

     -  К сожалению, дорогой Деван! И не вы первый замечаете это.

     -  И до такой степени похожи,   - продолжал Деван,   - что, если бы вас  не

представил мне мой кузен и если бы вы не были известным художником  - я  большой

поклонник ваших марин,   - я не ручаюсь за то, что не предупредил бы  полицию  о

вашем пребывании в Дьепе.

     Эта  шутка  была  встречена  общим  смехом.  В  громадной  столовой   замка

Тибермениль, кроме Вельмона, был еще сельский священник, аббат Желиз и несколько

офицеров. В окрестностях замка происходили маневры, и  офицеры  были  приглашены

банкиром Деваном и его матерью.

     Из столовой перешли в старинную оружейную залу,  громадную,  очень  высокую

комнату, занимавшую всю верхнюю часть старинной башни; здесь Деван собрал редкие

сокровища, скопленные за целые века прежними владетелями замка.  Каменные  стены

башни были  обтянуты  великолепными  коврами.  В  глубоких  амбразурах  окон  со

стрельчатыми рамами были расставлены массивные скамейки. Между  дверью  и  левым

окном стоял громадный книжный шкаф  в  стиле  Ренессанс,  наверху  его  блестели

золотые буквы надписи: "Thibermesnil", а несколько ниже  - гордый девиз  прежних

владельцев замка: "Делаю то, что хочу".

     Когда закурили сигары, Деван снова заговорил:

     -  Но торопитесь, Вельмон, если вы желаете подражать своему  двойнику:  вам

остается только одна ночь!

     -  Почему же?   - спросил художник, поддерживая шутку.

     -  Завтра, в четыре дня Шерлок Холмс, знаменитый  английский  сыщик  Шерлок

Холмс будет моим гостем!

     Послышались восклицания: "Шерлок Холмс в Тибермениле! Значит, это серьезно?

Арсен Люпен действительно находится в окрестностях?"

     -  И вы предупреждены так же, как барон Кагорн?

     -  Нет, один и тот же прием никогда не удается два раза.

     -  А что с вами случилось?

     -  Что?.. А вот!

     Он встал и, указывая на одну из полок шкафа,  где  между  двумя  громадными

фолиантами виднелось небольшое пустое пространство, сказал:

     -  Здесь была книга под заглавием "Хроника Тиберменилей". В ней заключалась

история замка со времени  основания  его  герцогом  Роллоном  на  месте  прежней

феодальной крепости. К книге были приложены рисунки. Один представлял вид  всего

поместья, второй  - план построек, а третий  - я  обращаю  на  это  ваше  особое

внимание,   - третий был план подземного хода. Один конец этого хода  выходит  у

первой линии валов, второй же здесь, в этой самой комнате, где мы с вами  теперь

находимся. И вот эта книга в прошлом месяце исчезла!

     -  Черт возьми!     -  сказал  Вельмон.     -  Худой  признак!  Однако  это

недостаточная причина для вмешательства Шерлока Холмса.

     -  Конечно, если  бы  не  произошел  еще  один  случай,  придающий  большое

значение тому, что  я  вам  только  что  рассказал.  В  Национальной  библиотеке

находился второй экземпляр этой хроники. Оба экземпляра отличались друг от друга

только  некоторыми  подробностями  относительно  подземного  хода  и  различными

пометками, сделанными чернилами, более или менее стершимися от времени.  Я  знал

эти особенности так же, как и то, что точный чертеж  подземного  хода  мог  быть

сделан только путем тщательного сопоставления обоих планов.  И  представьте:  на

другой  день  после  исчезновения  моего   экземпляра,   другой,   принадлежащий

Национальной библиотеке, был спрошен каким-то господином и унесен им так  ловко,

что не было ни малейшей возможности определить, как совершена была эта кража.

     Эти слова были встречены восклицанием:

     -  Да, дело становится серьезным!

     -  Очень серьезным!   - согласился Деван.    -  Понятно,  началось  двойное

следствие, но оно, как и все другие следствия, когда в  дело  замешивался  Арсен

Люпен, не привело ни к чему. Вот тогда мне и пришло в голову попросить помощи  у

Шерлока Холмса, ответившего мне, что он горит желанием познакомиться  с  Арсеном

Люпеном.

     -  Какая честь для Люпена!   - сказал Вельмон.   -  Но  что,  если  вор  не

имеет никаких намерений относительно Тибермениля? Шерлоку  Холмсу  не  останется

ничего больше, как только сложить руки!

     -  Есть еще одно обстоятельство, которое его сильно заинтересует:  открытие

подземного хода.

     -  Как открытие? Но ведь вы же сказали, что один конец его выходит в  поле,

а другой в эту самую комнату.

     -  Но где? В каком месте комнаты? Линия, изображающая на чертежах подземный

ход, кончается с одной стороны небольшим  кружком,  у  которого  поставлены  две

больших буквы: Б. В. Это, без сомнения,  означает  "Башня  Вильгельма",  вот  та

самая, где мы теперь находимся. Но башня круглая. Кто  же  может  определить,  к

какому именно месту подходит эта линия?

     Деван закурил вторую  сигару  и  налил  себе  рюмку  ликера.  Его  осаждали

вопросами. Он улыбался, довольный произведенным впечатлением.

     -  Что делать, тайна осталась нераскрытой. От отца к сыну, говорит легенда,

на смертном одре передавалась могущественными сеньорами эта тайна  до  тех  пор,

пока последний представитель  рода,  девятнадцатилетний  Жоффруа,  не  погиб  на

эшафоте седьмого термидора второго  года.  В  продолжение  целого  столетия  все

розыски были тщетны. Купив этот замок, я тоже попытался произвести раскопки.  Но

ничего не вышло. Подумайте только, что эта окруженная водой башня соединяется  с

замком только мостом, и,  следовательно,  подземный  ход  должен  проходить  под

старинными рвами. На плане Национальной  библиотеки  показаны  четыре  следующие

одна  за  другой  лестницы,  каждая  по  двенадцать  ступеней,   что   позволяет

предполагать глубину более десяти метров.  Лестница  же,  показанная  на  другом

плане, определяет расстояние в двести метров. Вся загадка находится здесь, между

этим полом, потолком и стенами. Но кто ее разрешит?

 

 

     II. ТАЙНА, ВМЕСТО ТОГО ЧТОБЫ ВЫЯСНИТЬСЯ,

     ЗАПУТЫВАЕТСЯ ЕЩЕ БОЛЬШЕ

 

     -  Не забудьте,   - прервал его Желиз,   - две фразы...

     -  О!   - воскликнул, смеясь, Деван.   -  Наш  священник  большой  любитель

рыться в архивах и мемуарах. Все, что  касается  Тибермениля,  волнует  его.  Но

объяснение, которое он припомнил, еще более запутывает дело...

     -  Какое объяснение? В чем дело?

     -  Вас это интересует? Дело в том, что в своих книгах он  нашел,  что  двум

французским королям была известна разгадка тайны замка.  Накануне  сражения  при

Арке, в 1589 году, король Генрих IV обедал и ночевал  в  этом  замке,  и  герцог

Эдгар, тогдашний владелец замка,  открыл  королю  семейную  тайну.  Секрет  этот

Генрих IV передал впоследствии своему министру Сюлли, который рассказывает о нем

в своих "Royales Oeconomies d'Etat", не прибавляя  к  нему  никаких  объяснений,

кроме непонятной фразы: "La hache tournoie dans l'air qui  fremit,  mais  l'aile

s'ouvre et l'on va jusqu'a Dieu"*.

 

     *  Буквально:  "Топор  вертится  в  воздухе,  который  скрипит,  но   крыло

открывается, и идут прямо к Богу".

 

     Наступило молчание, затем Вельмон насмешливо произнес:

     -  Это не особенно ясно.

     -  Не правда ли? А святой отец предполагает, что Сюлли, из опасения  выдать

секрет переписчикам, которым он диктовал свои мемуары,  заключил  в  этой  фразе

разгадку. Но что это за "топор, который вертится", "крыло, которое открывается",

и кто "идет к Богу"?

     -  А другой король?   - снова спросил Вельмон.

     -  Людовик XVI в 1784 году останавливался в  Тибермениле,  и  в  знаменитом

железном шкафу, найденном впоследствии в Лувре, оказалась бумага со  следующими,

написанными рукою короля, словами: "Thibermesnil: 2  - 6  - 12".

     Вельмон расхохотался.

     -  Победа! Мрак все более и более рассеивается! Дважды шесть -двенадцать.

     -  Смейтесь, сколько вам угодно,   - сказал священник,   -  однако  это  не

мешает тому, чтобы разгадка заключалась именно в  этих  двух  фразах,  и  когда-

нибудь сумеют их понять.

     -  Прежде всего их разберет Шерлок Холмс, если только  его  не  предупредит

Арсен Люпен. Что вы об этом думаете, Вельмон?   - шутливо спросил Деван.

     Вельмон встал, положил руку на плечо Девана и объявил:

     -  Я думаю, что данным, почерпнутым из вашей книги и из книги  Национальной

библиотеки, не хватало  одного,  очень  важного,  объяснения,  которое  вы  были

любезны мне сообщить. Я вам очень благодарен.

     -  Так что?..

     -  Так что теперь, после того как  топор  перевернулся,  птица  улетела,  а

дважды шесть составили двенадцать,   -  мне  не  остается  ничего  другого,  как

только, не теряя ни минуты времени, приступить к делу.

     -  Вы уходите? Я вас провожу. Мне надо встретить Андроли с его женой и  еще

одну их знакомую, молодую девушку. Они приезжают с  ночным  поездом.  Во  всяком

случае завтра мы все встретимся здесь за завтраком,   - не так ли, господа,    -

прибавил Деван, обращаясь к офицерам.   - Я рассчитываю на вас,  потому  что  по

плану маневров этот замок должен быть окружен  вашим  отрядом  и  в  одиннадцать

часов взят приступом!

     Приглашение было принято, и через несколько минут автомобиль мчал Девана  и

Вельмона в Дьеп. Деван простился с художником около казино, и сам отправился  на

вокзал. В полночь приехали его друзья. В половине первого автомобиль уже въезжал

в ворота Тибермениля, а в час,  после  легкого  ужина,  накрытого  в  зале,  все

разошлись по своим комнатам. Мало-помалу погасли все огни.

     Луна выплыла из-за  скрывавших  ее  облаков,  и  вся  зала  наполнилась  ее

серебристым светом. Но это  продолжалось  только  одно  мгновение.  Луна  вскоре

скрылась, и опять наступил мрак.

     Большие часы бесконечно отбивали минуты  за  минутами.  Пробило  два  часа.

Затем в тишине ночи снова монотонно и торопливо застучали минуты. Потом  пробило

три часа.

     Вдруг что-то стукнуло; так стучит стрелка на железной дороге,  когда  через

нее проходит поезд. Узкий луч света  пробежал  по  зале;  он  походил  на  след,

оставленный пролетевшей огненной стрелой. Луч этот выходил из стены  около  того

места, где стоял книжный шкаф. Сначала он в виде блестящего  кружка  остановился

на противоположной стене, затем,  подобно  взгляду,  старающемуся  проникнуть  в

темноту, скользнул по всей зале, исчез, и снова  появился  в  ту  минуту,  когда

часть книжного шкафа повернулась и открыла скрывавшееся за ней широкое отверстие

в виде свода.

 

 

     III. НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

 

     Вошел человек, державший  в  руке  электрический  фонарь.  Затем  показался

второй и третий; они  несли  связку  веревок  и  различные  инструменты.  Первый

осмотрел комнату, прислушался и сказал тихо:

     -  Позовите остальных!

     Через подземный ход пришло еще восемь человек, и началась переноска  вещей.

Это происходило быстро. Арсен Люпен переходил от одного предмета  к  другому  и,

смотря по их размерам или художественной  ценности,  щадил  их  или  приказывал:

"Возьмите!" Взятая вещь пропадала в глубине туннеля.

     Таким образом исчезли из башни шесть кресел и стульев в стиле Людовика XVI,

ковры Обюссона, канделябры работы Гутьера, две картины  Фрагонара,  одна  Натье,

бюст работы Гудона и несколько статуэток.

     Через сорок минут зал был, по выражению Арсена  Люпена,  "очищен  от  всего

лишнего". Все было совершено в образцовом порядке, без малейшего шума, как будто

все вещи, передвигаемые этими людьми, были покрыты толстым слоем ваты.

     Когда все было кончено, Люпен обратился  к  человеку,  выносившему  стенные

часы Буль.

     -  Вам незачем возвращаться. Как только воз будет нагружен, вы  отправитесь

к риге в Рокфор.

     -  А вы, патрон?

     -  Пусть мне оставят мотоциклет.

     Оставшись один, Арсен вплотную закрыл подвижную часть  шкафа  и,  уничтожив

все следы своего хозяйничанья, приподнял портьеру и проник  в  галерею,  которая

соединяла башню с замком. Посреди  нее  находилась  витрина -главная  цель  всех

стараний Люпена. В ней хранились чудные вещи: удивительная коллекция драгоценных

часов, табакерки, кольца, цепочки и миниатюры редкой работы.

     Сломав щипцами замок, Люпен принялся опустошать витрину. У него через плечо

был  надет  в  виде  перевязи  большой  холщовый  мешок,   приспособленный   для

неожиданных находок. Люпен наполнил вещами и мешок  и  все  карманы  платья.  Он

захватил несколько жемчужных ниток, когда легкий шум донесся до его слуха.

     Он прислушался. Да, он не ошибся: звуки становились яснее. В этот момент он

вспомнил,  что  в  конце  галереи  находилась  лестница,  ведущая   в   комнату,

предназначенную той молодой девушке, которую Деван ездил встречать в Дьеп.

     Люпен поспешно нажал пальцем кнопку фонаря, он потух. Едва успел он войти в

амбразуру окна, как на лестнице открылась дверь, и слабый свет озарил галерею.

     Он почувствовал  - потому что, скрытый наполовину портьерой, видеть  он  не

мог,   - что кто-то осторожно спускался с первых  ступеней  лестницы.  Очевидно,

это была приезжая. Он надеялся, что она дальше  не  пойдет,  но  она  продолжала

спускаться и  вошла  наконец  в  комнату.  Вдруг  она  вскрикнула.  Она  увидела

взломанную и наполовину опустошенную витрину.

     Ее одежда почти касалась скрывавшей его портьеры, и ему  казалось,  что  он

слышит биение ее сердца и  что  она  тоже  догадывается  о  присутствии  другого

существа сзади нее, в темноте, так близко, что она  могла  бы  достать  до  него

рукой... Он подумал: "Она боится... Она уйдет... Она не может не уйти!"  Но  она

не ушла.  Рука  ее,  в  которой  она  держала  свечку,  перестала  дрожать.  Она

повернулась и, казалось, прислушивалась к зловещей  тишине.  Простояв  минуту  в

нерешительности, она вдруг сразу отдернула портьеру.

     Они увидали друг друга.

     Арсен, потрясенный, прошептал:

     -  Вы!.. Вы!..

     Это была мисс Нелли.

     Мисс Нелли! Пассажирка  трансатлантического  парохода,  та  самая,  которая

вместе с ним мечтала во время этого  незабвенного  путешествия,  присутствовала,

пораженная, при его аресте и вместо  того,  чтобы  его  выдать,  таким  красивым

жестом бросила в море "Кодак", в котором он спрятал украденные  драгоценности  и

банковые билеты...

     Случай, который свел их в этом замке в такой час,  был  так  необыкновенен,

что  они  не  двигались   и   не   произносили   ни   одного   слова,   как   бы

загипнотизированные. Шатающаяся, подавленная волнением, мисс Нелли  должна  была

сесть.

     Он стоял перед  нею  с  руками,  полными  дорогих  безделушек,  с  набитыми

карманами и мешком, готовым разорваться от множества положенных в него вещей. Им

овладело сильное смущение и он покраснел, сознавая свое позорное положение вора,

застигнутого на месте преступления. Одни часы упали на пол, за ними  последовали

другие... Тогда, внезапно решившись, он кинул часть вещей на кресло,  вынул  все

из карманов и отбросил мешок в сторону.

     Теперь он почувствовал себя свободнее и сделал шаг в  ее  сторону,  но  она

отодвинулась, быстро встала и направилась к зале. Он ее догнал. Трепещущая,  она

стояла там и с ужасом смотрела на громадную, опустошенную комнату. Он  торопливо

сказал ей:

     -  Завтра в три часа все будет на месте.

     Она ничего не ответила, и Люпен снова повторил:

     -  Завтра в три часа... я вам ручаюсь...  Ничто  в  мире  не  помешает  мне

исполнить мое обещание... Завтра в три часа...

     Долгое молчание последовало за этим. Вдруг девушка вздрогнула и, запинаясь,

сказала:

     -  Слушайте... Шаги... Я слышу, как ходят...

     Он с удивлением посмотрел на нее. Она  казалась  взволнованной,  как  будто

опасность угрожала ей самой.

     -  Я ничего не слышу,   - сказал он,   - но если бы даже...

     -  Нужно бежать!.. Скорее бегите...

     В одну секунду она добежала до конца галереи и прислушалась. Нет, никого не

было. Быть может, шум слышался снаружи?.. Подождав  секунду,  она,  успокоенная,

оглянулась кругом.

     Арсен Люпен исчез.

 

 

     IV. АРСЕН ЛЮПЕН

     ВЫЗЫВАЕТ НЕКОТОРЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

 

     Как только Деван убедился в том, что замок ограблен, он подумал:  это  дело

Вельмона, а Вельмон не кто иной, как Арсен Люпен. Но эта мысль  явилась  у  него

только на одну секунду: до того невероятно было предположение,  что  Вельмон   -

совсем не Вельмон, то есть не известный художник  и  не  товарищ  по  клубу  его

кузена. И когда явился жандармский офицер, извещенный о случившемся, Девану даже

не пришло в голову сообщить ему свое предположение: таким оно казалось нелепым.

     Все утро в Тибермениле царила необыкновенная  суета.  Первое  следствие  не

привело ни к чему. Окна не были разбиты, двери не взломаны; без сомнения,  кража

была совершена через потайной ход. Между тем ни на коврах, ни на стене  не  было

никаких следов.

     Было  только  одно  обстоятельство,  совершенно  неожиданное,   но   вполне

соответствующее  прихотям  Арсена  Люпена.  Знаменитая  "Хроника  XVI  столетия"

возвратилась на свое старое место и рядом с ней лежала  точно  такая  же  книга,

оказавшаяся не чем иным, как экземпляром, украденным из Национальной библиотеки!

     В одиннадцать  часов  приехали  офицеры.  Деван  встретил  их  весело;  его

состояние позволяло ему довольно легко  отнестись  к  потере  такого  количества

ценных художественных вещей. Его друзья д'Андроли и Нелли тоже уже спустились  в

столовую. Недоставало только еще одного гостя  - Вельмона. Неужели он совсем  не

приедет? Но ровно в двенадцать часов он вошел, и  Деван  встретил  его  шутливым

восклицанием:

     -  Знаете ли вы новость? Сегодня ночью вы обокрали замок!

     -  Что вы говорите!   -  Уверяю  вас!  Однако  предложите  вашу  руку  мисс

Ундердаун, и пойдем завтракать. Разрешите мне...

     Он остановился, пораженный волнением девушки, затем, засмеявшись, сказал:

     -  Ах, да! Вы ведь путешествовали с Арсеном  Люпеном?  Не  правда  ли,  вас

поразило сходство?

     Мисс Нелли ничего не отвечала.  Перед  нею,  улыбаясь,  стоял  Вельмон.  Он

поклонился ей и довел под руку до ее места, а сам сел напротив.

     Во время завтрака только и говорили, что об  Арсене  Люпене,  о  похищенной

мебели и подземном ходе и о Шерлоке Холмсе.  Нелли  вспомнила  обещание,  данное

Арсеном Люпеном: "В три часа все будет на месте. Я за это ручаюсь". В три  часа!

А стрелки больших часов на правой стороне замка показывали  без  двадцати  минут

три. Помимо своей воли она каждую минуту взглядывала на них. Она смотрела  также

на Вельмона, который спокойно покачивался, удобно расположившись после  завтрака

в качалке.

     Без пяти минут три!.. Какое-то нетерпение, смешанное  с  боязнью,  овладело

девушкой. Возможно ли, чтобы совершилось чудо и  чтобы  совершилось  оно  в  эту

минуту, в то время, как весь замок, двор, деревня были полны народом и солдатами

и когда прокурор и судебный следователь производили обыск?

     Но вот пробил один удар, другой, третий...  Вельмонт  вынул  свои  часы  и,

посмотрев на стенные, снова спрятал их в карман. Через несколько секунд толпа на

лужайке перед замком расступилась, давая дорогу двум возам, только что въехавшим

в парк. Каждый был запряжен двумя лошадьми. Это  были  фургоны,  которые  всегда

следуют за войском с вещами солдат и офицеров. Они остановились около  подъезда,

кучер-солдат слез с козел и спросил владельца замка.

     Прибежавший  Деван  увидел  под  брезентом  тщательно  сложенную  и  хорошо

упакованную свою мебель, картины и другие художественные произведения.

     На  предложенные  ему  вопросы  кучер  показал  приказ,  полученный  им  от

дежурного адъютанта. По этому приказу вторая рота  четвертого  батальона  должна

была следить за тем, чтобы мебель, сложенная на перекрестке в Аркском лесу, была

доставлена в три часа Девану, в замок  Тибермениль.  Подписано  было:  полковник

Бовель.

     -  На перекрестке,   - прибавил унтер-офицер,   - все было  приготовлено  и

положено на траву  под  присмотром...  прохожих.  Это  показалось  мне  довольно

странным, но как же я мог поступить иначе? Приказ ясный.

     Один из офицеров посмотрел  подпись:  она  была  фальшива,  но  великолепно

подделана.

     Из фургонов все вынули и возвратили мебель владельцу. Нелли, оставшись одна

в конце террасы, заметила приближавшегося Вельмона. Она хотела избежать его,  но

с двух сторон терраса была окружена баллюстрадой,  а  целая  стена  апельсиновых

деревьев и олеандров не оставляла ей другого пути, кроме того, по  которому  шел

молодой человек. Она стояла неподвижно. Солнечный луч  играл  на  ее  золотистых

волосах, немного растрепавшихся  от  прикосновения  нежных  листьев  зелени.  Он

застенчиво произнес:

     -  Я сдержал данное сегодня ночью обещание.  Помните  ли  вы  долгие  часы,

проведенные нами на палубе "Прованса"? Как и сегодня, вы держали  в  руке  розу,

такую же бледную, как эта... Я попросил ее у вас...  Вы,  казалось,  не  слышали

этого, а после вашего ухода я нашел розу,   - без сомнения, забытую. Я  сохранил

ее...

     Не говоря ни слова, Нелли указала на кольцо, надетое у него на указательном

пальце. Это было кольцо с  великолепным  рубином,  надетое  таким  образом,  что

камень был повернут внутрь.

     Арсен Люпен покраснел. Это кольцо принадлежало Девану.

     -  Вы правы,   - сказал он,   - то, что было, будет всегда. Арсен Люпен  не

кто иной и никем иным быть не может, как только Арсеном Люпеном. И между вами  и

им не может даже быть никаких воспоминаний... Простите меня...

     Он со шляпой в руках пошел вдоль баллюстрады.

     Теперь ему здесь было больше нечего делать, тем более, что, если  вмешается

Шерлок Холмс, все может кончиться для Люпена очень худо.

 

 

     V. ГДЕ ВСТРЕЧАЮТСЯ

     ДВА ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЧЕЛОВЕКА

 

     Парк был пуст, только при входе стояла группа жандармов. Люпен направился в

глубь сада, перелез через стену и по извивающейся среди поля тропинке направился

к ближайшему вокзалу. Не прошел он и десяти  минут,  как  тропинка,  пролегающая

между двумя пригорками, сильно сузилась. Когда он приближался к  этому  проходу,

кто-то входил в него с противоположной стороны.

     Это был человек лет пятидесяти, очень худой, с длинными ногами; костюм  его

обличал в нем иностранца. В руке он держал тяжелую палку, а через плечо  у  него

висела сумочка.

     Они встретились. С едва заметным английским акцентом иностранец спросил:

     -  Извините, пожалуйста, я тут выйду к замку?

     -  Да. Только сверните налево, как только дойдете до стены. Вас ждут там  с

нетерпением.

     -  А?

     -  Да, мой друг Деван еще вчера вечером объявил нам о вашем приезде.

     -  Тем хуже для него, если он слишком болтлив!

     -  Я счастлив, что могу приветствовать вас первым.  У  Шерлока  Холмса  нет

более горячего поклонника, чем я!

     В его голосе слышался чуть заметный оттенок иронии. Шерлок Холмс окинул его

с головы до ног таким испытующим и острым взглядом, что Арсен Люпен почувствовал

себя как будто сфотографированным.

     "Снимок готов,   - подумал он,   - не стоит больше притворяться перед  этим

человеком. Только... узнал ли он меня?"

     Они поклонились друг другу. В это время раздался топот скачущих  лошадей  и

бряцание оружия: это были жандармы. Они оба отскочили к кустам на краю тропинки,

чтобы не быть задетыми. Жандармы проехали, а так как они ехали один за другим на

некотором расстоянии, то это продолжалось несколько минут.  Арсен  Люпен  думал:

"Узнал ли он меня? Воспользуется ли он?"

     Когда проехал последний всадник, Шерлок Холмс  наклонился:  за  ремень  его

сумки зацепилась ветка. Арсен Люпен суетливо принялся помогать ему. Еще раз  они

посмотрели друг на друга, затем англичанин сказал:

     -  Благодарю вас!

     Они расстались. Люпен направился к станции, Шерлок Холмс к замку.

     Судебный следователь и прокурор уехали  после  бесплодных  поисков,  и  все

ждали  Шерлока  Холмса  с  любопытством,  которое  оправдывалось   его   громкой

известностью. Но Деван, удивленный, воскликнул:

     -  Как? Вы приехали по железной дороге? А я послал за вами свой автомобиль.

     -  Официальное прибытие,  не  правда  ли?  С  музыкой  и  барабанным  боем!

Великолепное средство  облегчить  мне  мою  задачу,     -  сердито  ответил  ему

англичанин.

     Этот тон смутил Девана, но, стараясь обратить все в шутку, он сказал:

     -  Задача, к счастью, не так трудна, как я вам писал.

     -  Почему же это?

     -  Потому что кража уже совершена сегодня ночью.

     -  Если бы вы не рассказали о моем приезде, то она  была  бы  совершена  не

сегодня, а в какой-нибудь другой день.

     -  И Арсен Люпен попался бы в ловушку?

     -  Очень может быть.

     -  И мои вещи не были бы похищены?

     -  Конечно.

     -  А знаете? Все похищенное здесь.

     -  Здесь?

     -  Вещи были возвращены в три часа на двух военных фургонах.

     Шерлок Холмс раздраженно надвинул шапку и поправил сумку, но Деван поспешно

воскликнул:

     -  Вы хотите уехать? Но ваше содействие нам необходимо. Мы не знаем  самого

главного: каким образом Арсен Люпен вошел, как он вышел и почему несколько часов

спустя он возвратил вещи?

     Мысль раскрыть тайну смягчила Шерлока Холмса.

     -  Хорошо, поищем. Но, во-первых, скорее! И, насколько возможно,  не  будем

беспокоить посторонних.

     Он ясно намекал на присутствующих. Деван понял это и провел  англичанина  в

залу. Холмс задал ему множество вопросов относительно вечера накануне  кражи,  о

гостях, бывших у него, и о постоянных посетителях замка.

     Затем он посмотрел оба тома "Хроники",  сравнил  чертежи  подземного  хода,

попросил повторить фразы, найденные Желизом, и спросил:

     -  Вы вчера в первый раз говорили об этих фразах?

     -  Вчера.

     -  Вы никогда не говорили о них Вельмону?

     -  Никогда.

     -  Хорошо. Будьте добры приказать приготовить автомобиль,  я  уезжаю  через

час.

     -  Через час?

     -  Арсен Люпен потратил не более времени на решение задачи, которую вы  ему

задали.

     -  Я? Я задал ему задачу?

     -  Ну да! Арсен Люпен и Вельмонт одно лицо.

     Шерлок Холмс задумался, прошелся взад  и  вперед  по  комнате,  затем  сел,

скрестил свои длинные ноги и закрыл глаза. Деван вышел, чтобы отдать  приказание

и чтобы не мешать размышлениям англичанина. Вернувшись, он увидел его на коленях

около лестницы галереи. Он осматривал ковер.

     -  Что там такое? Да, действительно, совершенно свежие стеариновые пятна!

     -  Вы можете заметить их также  наверху,  на  лестнице  и  еще  около  этой

витрины, взломанной Люпеном, откуда он  вынул  драгоценности  и  положил  их  на

кресло.

     -  И вы из этого заключаете, что...

     -  Ничего. Все это объяснило бы, без сомнения, возвращение  вещей.  Но  это

другой вопрос, и у меня нет времени им заниматься. Нет ли какой-нибудь часовни в

200 или 300 метрах от замка?

     -  Да, есть развалины часовни, где находится могила герцога Роллона.

     -  Будьте добры, велите вашему шоферу ждать нас около этой часовни.

     -  Он еще не вернулся. А разве вы думаете, что подземный ход кончается там?

     Не отвечая ему, Шерлок Холмс продолжал:

     -  Я вас попрошу запастись фонарем и лестницей.

     Деван позвонил. Обе вещи были принесены.

     -  Хорошо! Приставьте, пожалуйста,  лестницу  к  книжному  шкафу,  с  левой

стороны слова Thibermesnil... Так... Потрудитесь подняться... Так...  Все  буквы

этого слова выпуклые, не правда ли?.. Тогда посмотрите, не вертится ли буква H в

ту или другую сторону?

     Буква H повернулась на четверть круга в левую сторону.

     -  Хорошо. Можете вы дотянуться до буквы R?.. Подвигайте ее  так,  как  это

делают с задвижкой.

     К крайнему удивлению Девана, буква подвинулась, и внутри послышался  какой-

то звук.

     -  Великолепно,   -  сказал  Шерлок  Холмс.     -  Теперь  остается  только

подвинуть вашу лестницу к другому концу... Хорошо... Теперь, если я не ошибаюсь,

буква L должна открыться, как открывается дверь.

     Буква L открылась, и Деван упал вместе со своей лестницей, потому  что  вся

часть огромного шкафа, находившаяся между первой  и  последней  буквой  надписи,

повернулась и открыла начало подземного хода.

     Шерлок Холмс помог Девану подняться и сказал:

     -  Вот видите, как все это просто. Н вертится, R скрипит, а L открывается*.

..

 

     * Таинственная фраза: "La hache tournoie dans l'air qui fremit, mais l'aile

s'ouvre et l'on va jusqu'a Dieu" имела в виду  не  топор,  воздух  и  крыло  (la

hache, l'air, l'aile), а буквы H, R и L в названии замка Thibermesnil.

 

     -  Но Людовик XVI?   - спросил ошеломленный Деван.

     -  Людовик XVI был хороший кузнец и искусный слесарь. Я  читал  "Трактат  о

сложных замках", который ему приписывают.  Как  истый  царедворец  поступил  тот

Тибермениль, который показал  своему  королю  этот  великолепный  механизм.  Для

памяти король записал: 2  - 6   -  12,  то  есть  H,  R,  L,  вторую,  шестую  и

двенадцатую буквы надписи.

     Шерлок Холмс зажег фонарь и вошел в подземелье.

     -  Смотрите, здесь виден весь механизм, совершенно такой же, как  в  часах,

только буквы все наоборот. А! Видите эти масляные пятна? Он предвидел  даже  то,

что колеса могли заржаветь!   - сказал не без восхищения Шерлок Холмс.

     -  Но, значит, он знал и другой выход?

     -  Так же, как и я его знаю. Идите за мною.

     Они спустились сначала на двенадцать ступеней, затем опять на двенадцать  и

еще два раза по двенадцать. Затем они вошли  в  длинный  коридор,  на  кирпичных

стенах  которого  были  видны  следы  произведенных  в  разное  время  поправок,

поднялись по  четырем  лестницам,  в  двенадцать  ступеней  каждая,  и  вошли  в

небольшое высеченное в скале пространство.

     Дальше дороги не было.

     -  Черт возьми!   - пробормотал Шерлок Холмс.   - Ничего кроме голых  стен.

Положение становится затруднительным.

     Но, подняв голову, он облегченно вздохнул: над ними был  тот  же  механизм,

что и при входе. Оставалось  только  воспользоваться  знакомыми  тремя  буквами.

Гранитная глыба сдвинулась.

     Своей противоположной стороной она закрывала  гробницу  герцога  Роллона  с

двадцатью выпуклыми буквами "Thibermesnil".

     -  И идут к Богу"... Это значит  - к часовне,     -  сказал  Шерлок  Холмс,

доканчивая фразу, сказанную Генрихом IV.

     -  Возможно ли,     -  воскликнул  Деван,  пораженный  проницательностью  и

находчивостью Шерлока Холмса,   - возможно ли, чтобы вам было  достаточно  этого

простого указания?

     -  О,   - сказал англичанин,   - оно было даже  бесполезным.  В  экземпляре

Национальной библиотеки линия оканчивается с левой стороны  -  это  вы  знаете -

кругом, а направо  - а этого вы не знаете  - маленьким крестом, но уже настолько

стертым, что его видно только  через  лупу.  Этот  крест,  очевидно,  обозначает

часовню.

     Деван не верил своим ушам.

     -  Но как это никто ранее не проник в эту тайну?

     -  Потому что никто не соединял вместе этих трех  или  четырех  необходимых

данных, то есть двух книг и этих фраз... Никто, кроме Арсена Люпена и меня...  А

вот и автомобиль. Это ваш? Я думал, что ваш шофер еще не вернулся.

     -  В самом деле,   - сказал Деван.   - Кто велел вам сюда приехать, Виктор?

     -  Господин Вельмон. Я встретил его у вокзала.  Он  приказал  мне  ехать  к

часовне и ждать вас там и... вот их.

     Деван и Шерлок Холмс переглянулись. Деван сказал:

     -  Он понял, что загадка  будет  для  вас  игрушкой.  Какой  тонкий  способ

выражения уважения!

     Довольная улыбка появилась на тонких губах сыщика. Ему было  приятно  такое

признание его способностей. Он произнес, качая головой:

     -  Вот человек... Я сразу оценил его, как только увидел.

     -  Так вы его видели?!

     -  Только что.

     -  И вы знали, что это Вельмон, то есть Арсен Люпен, хочу я сказать?

     -  Нет, не знал, но сейчас же догадался об этом... по  некоторой  иронии  в

его голосе.

     -  Отчего вы его выпустили?

     -  Да... Хотя я имел полную  возможность  его  задержать...  так  как  мимо

проезжало пять жандармов. Но Шерлок Холмс никогда не  пользуется  случаем...  он

сам создает его...

     Время шло. Деван и Шерлок Холмс сели в автомобиль и отправились.  Маленький

пакет, положенный в сумку автомобиля, тотчас же привлек внимание Девана.

     -  Это вам!   - сказал он, читая написанный карандашом адрес.   - Смотрите:

"Шерлоку Холмсу от Арсена Люпена".

     Англичанин схватил пакет, развязал его и развернул два листа бумаги. В  них

были завернуты часы.

     -   О!     -  сказал  он,  сопровождая  это  восклицание  жестом   сильного

неудовольствия.

     -  Как?   - вскричал Деван.   - Это ваши часы?! Арсен Люпен возвращает  вам

ваши часы! Он их у вас, значит, украл! Извините меня... Но это... это, знаете...

     И он захохотал во все горло.  Вволю  насмеявшись,  он  произнес  убежденным

тоном:

     -  Да, это, действительно, человек!

     Англичанин сохранил свой невозмутимый вид. Устремив глаза  в  пространство,

он до самого Дьепа не произнес ни слова. На платформе он сказал просто, на  этот

раз уже без всякого признака раздражения, тоном, в котором чувствовалась вся его

энергия и сила воли:

     -  Да, это удивительный человек, на плечо которого я с удовольствием положу

эту самую руку, которую протягиваю теперь вам, господин Деван!  Видите  ли,  мне

кажется, что Арсен Люпен и Шерлок Холмс встретятся еще раз. Мир слишком мал  для

того, чтобы они не встретились... и тогда...

 

 

     ЧЕРНАЯ ЖЕМЧУЖИНА

 

     I. СТРАШНОЕ ОТКРЫТИЕ

 

     Сильный звонок разбудил жену швейцара дома  №  9  улицы  Гош.  Она,  ворча,

дернула шнурок:

     -  Я думала, уже все вернулись. Ведь теперь по крайней мере три часа!

     Ее муж пробормотал в ответ:

     -  Может быть, это за доктором.

     И действительно, кто-то спросил:

     -  Доктор Харгель... в котором этаже?

     -  Третий налево. Но доктор никогда не практикует по ночам.

     -  На этот раз он сделает исключение!

     Посетитель вошел в дом, поднялся в первый, второй этаж и, не  остановившись

на площадке доктора, продолжал подниматься до  пятого.  Там  он  попробовал  два

ключа. Один открыл замок, а другой  - предохранительную задвижку.

     -  Превосходно,   - прошептал он,     -  но  прежде  всего  обеспечим  себе

отступление.

     Через десять минут он спустился вниз и, проклиная доктора, постучал в  окно

швейцара. Ему открыли, и он захлопнул за собой дверь. Но эта дверь не закрылась,

потому что он быстро вложил железную пластинку в  замочную  скважину,  и  язычок

замка уже не мог в нее войти. Он снова вошел и без шума поднялся в пятый этаж. В

передней, при свете электрической лампочки, он положил свое пальто  и  шляпу  на

один из стульев, надел толстые фетровые гамаши и вынул из кармана подробный план

квартиры.

     -  Превосходно!   - сказал он себе.   - Со  стороны  улицы  находятся  зал,

будуар и столовая. Бесполезно тратить  на  них  время.  Можно  подумать,  что  у

графини нет вкуса... Ни одной ценной безделушки!.. Итак,  прямо  к  цели...  Ах,

коридор... Очевидно, он ведет в  комнаты...  Через  семь  шагов  дверь  стенного

шкафа, который сообщается с комнатой графини...  Вот  он...  Задвижка,  говорили

мне, всегда закрыта и находится на высоте одного  метра  сорока  сантиметров  от

пола. Мы сделаем по всей линии легкий надрез, который  должен  избавить  нас  от

нее... Если только случайно она не будет открыта... Попробуем...

     Он повернул ручку. К его большому удивлению, дверь открылась.

     -  Счастье положительно преследует тебя, дружище Арсен Люпен! Тебе известно

расположение квартиры, место, где спрятана черная жемчужина... Однако надо  быть

тише, чем сама тишина, и более невидимым, чем темная ночь.

     Люпен употребил добрых полчаса на  то,  чтобы  открыть  вторую,  стеклянную

дверь, ведшую из коридора в комнату. Он сделал это с такими  предосторожностями,

что если бы даже  графиня  и  не  спала,  то  ни  один  подозрительный  звук  не

обеспокоил бы ее.

     Он лег на ковер. Согласно указаниям плана, ему надо было  только  проползти

вдоль кушетки. Это должно было привести его  к  креслу,  а  затем  к  маленькому

столику, поставленному около кровати. На  столике  стояла  коробка  от  почтовой

бумаги, а прямо в эту коробку была положена черная жемчужина.

     У конца кушетки он  остановился,  чтобы  успокоить  биение  своего  сердца.

Люпен, конечно, не чувствовал никакого страха, но он не мог побороть то  нервное

состояние, которое ощущается обыкновенно при полной тишине.  Он  прислушался,  и

ему показалось, что он слышит равномерное  дыхание.  Он  успокоился,  как  будто

почувствовал присутствие дружеского существа. Он  ощупал  кресло  и  затем  едва

заметными движениями придвинулся  к  столу,  следя  все  время  за  тенью  своей

протянутой руки. Она коснулась ножки стола, затем, совсем  близко  от  него,  на

ковре, предмета, который он принял за упавший подсвечник. Вслед за тем он сейчас

же натолкнулся на новый предмет,   - это были часы в кожаном футляре.

     Он не понимал. Что здесь  произошло?..  Вдруг  у  него  вырвался  крик!  Он

дотронулся...  до  какой-то  непонятной  вещи!  Но  нет,  нет!  Очевидно,  страх

затемняет ему рассудок! Пораженный ужасом,  с  каплями  пота  на  висках,  он  в

продолжение нескольких секунд оставался неподвижным. На его пальцах  сохранилось

ощущение этого прикосновения. Против воли он снова протянул руку. Снова его рука

коснулась этой вещи. Это была прическа, лицо, и лицо это  было  холодное,  почти

ледяное.

     Быстро нажал он кнопку  своего  электрического  фонаря.  Перед  ним  лежала

женщина в крови. Страшные раны  покрывали  ее  шею  и  плечи.  Он  наклонился  и

осмотрел ее. Она была мертва.

     -  Мертвая, мертвая!   - повторял он с ужасом.

     Он смотрел на остановившиеся глаза, открытый рот, на посиневшее тело  и  на

кровь, которая по каплям падала на ковер и уже застыла теперь, густая и черная.

     Поднявшись, он зажег электричество; комната осветилась,  и  он  увидел  все

признаки отчаянной борьбы. Постель была в полном беспорядке, простыни  и  одеяло

были сдернуты. На полу лежали подсвечник и часы; стрелки остановились на  11  ч.

20 м. Еще дальше  - опрокинутый стул и повсюду пятна и брызги крови.

     "А черная жемчужина?"  - подумал он.

     Коробка от почтовой бумаги была на месте. Он поспешно открыл ее. В ней  был

футляр, но футляр был пуст.

     "Черт возьми!   - сказал он про себя.   - Я немного рано похвастался  своим

счастьем... Убитая графиня... исчезнувшая черная жемчужина...  Положение  не  из

блестящих! Как-то мы из него выберемся?"

 

 

     II. ОПРАВДАНИЕ УБИЙЦЫ

 

     Убийство на улице Гош заставило говорить о себе. Кто не знал Елену  Цальти,

бывшую певицу, жену и вдову графа д'Андильо?  Роскошная  жизнь  ее  каких-нибудь

двадцать лет назад ослепляла Париж: ее бриллиантовые  и  жемчужные  парюры  были

известны всей Европе.

     От этой единственной в мире коллекции, разрозненной на аукционах, у графини

осталась знаменитая черная жемчужина, представлявшая собой целое  состояние.  Но

она предпочла  довольствоваться  малым,  жить  в  небольшой  квартире,  с  своей

компаньонкой, кухаркой и одним лакеем, чем продать эту драгоценность. Для  этого

у нее было основание: она не скрывала, что черная жемчужина была подарок короля!

Графиня никогда не расставалась с ней; она носила жемчужину и днем и вечером,  и

прятала ее  в  известное  ей  одной  место.  Все  эти  подробности,  приведенные

газетами, возбуждали любопытство столько  же,  сколько  и  самые  обстоятельства

преступления. На другой  день  после  убийства  в  газетах  появилась  следующая

новость:

     "Нам сообщают об аресте Виктора Данегра, лакея  графини  д'Андильо.  Против

него собраны подавляющие улики. На отвороте его нового жилета, который начальник

полиции нашел в его комнате между двумя тюфяками, оказались пятна  крови.  Кроме

того, на этом жилете не хватало одной пуговицы, обшитой материей.  Эта  пуговица

еще в самом начале следствия была найдена под кроватью убитой.

     "Очень возможно, что после обеда Данегр, вместо того,  чтобы  идти  в  свою

комнату, проскользнул в шкафную и через  стеклянную  дверь  видел,  как  графиня

прятала жемчужину. Одно обстоятельство оставалось невыясненным. Как мог  Данегр,

пришедший в семь часов утра в табачный магазин на бульваре, выйти  из  квартиры?

Кухарка и компаньонка, спавшие в конце коридора,   - они служили у графини около

двадцати лет,   - утверждали, что в восемь часов, когда они встали, обе двери  и

в передней и в кухне были заперты на два поворота ключа. Сделал ли Данегр второй

ключ? Следствие покажет!"

     Следствие ничего не показало.

     Ганимар, старый начальник сыскной  полиции,  взявшийся  расследовать  дело,

чувствовал, что тут замешан Арсен Люпен. Два обстоятельства привели его к  этому

предположению.  Во-первых,  показание  госпожи  Сенклев,  двоюродной  сестры   и

единственной наследницы убитой. Она объявила, что  графиня  за  месяц  до  своей

смерти доверила ей в одном  из  своих  писем  место,  куда  она  прятала  черную

жемчужину. Это письмо исчезло. Кем оно было похищено? Во-вторых,  жена  швейцара

рассказала, что она открывала дверь какому-то  человеку,  который  поднимался  к

доктору Харгелю. Спросили доктора; оказалось, что к нему никто не звонил.

     Итак, кто же был этот человек? Сообщник? Но преступление было  совершено  в

11 часов 20 минут, значит, за  четыре  часа  до  визита  ночного  посетителя,  о

котором говорила жена швейцара.

     -  В этом деле замешан Арсен Люпен!   - говорил Ганимар.

     -  Ну, да,   - возражал прокурор.   - Вы его видите  везде,  вашего  Арсена

Люпена!

     Правосудие часто поддается увлечению шаткими доказательствами; иногда  сами

факты складываются у него согласно тому взгляду, который установился вначале.

     Прошлое Виктора Данегра, рецидивиста, пьяницы и гуляки, сделало  свое  дело

и, несмотря на то, что ни одно новое обстоятельство не подкрепило двух или  трех

прежде найденных улик, ничто не могло поколебать мнения следователя. Он закончил

следствие, и несколько недель спустя начался разбор дела.

     Оно было запутано и томительно. Председатель вел его без всякого увлечения;

прокурорский надзор обвинял вяло. При этих условиях адвокату Денегра было  очень

легко вести защиту. Он указал на пробелы следствия и на шаткость  обвинения.  Не

было ни одной серьезной улики.

     -  Во всяком случае,   - заключил адвокат,   -  докажите,  что  именно  мой

клиент ее убил. Докажите, что убийца и вор  не  то  таинственное  лицо,  которое

входило в дом в три часа утра. Часы показывали одиннадцать, скажете вы мне.  Что

же из этого? Разве  нельзя  переставить  стрелки  на  тот  час,  какой  вы  сами

выберете?

     Виктор Данегр был оправдан.

 

 

     III. ЛЮБЕЗНЫЙ ГОСТЬ. ДАМОКЛОВ МЕЧ

 

     Он вышел из тюрьмы в одну из  пятниц  под  вечер,  похудевший,  подавленный

шестимесячным заключением. Судебное следствие, одиночество, заседание  суда -все

это внушило ему болезненный страх. Ночью его  преследовали  страшные  кошмары  и

призрак эшафота.

     Под именем Анатоля Дюфора он нанял на вершине Монмартра маленькую комнату и

жил случайными заработками. Однажды,  когда  он  обедал  в  одном  из  маленьких

трактиров своего квартала, какой-то незнакомец сел против него. Это был  человек

лет около сорока, в сюртуке сомнительной чистоты. Он заказал себе обед и бутылку

вина.

     Когда вино было принесено, он налил стакан Дюфору и тихо сказал:

     -  За ваше здоровье, любезный Данегр!

     Тот привскочил:

     -  Я? я!.. Вы ошиблись... Клянусь вам...

     -  В чем вы клянетесь? Что вы  - не вы? Не лакей графини?

     -  Я вам говорю... меня зовут Дюфором...

     Собеседник вынул из кармана  карточку  и  протянул  ему.  Виктор  прочитал:

"Гримодан, отставной инспектор  сыскной  полиции.  Делает  справки  и  принимает

секретные поручения". Он вздрогнул.

     -  Вы из полиции?

     -  Я больше в ней не состою, но занятие это мне понравилось, и я  продолжаю

работать за свой счет... Выгодно! Иногда выискиваются такие  золотые  дела,  как

ваше!

     -  Мое?

     -  Да, ваше. Это совершенно исключительное дело, если только  вы  пожелаете

обратить на меня ваше внимание.

     -  А если я этого не сделаю?

     -  Это необходимо. Вы находитесь в таком положении, что не можете мне ни  в

чем отказать!

     Виктор Данегр почувствовал смутное опасение. Он спросил:

     -  В чем дело?.. Говорите!

     -  Хорошо. Вот в двух словах: я послан к вам от госпожи Сенклев, наследницы

графини д'Андильо, чтобы потребовать от вас черную жемчужину.

     -  Черную жемчужину? Ее у меня нет!

     -  Она у вас.

     -  Если бы она была у меня, то я был бы убийца.

     -  Вы и есть убийца.

     Данегр расхохотался.

     -  К  счастью,  мой  милый  друг,  суд  присяжных  не  был  такого  мнения.

Единогласно, вы слышите, единогласно признали меня невиновным. А  когда  у  нас,

кроме сознания своей правоты, есть и уважение двенадцати честных людей...

     Отставной сыщик схватил его за руку:

     -  Без лишних слов, приятель! Слушайте, за три недели  до  преступления  вы

украли у кухарки ключ от черной двери  и  заказали  точно  такой  же  у  слесаря

Утарда, на улице Оберкампф, № 244.

     -  Неправда, неправда!   - бормотал Виктор.   - Никто не видел этого ключа.

.. Вы лжете!

     -  А вот он!  Затем  должен  вам  сказать,  что  вы  убили  графиню  ножом,

купленным на рынке,   - я укажу вам лавку,    -  в  тот  самый  день,  когда  вы

заказали ключ. Лезвие его треугольное, с желобком посредине. Вот он.

     Виктор Данегр отшатнулся. Сыщик продолжал:

     -  На нем видны пятна ржавчины. Надо ли вам объяснять их происхождение?

     -  У вас есть ключ и нож... Превосходно, но кто может утверждать,  что  они

принадлежат мне?

     -  Во-первых, слесарь, а затем  - приказчик, у которого вы покупали нож.  Я

уже немного освежил их память. Они будут очень рады видеть вас.

     Данегр  дрожал  от  страха.  Тем  не  менее  он  попробовал   представиться

спокойным.

     -  Ну, что вы еще скажете? Это все ваши доказательства?

     -  Есть еще одно. После  совершения  преступления  вы  отправились  прежней

дорогой. Но по середине шкафной комнаты, вы, объятый ужасом, должны были,  чтобы

не упасть, прислониться к стене.

     -  Откуда вы это знаете?   - спросил заикаясь Виктор.

     -  Откуда? Никому из этих господ судейских не могло прийти в голову  зажечь

свечку и осмотреть стены. Но если бы они это сделали, то они увидали бы на белой

штукатурке очень слабое красное пятно, достаточно ясное, однако, для того, чтобы

узнать в нем отпечаток наружной стороны вашего большого пальца,    -  совершенно

мокрого от крови,   - который вы приложили к стене. А  вы  ведь  знаете,  что  в

антропометрии это один из самых существенных признаков!

     Виктор Данегр побледнел от испуга. Пот выступил  у  него  на  лбу.  Глазами

безумного смотрел  он  на  этого  странного  человека,  который  говорил  о  его

преступлении так, как будто он был его невидимым свидетелем.

     Побежденный, обессиленный, он опустил голову.

     -  Если я отдам вам жемчужину,   - глухо сказал он,   - сколько вы  мне  за

это дадите?

     -  Ничего.

     -  Как?.. Вы смеетесь!.. Я дам вам вещь, которая стоит тысячи, может  быть,

сотни тысяч, и ничего не получу?

     -  Нет, жизнь! И потом вы  должны  помнить,  что  эта  жемчужина  не  имеет

никакой цены. Вы не можете ее продать. Для чего же вам ее хранить?

     -  Есть люди, которые скупают... и когда-нибудь, все равно за какую цену...

     -  Когда-нибудь? Это будет слишком поздно.

     -  Почему?

     -  Потому что вас арестуют, но на этот раз  уже  вследствие  улик,  которые

сообщу я.

     Виктор схватил голову обеими руками и задумался. Затем он тихо спросил:

     -  Когда она вам нужна?

     -  Сегодня вечером, не позже как через час. Иначе я отправлю вот это письмо

прокурору.

     Данегр налил себе два стакана вина, выпил залпом один за другим  и  сказал,

вставая:

     -  Заплатите по счету и пойдемте. Довольно с меня этого проклятого дела!

     Наступила ночь. По внешним бульварам они направились  к  площади  l'Etoile.

Они шли тихо. Виктор с согбенной спиной, усталый. В парке Монсо он остановился.

     -  Вот здесь,   - сказал он глухим голосом и упал на скамейку.   - Здесь...

перед нами...

     -  Перед нами?

     -  Да, между двумя камнями.

     -  Между которыми? Вы колеблетесь? Ну, хорошо, я буду вашим добрым  гением.

Сколько вам надо?

     -  Столько, сколько надо на билет в Америку.

     -  Хорошо. Так где же?

     -  Сосчитайте камни на правой стороне  канавки.  Она  между  двенадцатым  и

тринадцатым.

     -  В ручье?

     -  Да, у конца дорожки, на глубине приблизительно десять сантиметров.  Если

никто не видел, как я нагнулся и сунул ее туда, то она должна быть там.

     Гримодан присел и своим перочинным ножом сделал  в  сыром  песке  маленькую

ямку.

     Жемчужина была там!

     На  следующий  день  в  "Echo  de  France"  появилась  следующая   заметка,

перепечатанная всеми газетами:

     "Со вчерашнего дня знаменитая черная жемчужина  находится  в  руках  Арсена

Люпена, который отобрал ее у убийцы графини д'Андильо. В самом непродолжительном

времени снимки с этой драгоценности  будут  выставлены  в  Лондоне,  Петербурге,

Калькутте, Буэнос-Айресе и Нью-Йорке.  Арсен  Люпен  ждет  предложений,  которые

будет угодно сделать его корреспондентом".

     -    Порок,   очевидно,   всегда   наказывается,   а   добродетель   всегда

вознаграждается,   - заключил Арсен Люпен, рассказав мне все  подробности  этого

дела.

     -  И, очевидно, вы, под  именем  бывшего  сыщика  Гримодана,  были  избраны

судьбой для того, чтобы отнять у преступника плоды его злодеяния?

     -  Именно! И признаюсь вам, что это приключение одно  из  тех,  которыми  я

больше всех горжусь. Сорок минут, проведенных в комнате  убитой  графини,  после

того как я удостоверился в ее смерти, принадлежат к самым  удивительным  минутам

моей жизни.  В  продолжение  сорока  минут,  поставленный  в  самое  безвыходное

положение, я  восстановил  картину  преступления  и  удостоверился  в  том,  что

преступником мог быть только кто-нибудь из слуг графини. Я понял, что для  того,

чтобы получить жемчужину, надо арестовать слугу, и я оставил в спальне  пуговицу

от жилета. Но не следовало давать неопровержимых доказательств его виновности, и

я поднял забытый на ковре нож, взял ключ, оставленный  в  замке,  замкнул  дверь

двумя поворотами ключа и стер следы пальцев на стене шкафной комнаты.  По-моему,

это одно из тех проявлений...

     -  Гения?   - перебил я его.

     -  Да! Во всяком случае эти соображения не  явились  бы  в  голове  всякого

встречного. В  одну  минуту  решить  два  главных  условия  задачи   -  арест  и

оправдание! Воспользоваться грозными  средствами  правосудия,  чтобы  совершенно

сбить  с  толку  мою  жертву,  привести  преступника  в  такое  состояние,  что,

выпущенный на волю, он неизбежно должен был попасться в западню, которую  я  ему

устроил...

     -  Бедняга!

     -  Бедняга? Виктор Данегр? А вы не думаете о том, что он убийца? Было бы  в

высшей степени безнравственно, если бы жемчужина осталась у него.  Достаточно  и

того, что преступник остался жив!

     -  И что черная жемчужина осталась у вас!

 

 

     Здесь оканчиваются (надолго ли?) похождения  Арсена  Люпена.  На  некоторое

время он скрылся с  горизонта,  очевидно,  для  того,  чтобы  подготовить  новое

таинственное дело, которое удивит весь мир.

 

 

     СОЛНЕЧНЫЕ ЗАЙЧИКИ*

 

     * Перевод Э. Шрайбер.

 

     -  Люпен, расскажите что-нибудь.

     -  Да о чем?  Вы  и  так  знаете  всю  мою  жизнь,     -  отозвался  Люпен,

подремывавший на диване у меня в кабинете.

     -  Никто ее не знает,   - воскликнула  я.     -  Вы  публикуете  в  газетах

письмо, из которого мы узнаем, что в одном деле вы замешаны, другое  наладили...

Но мы понятия не имеем ни о  вашей  истинной  роли  в  этой  истории,  ни  о  ее

подоплеке, ни о развязке драмы.

     -  Ба! Кому интересны эти сплетни?

     -  Неужели,  по-вашему,  никого  не  интересуют  пятьдесят  тысяч  франков,

подаренные вами жене Никола  Дюгриваля?  Или  таинственный  способ,  которым  вы

распутали загадку трех картин?

     -  Да, загадка была не из простых,   - согласился Люпен.   - Предлагаю  для

нее заглавие: "Подсказка тени".

     -  А ваши светские успехи!   -  продолжал  я.     -  Похождения  галантного

Арсена! А тайна ваших благодеяний! Все эти случаи, на которые вы так  часто  мне

намекали:  "История  обручального  кольца",  "Смерть  рядом"  и  прочее!  Люпен,

решайтесь!

     Люпен к этому времени уже успел прославиться, но главные его  подвиги  были

еще впереди. Ему еще предстояли "Случай с иглой для шприца" и "813". Не помышляя

о том, чтобы присвоить древние сокровища французских королей или похитить Европу

из-под носа у кайзера,  он  довольствовался  менее  дерзкими  деяниями  и  более

скромными доходами и растрачивал жизнь в каждодневных трудах,  изо  дня  в  день

творя зло, так же как и добро,   - от полноты души, из прихоти,  подобно  новому

Дон Кихоту, движимому то жаждой развлечений, то состраданием.

     Люпен хранил молчание, и я повторил:

     -  Прошу вас!

     -  Возьмите карандаш и лист бумаги,   - к моему изумлению, откликнулся он.

     Я поспешно повиновался, радостно предвкушая, как он продиктует мне  наконец

какую-нибудь из своих историй, которые звучат в его изложении так вдохновенно  и

занимательно, а я  вынужден,  к  прискорбию  своему,  портить  их  тяжеловесными

пояснениями и скучными подробностями.

     -  Готовы?   - спросил он.

     -  Готов.

     -  Пишите: восемь  - один  - одиннадцать  - четырнадцать  - четыре.

     -  Что?

     -  Пишите, говорю вам.

     Он сидел на диване,  не  сводя  глаз  с  отворенного  окна,  а  пальцы  его

сворачивали папиросу из восточного табака.

     -  Пишите: девятнадцать  - семнадцать  - пятнадцать   -  двадцать  девять -

двадцать один  - один,   - продолжал он и, помолчав, добавил:   - Три.

     Потом, после новой паузы:

     -  Восемнадцать  - четырнадцать  - двенадцать.

     Не сошел ли он с ума? Я вгляделся в него и постепенно заметил, что из  глаз

его за последние минуты исчезло выражение скуки, в них затеплилось внимание,  и,

устремленные в пространство, они, казалось, следили  за  каким-то  захватывающим

зрелищем.

     В то же время он диктовал, делая остановку после каждой цифры:

     -  Двадцать три  - восемнадцать  - четырнадцать  - два  - двадцать семь.

     В  окне  виднелся   только   клочок   голубого   неба   справа   да   фасад

противоположного дома, старого  особняка,  ставни  которого,  как  всегда,  были

затворены. Там не заметно было ничего необычного, ничего нового по  сравнению  с

той картиной, которую я наблюдал много лет подряд...

     -  Девять  - восемь  - два  - шесть  - четыре   -  один   -  восемнадцать -

двадцать шесть.

     И вдруг я понял. Вернее, мне  показалось,  что  я  понял.  Нельзя  же  ведь

предположить,  что  Люпен,  у  которого  под  маской   иронии   таится   столько

рассудительности,  станет  тратить  время  на  простое  ребячество?  И  все   же

сомневаться не приходилось. Люпен в самом деле считал отражения солнечного луча,

которые с перерывами вспыхивали на почерневшем фасаде старого  дома,  на  уровне

третьего этажа.

     -  Четырнадцать  - пятнадцать   -  один   -  семнадцать   -  восемнадцать -

тринадцать  - четырнадцать  - семнадцать  - восемнадцать  - девять.

     Солнечный зайчик на несколько мгновений исчез, потом  раз  за  разом  через

равные промежутки времени вновь заскользил по фасаду и вновь исчез. Я машинально

подсчитал и выпалил:

     -  Девять...

     -  А, заметили? Ну-ну!   - усмехнулся Люпен.

     Он подошел к окну и нагнулся, словно  пытаясь  точно  установить,  в  каком

направлении тянулся луч. Потом опять улегся на канапе и заявил:

     -  Теперь ваша очередь считать.

     Я повиновался: казалось, этот несносный человек знает, чего хочет. Вдобавок

мне  и  самому  стало  любопытно,  что  означает  столь  правильное  чередование

солнечных зайчиков на фасаде, напоминавшее сигналы маяка.

     Наверное, источник этих лучей находился  в  доме,  расположенном  на  нашей

стороне улицы; косые солнечные лучи били в это  время  дня  прямо  мне  в  окна.

Казалось, кто-то все время открывает  и  закрывает  оконную  раму  или,  вернее,

пускает для забавы зайчики с помощью карманного зеркальца.

     -  Какой-нибудь  малыш  развлекается!     -  воскликнул  я  через  секунду:

порученное нелепое дело начинало раздражать меня своей нелепостью.

     -  Все равно продолжайте!

     Я считал. Записывал цифры. А  солнце  по-прежнему  плясало  передо  мной  с

какой-то воистину математической правильностью.

     -  Что дальше?   - спросил Люпен, когда очередной перерыв затянулся.

     -  По-моему, все кончилось. Уже несколько минут ничего.

     Мы выждали, и поскольку сигналов больше не поступало, я шутливо заметил:

     -  Сдается, мы напрасно теряли время. Добыча-то уж  больно  мала -несколько

цифр на бумаге.

     Люпен, не вставая с дивана, снова подал голос:

     -   Не  откажите  в   любезности,   мой   друг,   замените   каждую   цифру

соответствующей буквой алфавита: вместо единицы  - А, вместо двойки  - Б  и  так

далее.

     -  Но это нелепость!

     -  Мало ли мы их совершаем в жизни! Одной больше, одной меньше...

     Я смирился, принялся за эту дурацкую работу и выписал первые буквы: З -А  -

Л  - О  - Г...

     -  Слово! Получилось слово!   - с изумлением закричал я.

     -  Продолжайте, друг мой.

     Я продолжил, и следующие буквы сложились в другие слова, которые я по  мере

продвижения вперед отделял одно от другого. К величайшему  моему  удивлению,  на

бумаге сложилась целая фраза.

     -  Закончили?   - осведомился Люпен.

     -  Закончил. Между прочим, тут не все в порядке с орфографией.

     -  Не обращайте внимания. Читайте не спеша.

     И я прочел незавершенную фразу. Привожу  ее  здесь  в  том  виде,  в  каком

записал.

     "Залог успэха с том, чтобы избегать опастности  и  нападенний,  с  огромной

осторожностью противостаять вражеским силам и..."

     Меня разобрал смех.

     -  Ну и ну! Вот нас и просветили! Согласитесь, Люпен, что не так  уж  много

почерпнули мы из этих мудрых советов, сочиненных какой-нибудь кухаркой.

     Храня презрительное молчание, Люпен встал и схватил листок.

     Позже я вспомнил, что в  тот  самый  миг  случайно  скользнул  взглядом  по

стенным часам. На них было восемнадцать минут шестого.

     Тем временем Люпен стоял с листком в руках, и на его таком еще юном лице я,

к своей радости, заметил ту мгновенную смену выражений, которая вводила в  обман

самых изощренных наблюдателей:  в  подвижности  черт  была  его  главная,  самая

надежная защита. По  каким  приметам  прикажете  узнавать  лицо,  которое  умеет

маскироваться даже без помощи грима,  причем  каждое  мимолетное  выражение  его

кажется самым естественным, обычным? Да, по каким? Ну, одну неизменную примету я

все же знал: две морщинки, крест-накрест пересекавшие  лоб  в  минуты  усиленной

работы мысли. Вот и теперь  я  отчетливо  увидел  этот  крошечный  предательский

крестик.

     -  Детские забавы!   - прошептал Люпен, отложив бумагу.

     Часы пробили половину шестого.

     -  Как!   - воскликнул я.   - Вы нашли разгадку? За двенадцать минут?

     Он прошелся по комнате  - вправо, потом влево, раскурил папиросу и сказал:

     -  Будьте любезны, позвоните барону Репстейну и предупредите, что в  десять

вечера я буду у него.

     -  Барону Репстейну?   - переспросил я.   - Мужу знаменитой баронессы?

     -  Да.

     -  Вы не шутите?

     -  Какие там шутки!

 

 

     Совершенно сбитый с толку, не в силах ему противиться, я открыл  телефонный

справочник и снял трубку. Но тут Люпен, по-прежнему  не  отводя  глаз  от  листа

бумаги, который он вновь взял со стола, остановил меня властным движением руки:

     -  Нет, погодите... Предупреждать его не стоит. У нас  есть  более  срочное

дело. Странная  история!  Она  меня  крайне  интересует...  Почему,  скажите  на

милость, эта фраза не кончена? Почему эта  фраза...     -  Он  поспешно  схватил

трость и шляпу.   - Пойдемте.  Если  я  не  ошибаюсь,  здесь  требуется  быстрое

решение, я полагаю, что не ошибаюсь.

     -  Вам что-нибудь известно?

     -  Покамест ничего.

     На лестнице он взял меня под руку и добавил:

     -  Я знаю то же, что и все. Барон Репстейн, финансист и  спортсмен   -  его

лошадь Этна выиграла в этом году дерби в Эпсоме,   -  так  вот,  барон  Репстейн

стал  жертвой  собственной  жены:  эта  дама,  славившаяся  дивными   белокурыми

волосами, роскошными туалетами и расточительностью, две  недели  назад  сбежала,

прихватив  сумму  в  три  миллиона,  похищенную  у  мужа,  и   целую   коллекцию

бриллиантов, жемчуга и прочих драгоценностей, доверенную ей принцессой де Берни,

которая собиралась их продавать. Вот уже две недели за баронессой идет погоня во

Франции и по всей  Европе.  Выйти  на  ее  след  легко:  она  швыряет  золото  и

драгоценности направо и налево. То и дело преследователям кажется,  что  они  ее

настигли. Не далее как  позавчера  представитель  нашей  полиции,  неподражаемый

Ганимар, задержал в Бельгии, с  большом  отеле,  некую  путешественницу,  против

которой имелись самые неопровержимые улики. Когда навели справки, оказалось, что

это известная дама полусвета Нелли Дарбель. Баронесса  же  неуловима.  Со  своей

стороны, барон Репстейн посулил награду в сто тысяч франков тому, кто найдет его

жену. Деньги хранятся у нотариуса. Кроме того,  чтобы  возместить  принцессе  де

Берни ее потери, он только что продал одновременно скаковые конюшни, особняк  на

бульваре Осман и замок в Роканкуре.

     -  И деньги, вырученные от этой продажи, тут же от него уйдут. Завтра, если

верить газетам,  принцесса  де  Берни  их  получит.  Не  понимаю  одного:  какое

отношение  имеет  вся  история,  которую  вы  так  прекрасно   резюмировали,   к

таинственным сигналам?

     Люпен не удостоил меня ответом.

     Мы прошли метров сто пятьдесят  - двести по улице, на которой  я  жил,  как

вдруг он свернул с тротуара и принялся осматривать доходный дом, судя  по  всему

построенный довольно давно и густонаселенный.

     -  По моим расчетам,   - сказал Люпен,   - сигналы исходили отсюда,  скорее<

всего, из того окна  - оно и сейчас отворено.

     -  На четвертом этаже?

     -  Да.

     Он подошел к привратнице и спросил:

     -  Скажите, кто-нибудь из ваших жильцов имеет отношение к барону Репстейну?

     -  Еще бы! Разумеется!   - воскликнула добродушная женщина.   - У нас живет

славный господин  Лаверну,  секретарь  и  управляющий  барона.  Я  у  него  веду

хозяйство.

     -  Можно его повидать?

     -  Повидать? Он, бедняга, тяжело болен.

     -  Болен?

     -  Вот уже две недели. После происшествия с баронессой... На другой день он

пришел домой в жару и слег.

     -  Но он встает!

     -  Почем мне знать!

     -  Неужто не знаете?

     -  Да нет, доктор велел никого к нему не пускать. Он забрал у меня ключ.

     -  Кто забрал?

     -  Доктор. Он приходит два-три раза на дню и сам за ним  ухаживает.  Да  он

минут двадцать назад отсюда ушел... Такой старичок, бородатый, седой,  в  очках,

совсем дряхлый... Куда же вы, сударь?

     -  К нему. Проводите меня,   - бросил Люпен; он уже взбегал по лестнице.  -

Четвертый этаж, налево, не так ли?

     -  Но к нему нельзя,   - причитала привратница, взбираясь  следом.     -  И

потом, у меня же нет ключа... Доктор ведь...

     Так они добрались до четвертого этажа. На площадке Люпен извлек из  кармана

какой-то инструмент и, не слушая возражений, вставил его в  замок.  Дверь  почти

сразу подалась. Мы вошли.

     В  конце  небольшой  темной  комнатки  виднелся  свет,  проникавший  сквозь

полуоткрытую дверь. Люпен бросился туда и на полдороге вскрикнул:

     -  Ах, черт, опоздали!

     Привратница, словно в изнеможении, опустилась на колени.

     Я тоже вошел в спальню и  увидел  полуголого  человека,  распростертого  на

ковре; руки и ноги у него  были  скрючены,  лицо  мертвенно-бледное,  исхудавшее

настолько, что под кожей проступали кости черепа, в глазах застыл  ужас,  а  рот

скривился в пугающем оскале.

     -  Он мертв,   - проговорил Люпен после беглого осмотра.

     -  Как!   - вскричал я.   - Следов же крови нет.

     -  Нет, есть,   - возразил Люпен, указав мне на несколько  красных  капелек

на груди мертвеца, под распахнутой сорочкой.   - Смотрите:  убийца  одной  рукой

схватил его за горло, а другой уколол в сердце. Я говорю  "уколол",  потому  что

ранка почти незаметна. Вероятно, укол был сделан очень длинной иглой.

     Он осмотрел пол вокруг. Ничто не привлекало его внимания  - ничто, если  не

считать маленького карманного зеркальца, с помощью которого г-н  Лаверну  пускал

солнечные зайчики.

     Привратница заохала и попыталась  позвать  на  помощь,  но  внезапно  Люпен

набросился на нее:

     -  Замолчите! И слушайте. Созвать людей  еще  успеете...  Слушайте  меня  и

отвечайте. Это крайне важно. Кто-нибудь из друзей  господина  Лаверну  живет  на

вашей улице? Близкий друг? Направо по этой стороне улицы?

     -  Да.

     -  Господин Лаверну встречался с  ним  по  вечерам  в  кафе  и  обменивался

иллюстрированными журналами?

     -  Да.

     -  Его имя?

     -  Господин Дюлатр.

     -  Адрес?

     -  Дом девяносто два.

     -  И еще одно: давно  к  нему  ходит  этот  старик  доктор,  о  котором  вы

упомянули,   - седобородый и в очках?

     -  Нет. Я его раньше не знала. Он пришел в тот самый  вечер,  как  господин

Лаверну заболел.

     Не сказав больше ни слова, Люпен опять потащил  меня  за  собой  по  улице,

потом направо; вскоре мы миновали мою квартиру. Через четыре дома он остановился

напротив девяносто второго номера  - это был невысокий домишко с  винной  лавкой

на первом этаже; хозяин ее покуривал на пороге. Люпен осведомился, дома  ли  г-н

Дюлатр.

     Господин Дюлатр ушел,   - ответил виноторговец.   - Этак с  полчаса  назад.

Мне показалось, он чем-то взволнован: остановил автомобиль и уехал, а это  вовсе

не в его привычках.

     -  Не знаете ли вы...

     -  Куда он так спешил? Ей-богу, никакой тайны из этого он не делал, так что

смело могу сказать. Он выкрикнул адрес довольно громко. "В префектуру полиции!" 

- так он сказал шоферу.

     Люпен тем временем тоже хотел остановить таксомотор, но тут же передумал, и

я слышал, как он прошептал:

     -  Стоит ли? У него слишком большая фора...

     Потом он спросил, не приходил ли кто-нибудь к г-ну Дюлатру после его ухода.

     -  Как же! Как же! Пожилой господин в очках, с седой бородой. Он поднялся к

господину Дюлатру, позвонил и ушел.

     -  Благодарю, сударь,   - произнес Люпен и откланялся.

     Ничего мне не объясняя, он  медленно  шел  по  улице,  и  вид  у  него  был

озабоченный. Вне всяких сомнений, задача представлялась ему весьма трудной; едва

ли он хорошо ориентировался в этих потемках, хоть и держался вполне уверенно.

     Впрочем, немного погодя он сам признался:

     -  Бывают случаи, когда требуется не столько анализ,  сколько  интуиция.  А

этим делом, черт побери, стоит заняться.

     Мы дошли до Бульваров. Люпен заглянул в читальню и бесконечно долго рылся в

газетах за последние две недели. Время от времени он бурчал себе под нос:

     -  Так... Так... Это, конечно, лишь гипотеза, но она проливает свет на все.

А гипотеза, способная ответить на все вопросы, недалека и от истины.

     Стемнело, мы поужинали в каком-то ресторанчике; я видел,  что  лицо  Люпена

мало-помалу проясняется. Жесты его  становились  все  увереннее,  он  повеселел,

оживился. Когда  мы  уходили  и  потом,  по  дороге  к  дому  барона  Репстейна,

расположенному на бульваре Осман, куда повел меня мой друг, это уже был  прежний

Люпен  - такой, каким он  становился  в  ответственные  минуты,  когда  принимал

решение и устремлялся к победе.

     Немного не доходя улицы Курсель, мы пошли медленнее. Барон Репстейн жил  на

правой стороне, между этой  улицей  и  улицей  Фобур-Сент-Оноре,  в  трехэтажном

особняке, фасад которого, украшенный колоннами и кариатидами, был нам уже виден.

Внезапно Люпен скомандовал:

     -  Стоп!

     -  В чем дело?

     -  Еще один довод в пользу моей гипотезы.

     -  Какой? Я ничего не вижу.

     -  Зато я вижу.

     Он поднял воротник пальто, опустил поля мягкой шляпы и отчеканил:

     -  Черт побери! Поединок будет жестокий.  Идите  лучше  домой,  мой  милый.

Завтра я опишу вам свою экспедицию... если, конечно, она  не  будет  стоить  мне

жизни.

     -  Как-как?

     -  Что делать, опасность нешуточная. Во-первых, мне грозит арест  - это еще

полбеды. Во-вторых, смерть, это уже хуже! Но...   - он сдавил  мне  плечо:   -Но

есть и третья опасность: я могу прикарманить два миллиона. А стоит мне отхватить

куш в два миллиона, и тогда уж будет видно, на что я способен.  Спокойной  ночи,

милый друг, и если мы больше не увидимся...

     Тут он продекламировал:

 

     На кладбище иву посадите,

     Чтоб она склонялась надо мной... *

 

     * Люпен цитирует строчки из стихотворения А. де Мюссе "Люси".

 

     Я поспешил удалиться. Три минуты спустя   -  продолжаю  мое  повествование,

следуя тому, что рассказал мне Люпен на другой день,   - три минуты  спустя  мой

друг звонил у дверей особняка Репстейна.

     -  Господин барон у себя?

     -  Да,   - ответил слуга, с удивлением разглядывая незваного гостя,   -  но

в эти часы господин барон не принимает.

     -  Господину барону известно, что его управляющий господин Лаверну убит?

     -  Известно.

     -  В таком случае  передайте  господину  барону,  что  я  пришел  по  делу,

связанному с этим убийством, и что нельзя терять ни минуты.

     -  Антуан, впустите,   - раздался голос сверху.

     Повинуясь столь категорическому приказу,  слуга  провел  Люпена  на  второй

этаж.

     На пороге распахнутой двери ожидал человек, которого Люпен узнал, поскольку

видел его  фотографию  в  газетах:  это  был  барон  Репстейн,  муж  злополучной

баронессы, владелец кобылы Этны, самой замечательной скаковой лошади в  нынешнем

сезоне.

     Он  был  огромного  роста,  широкоплечий;  чисто  выбритое  лицо  его  было

приветливо, он даже слегка улыбался, но во взгляде читалась грусть. Одет он  был

весьма элегантно: коричневый бархатный жилет, в галстуке булавка  с  жемчужиной,

стоившей, как отметил Люпен, немалых денег.

     Барон провел посетителя в кабинет  - просторную  комнату  с  тремя  окнами,

уставленную книжными шкафами и шкафчиками, выкрашенными в зеленый цвет;  тут  же

были огромный "американский" письменный стол  и  сейф.  Едва  они  вошли,  барон

поспешил осведомиться:

     -  Вам что-нибудь известно?

     -  Да, господин барон.

     -  Касательно убийства бедняги Лаверну?

     -  Да, господин барон, а также касательно госпожи баронессы.

     -  Неужели? Говорите же, умоляю вас...

     Он придвинул стул. Люпен уселся и начал:

     -  Господин барон, положение очень серьезно. Я буду краток.

     -  К делу! К делу!

     -  Ну что ж, господин барон, суть дела, без лишних  слов,  такова.  Недавно

Лаверну, находясь у себя в  спальне,  где  его  в  течение  двух  недель  держал

взаперти врач, сумел  - как бы это  сформулировать?     -  передать  при  помощи

сигналов, которые  я  частично  записал,  некоторые  разоблачительные  сведения,

натолкнувшие меня на след этого дела. Лаверну был застигнут за этим  занятием  и

убит.

     -  Но кем, кем убит?

     -  Врачом.

     -  Имя этого врача?

     -  Не знаю. Но, должно быть, его знает  друг  господина  Лаверну,  господин

Дюлатр  - тот, кому предназначалось сообщение,   - он, вероятно, знает и  точный

смысл его: не дожидаясь конца, он остановил автомобиль и ринулся в полицию.

     -  Но почему, почему? И что за этим последовало?

     -  То, что ваш особняк, господин барон, окружен полицией. Под вашими окнами

прогуливается двенадцать человек полицейских. Как только рассветет, они войдут к

вам именем закона и задержат преступника.

     -  Вы хотите сказать, что убийца бедняги Лаверну прячется в моем  особняке?

Кто-нибудь из слуг? Да нет, вы же говорили, что это врач!

     -  Хочу обратить  ваше  внимание,  господин  барон,  что  господин  Дюлатр,

торопясь в полицию, чтобы передать сообщение своего друга Лаверну, не знал,  что

над несчастным учинят расправу. У господина Дюлатра было на уме нечто иное...

     -  Что же?

     -   Благодаря  Лаверну,  ему  стала  известна  тайна  исчезновения  госпожи

баронессы.

     -  Неужели? Наконец-то! Баронессу нашли? Где она? Где деньги, которые она у

меня выманила?

     Казалось, барон Репстейн был вне себя от волнения. Он встал и повелительным

тоном произнес, обращаясь к Люпену:

     -  Договаривайте, сударь. Терпение мое истощено.

     -  Дело в том...   - медленно, с запинкой ответил Люпен.    -  Короче,  это

трудно объяснить. Мы должны взглянуть на дело с противоположной точки зрения.

     -  Не понимаю вас.

     -  И все-таки вам придется меня понять, господин барон. Известно, не правда

ли  - сошлюсь на газеты,   - известно, что баронесса Репстейн  была  осведомлена

обо всех ваших делах, что у нее была возможность  открыть  не  только  вот  этот

сейф, но и сейф в "Лионском кредите", где хранились все ваши ценности.

     -  Да.

     -  И вот, две недели тому назад, вечером, пока вы были в  клубе,  баронесса

Репстейн, которая еще раньше без вашего ведома успела обратить  эти  ценности  в

деньги,  вышла  отсюда  с  саквояжем,  где  были  все  ваши  деньги,   а   также

драгоценности принцессы де Берни. Не правда ли?

     -  Да.

     -  И с тех пор никто ее больше не видел?

     -  Никто.

     -  Ну что ж, на то была веская причина.

     -  Какая?

     -  Баронессу Репстейн убили.

     -  Убили? Баронессу? Вы не в своем уме!

     -  Да, убили, и, по всей видимости, в тот же вечер.

     -  Вы не в своем уме, повторяю вам! Каким  образом  ее  могли  убить,  если

погоня преследует ее буквально по пятам?

     -  Погоня преследует другую женщину.

     -  Кто эта женщина?

     -  Сообщница убийцы.

     -  А кто убийца?

     -  Тот, кто, зная, что Лаверну, в силу своего положения в этом доме, проник

в тайну,  две  недели  держал  его  взаперти,  принуждал  к  молчанию,  угрожал,

запугивал; тот, кто, застигнув Лаверну, когда тот передавал сведения  одному  из

друзей, хладнокровно устранил его, вонзив ему в сердце стилет.

     -  Значит, это врач?

     -  Да.

     -  Но кто этот  врач?  Кто  этот  злой  гений,  это  исчадье  ада,  которое

появляется и  тут  же  исчезает,  убивает  под  покровом  тьмы  и  остается  вне

подозрений?

     -  Вы не догадываетесь?

     -  Нет.

     -  И вы хотели бы узнать правду?

     -  Еще бы! Но говорите же, говорите! Вы знаете, где он скрывается?

     -  Знаю.

     -  В этом особняке?

     -  Да.

     -  Полиция ищет именно его?

     -  Да.

     -  И я его знаю?

     -  Знаете.

     -  Кто это?

     -  Вы!

     -  Я?

     И десяти минут не прошло с тех пор,  как  Люпен  встретился  с  бароном,  а

поединок уже начался. Прозвучало обвинение  - прямое, суровое, неумолимое.

     -  Вы, именно вы,   - повторил Люпен,   - нацепили очки и фальшивую бороду,

согнулись в три погибели, как старик. О том, что это были  вы,  барон  Репстейн,

свидетельствует один неопровержимый довод, до которого никто не додумался:  дело

в том, что, если задумали и совершили это хитроумное преступление не  вы,  тайна

оказывается необъяснимой. А если вы  -  преступник,  если  вы  убили  баронессу,

чтобы избавиться от нее и вместе с другой женщиной поживиться  миллионами,  если

вы убили своего управляющего, чтобы избавиться от бесспорного свидетеля  - о,  в

таком случае объясняется все.

     Барон, который с  самого  начала  слушал,  наклонившись  к  собеседнику,  с

судорожной жадностью ловя каждое слово,  выпрямился  и  кинул  на  Люпена  такой

взгляд, словно собеседник его и впрямь был не в своем уме.  Когда  Люпен  кончил

говорить, барон отступил на два-три шага, проглотил слова, которые  готовы  были

сорваться у него с языка, и, подойдя к камину, позвонил.

     Люпен и бровью не повел. Улыбаясь, он ждал.

     Вошел слуга. Хозяин обратился к нему:

     -  Можете идти спать, Антуан. Я сам провожу этого господина.

     -  Погасить лампы?

     -  Оставьте свет в вестибюле.

     Антуан удалился, и тут же барон, достав из ящика стола револьвер,  вернулся

к Люпену, положил оружие в карман и сказал совершенно спокойно:

     -   Простите,  сударь,  но   я   вынужден   принять   эту   скромную   меру

предосторожности на случай, если окажется, что вы сумасшедший. Впрочем, едва  ли

это так. Нет, вы не сумасшедший. Но я не понимаю, с какой целью вы сюда явились,

а обвинение, которое вы мне предъявили, настолько меня ошеломило,  что  хотелось

бы знать, какие у вас на то основания.

     В голосе его чувствовалось волнение, в печальных глазах блеснули слезы.

     У Люпена мороз прошел по коже. Неужели он  ошибся?  Неужели  его  гипотеза,

найденная интуитивно и покоящаяся на  шатком  основании  незначительных  фактов,

оказалась неверна? Его внимание  привлекла  одна  деталь:  в  вырезе  жилета  он

заметил острие золотой булавки, которою был заколот галстук барона, и  поразился

необычайной длине этой булавки.  Вдобавок  она  была  трехгранная  и  напоминала

миниатюрный кинжал, очень тонкий, очень изящный,  но  в  опытных  руках  могущий

причинить немало зла.

     И тут Люпена осенило: эта булавка, украшенная  великолепной  жемчужиной,  и

есть то самое оружие, которое пронзило сердце несчастного г-на Лаверну.

     -  Вы, господин барон, человек необычайно сильный,   - выдохнул он.

     Тот по-прежнему хранил суровое молчание, словно не понимая Люпена и  ожидая

объяснений, на которые имел право. Несмотря  ни  на  что,  такая  невозмутимость

лишала Арсена Люпена уверенности в себе.

     -  Да, необычайно сильный:  ясно  как  день,  что,  лишь  повинуясь  вашему

приказу, баронесса продала ваши ценные бумаги и взяла у принцессы  драгоценности

под тем предлогом, что желает их купить. Ясно как день, что женщина,  покинувшая

ваш дом с саквояжем, была не жена ваша,  а  сообщница  и,  возможно,  любовница;

именно она отвлекла на себя погоню, которую ведет за  ней  по  всей  Европе  наш

доблестный Ганимар.  По-моему,  это  блистательная  операция.  Чем  рискует  эта

женщина? Ведь ищут-то баронессу! И с какой стати вместо баронессы станут  искать

другую, если вы посулили награду в сто тысяч франков тому, кто найдет баронессу?

Сто тысяч франков, отданные на хранение нотариусу,   - какая гениальная находка!

Они ослепили полицию. Они отвели  глаза  самым  проницательным  людям.  Человек,

вверивший на хранение  нотариусу  сто  тысяч  франков,  говорит  правду.  И  все

охотятся на баронессу! А тем временем вы преспокойно  обстряпываете  свои  дела,

продаете скаковую конюшню, дома и готовитесь к бегству. Боже, до чего забавно!

     Барон слушал не перебивая. Он подошел вплотную к Люпену и спросил  его  все

так же невозмутимо:

     -  Кто вы такой?

     -  Не все ли вам равно в нынешних обстоятельствах?   - расхохотался  Люпен.

  - Допустим, что я посланец рока и пришел из тьмы, чтобы вас погубить!    -  Он

внезапно поднялся с места, схватил барона за плечо и отрывисто произнес:   - Или

чтобы  спасти  тебя,  барон!  Послушай!  Три  миллиона  баронессы,   почти   все

драгоценности, принадлежавшие принцессе, деньги, которые ты  получил  сегодня  в

уплату за конюшню и особняки,   - все это здесь, у тебя в  кармане  или  в  этом

сейфе. Все готово для бегства. Смотри-ка, вон за той шторой  виднеется  какой-то

кожаный предмет  - это твой чемодан. Документы у тебя в порядке. Нынче ночью  ты

мог  бы  покинуть  нас  по-английски,  не  прощаясь.  Нынче  ночью,  переодетый,

неузнаваемый, приняв все меры предосторожности, ты мог  бы  уже  встретиться  со

своей любовницей, ради которой совершил убийство,   - с той самой Нелли Дарбель,

которую задержал в  Бельгии  Ганимар.  И  вдруг  одно-единственное  препятствие,

которого ты не предусмотрел: отряд из двенадцати  полицейских   -  они  окружили

твой дом, потому что Лаверну успел тебя  разоблачить.  Ты  попался!  Но  я  тебя

спасу. Один телефонный звонок  - и  между  тремя  и  четырьмя  часами  ночи  два

десятка моих друзей уничтожат препятствие, уберут с твоего пути  полицию;  тогда

удирай без лишнего шума на все четыре стороны! И все это лишь при одном условии 

- сущий пустяк для тебя, говорить не о чем: раздели со мной поровну  миллионы  и

драгоценности. Идет?

     Он весь подался навстречу барону, голос его звучал резко,  с  непреодолимой

силой убеждения.

     -  Понятно. Это шантаж...   - выдавил барон.

     -  Шантаж это или нет, называй как угодно, любезнейший,  но  тебе  придется

покориться моего решению. И не воображай, будто в последний  миг  я  дрогну.  Не

уговаривай себя: "Этот джентльмен еще подумает, прежде чем ссориться с полицией.

Отказываясь, я многим рискую, но ведь и ему точно  так  же  угрожают  наручники,

тюремная камера и прочая чертовщина  - мы оба подобны диким зверям,  на  которых

объявлена облава". Заблуждение, господин барон. Я-то всегда выкручусь. Речь идет

исключительно о тебе. Кошелек или жизнь, сударь! Выкладывай половину  добычи,  а

не то... А не то  - эшафот! Согласен?

     Внезапным  движением  барон  отстранился  от  него,  выхватил  револьвер  и

выстрелил.

     Но Люпен предвидел нападение, тем  более  что  с  лица  барона  мало-помалу

исчезло выражение уверенности; под влиянием страха и ярости черты  его  исказила

свирепая гримаса, обнаружившая всю ненависть, которую он так давно сдерживал.

     Он выстрелил дважды. Люпен метнулся в  сторону,  потом  бросился  под  ноги

барону  и  повалил  его  на  пол.  Барон  с  силой  вырвался.  Враги  схватились

врукопашную, и началась ожесточенная, искусная, неистовая борьба.

     Внезапно Люпен почувствовал боль в груди.

     -  А, мерзавец! Хочешь разделаться со мной,  как  с  Лаверну?  Булавка!   -

Отчаянным усилием повалил барона и схватил его за горло  - теперь противник  был

у него в руках.   - Болван! Если бы ты не  раскрыл  карты,  я  бы,  может  быть,

махнул рукой и отступился  - очень уж ты похож на честного  человека!  Но  какая

мускулатура, сударь! В какой-то миг я уже подумал... Но на сей раз  ты  попался!

Ну-с, любезный друг, пожалуйте сюда булавку и  улыбнитесь!  Нет!  Нет,  не  надо

строить гримасы! Может быть, я сжал слишком сильно? Вам дурно, любезный? Что  ж,

ведите себя получше... Вот так,  свяжем  вам  руки  веревочкой,  позвольте-ка!..

Боже, как прекрасно мы с вами столковались! Я потрясен... Веришь ли, в сущности,

ты мне пришелся по вкусу. А теперь, дружок, приготовься! Прошу прощения!

     Он приподнялся и со всего маху нанес барону ужасный удар кулаком  в  живот.

Барон захрипел и потерял сознание.

     -  Вот до чего доводит отсутствие логики, любезный друг,     -  укоризненно

сказал Люпен.   - Я предлагал оставить в твоем распоряжении половину  богатства.

А теперь не оставлю вообще ничего... если удастся, конечно.  Вот  в  чем  теперь

суть. Где этот мерзавец  прячет  свою  кубышку?  В  сейфе?  Черт  побери,  ну  и

работенка! К счастью, в моем распоряжении целая ночь.

     Люпен  обыскал  карманы  барона,  достал  связку   ключей,   первым   делом

удостоверился, что в чемодане, спрятанном за портьерой, нет  ни  документов,  ни

драгоценностей, а затем подошел к сейфу.

     Но тут он замер на месте: послышался какой-то шум. Слуги? Не может быть: их

спальни на четвертом этаже. Он прислушался. Шум шел снизу. Внезапно его осенило:

это полицейские, услышав два выстрела, решили не ждать  до  утра  и  стучатся  у

парадного входа.

     -  Проклятье!   - выругался Люпен.   - Я угодил в  переплет!  В  тот  самый

миг, когда я собираюсь пожать  плоды  столь  мучительных  трудов,  являются  эти

господа. Ну-ну, Люпен, не теряй головы! В чем вопрос? В том, чтобы  за  двадцать

секунд открыть сейф с неизвестным  шифром.  И  от  такой  безделицы  ты  теряешь

самообладание? От тебя требуется просто угадать шифр. Сколько букв в этом слове?

Четыре?

     Произнося эти увещевания, он напряженно думал и в то  же  время  напряженно

прислушивался к шагам перед домом. Он запер на  два  оборота  дверь  прихожей  и

вернулся к сейфу.

     -  Четыре буквы... Четыре буквы... Четыре буквы... Кто бы, черт побери, мог

мне самую малость помочь?.. Подсказать?.. Кто? Провалиться мне  на  этом  месте,

конечно, Лаверну! Бедняга Лаверну, не  зря  же  он  с  риском  для  жизни  сумел

передать все световое сообщение... Боже, что я за осел! Ну да, ну да,  я  понял!

Разрази меня гром, до чего же я  разволновался!..  Люпен,  сосчитай  до  десяти,

чтобы сердцебиение унялось. Иначе плохо твое дело.

     Сосчитав до десяти, он совершенно успокоился и опустился  на  колени  перед

сейфом. Тщательнейшим образом нажал по очереди все четыре кнопки. Затем осмотрел

связку ключей, выбрал один из них, потом другой и безуспешно попытался  вставить

в скважину.

     -  Бог троицу любит,   - пробормотал он, пробуя третий ключ.     -  Победа!

Этот подошел! Сезам, отворись!

     Ключ повернулся в замке. Дверца подалась. Люпен потянул ее на себя и  снова

взял ключи.

     -  Миллионы наши. Не обессудьте, барон Репстейн,   - сказал он, но  тут  же

отскочил, передернувшись от омерзения. У  него  дрожали  колени.  Ключи  зловеще

забряцали в его трясущейся  руке.  Секунд  двадцать   -  тридцать,  несмотря  на

оглушительный шум внизу, несмотря на электрический звонок, трезвонивший на  весь

дом, он не двигался с места и вытаращенными глазами  глядел  на  самое  ужасное,

самое отвратительное на свете зрелище: перед ним был труп женщины;  убитая  была

полуодета; ее, согнув пополам, затолкали в сейф, словно мешок; белокурые  волосы

свисали до полу, везде кровь...

     -  Баронесса!   - пролепетал Люпен.   - Это баронесса! О чудовище!

     Он очнулся, плюнул убийце в лицо и нанес ему несколько ударов ногой.

     -  Получай, изверг! Получай, ублюдок. Ну теперь-то эшафот тебе...

     В этот миг в ответ на звонки полицейских зазвучали  голоса  наверху.  Люпен

услышал шаги: по лестнице бегом спускались люди. Пришла пора подумать о бегстве.

     На самом деле бегство не слишком его заботило. Во время разговора с бароном

он уверился, что существует потайной выход из  дома   -  уж  очень  хладнокровно

держался хозяин. К тому же с какой стати было барону  вступать  в  поединок,  не

будь он уверен, что сумеет ускользнуть от полиции?

     Люпен прошел в соседнюю комнату. Окна ее выходили в сад. В ту самую минуту,

как перед полицейскими распахнулись двери, он ступил на балкон и скользнул  вниз

по водосточной трубе.  Затем  прошел  вдоль  дома.  Перед  ним  была  обсаженная

кустарником стена. Он юркнул между стеной и кустами и мигом  обнаружил  калитку,

которую без труда отпер одним из ключей. Теперь оставалось только пересечь двор,

пробраться через пустой павильон, и несколько мгновений спустя он уже  стоял  на

улице Фобур-Сент-Оноре. Разумеется, полиция, как он и думал, не предвидела,  что

из дома есть запасной выход.

     -  Ну каков барон Репстейн?   - воскликнул Люпен,  рассказав  мне  во  всех

подробностях об этой трагической ночи.   -  Вот  уж  грязный  негодяй!  Подумать

только, до  чего  обманчива  бывает  внешность!  Клянусь  вам,  на  вид  он  был

воплощенная честность и порядочность.

     -  А как же миллионы? И драгоценности принцессы?   - спросил я.

     -  Все было в сейфе. Как сейчас помню, я отчетливо видел пакет.

     -  Ну и где же он?

     -  Остался в сейфе.

     -  Быть не может!

     -  Уверяю вас.  Я  мог  бы  вам  сказать,  что  побоялся  полицейских,  или

сослаться на внезапный приступ щепетильности. На самом деле все куда проще...  и

прозаичней. Это богатство слишком дурно пахло.

     -  Что?

     -  Да, дорогой мой, из этого сейфа, из этого склепа шло  такое  зловоние...

Нет, это было выше моих сил! У меня голова закружилась.  Еще  чуть-чуть,  и  мне

стало бы дурно. Глупейшая история, не так ли? Поглядите,  вот  мой  единственный

трофей  - булавка из галстука. Жемчужина стоит по самой  скромной  оценке  тысяч

тридцать. Но все-таки, признаться, я чертовски зол. Дать такую промашку!

     -  Еще один вопрос,   - подхватил я.   - Шифр сейфа?

     -  Что вас интересует?

     -  Как вы его угадали?

     -  Нет ничего проще. Удивляюсь, как это мне сразу в голову не пришло.

     -  Итак?

     -  Шифр содержался в том сообщении, которое передал бедняга Лаверну.

     -  Что вы имеете в виду?

     -  Дело было в орфографических ошибках, друг мой.

     -  В орфографических ошибках?

     -  Черт побери, да ведь они были сделаны намеренно! Разве можно  вообразить

себе, что секретарь и управляющий барона нетверд в правописании и "успэх"  писал

через "э", "опастность" с двумя "т", "нападенния" через два "н", "противостаять"

через "а"! Меня это сразу же  озадачило.  Соединив  четыре  ошибочных  буквы,  я

получил слово "Этна"  - так звали его хваленую лошадь.

     -  И этого единственного слова вам оказалось достаточно?

     -  Еще бы! Во-первых, оно навело меня на след  дела  Репстейна,  о  котором

трубили все газеты, а во-вторых, натолкнуло на гипотезу о том, что это слово   -

шифр сейфа; по-видимому, Лаверну, с одной стороны, знал о чудовищном  содержимом

этого  сейфа,  а  с  другой,  доносил  таким  образом  на  преступника.  Это  же

обстоятельство позволило мне предположить, что у Лаверну  был  друг,  живший  по

соседству, что они ходили в одно  и  то  же  кафе,  коротали  время,  разгадывая

загадки и ребусы в иллюстрированных журналах и что у них был  способ  передавать

друг другу сообщения из окна в окно.

     -  Ну и ну!   - воскликнул я.   - И впрямь до чего просто!

     -  Проще некуда. Эта история  лишний  раз  доказывает,  что  при  раскрытии

преступлении есть нечто  куда  более  важное,  чем  анализ  фактов,  наблюдение,

дедукция, рассуждения  и  прочая  чепуха,     -  самое  важное,  это,  повторяю,

интуиция... Интуиция  и  интеллект...  А  Арсену  Люпену  признаюсь  без  ложной

скромности, ни в том ни в другом не откажешь.

 

 

     ПО ПОДСКАЗКЕ ТЕНИ

 

     -  Я получил вашу телеграмму,   - сказал, входя ко мне, седоусый господин в

коричневом рединготе и широкополой шляпе.   - И я пришел. Что случилось?

     Если бы я не ждал Арсена Люпена, то ни за что не узнал бы его в этом образе

пожилого вояки-отставника.

     -  Что случилось?   - переспросил я.     -  Да  ничего  особенного,  просто<

занятное совпадение. Я  знаю,  вы  любите  вмешиваться  во  всякие  таинственные

происшествия не меньше, чем подстраивать их самому...

     -  И что же?

     -  Вы очень спешите?

     -  Да, спешу, если совпадение, о котором идет речь, не стоит того, чтобы им

заняться. Так что ближе к делу.

     -  Ближе к делу? Пожалуйста. И для начала будьте  добры  взглянуть  на  эту

картину  - я купил ее на прошлой неделе в одной пропыленной  лавчонке  на  левом

берегу. Меня прельстила ампирная рама с двойными пальметтками,  сама-то  картина

убогая.

     -  И впрямь не бог весть что,   - изрек Люпен после недолгого молчания,   -

но сюжет не  лишен  известной  прелести...  Уголок  старого  двора   -  ротонда,

греческая колоннада, солнечные часы, бассейн, полуразрушенный колодец  с  крышей

во вкусе  Ренессанса,  со  ступенями  и  каменной  скамьей   -  все  это  вполне

живописно.

     -  К тому же это  подлинник,     -  добавил  я.     -  Каковы  бы  ни  были

достоинства и недостатки полотна, оно никогда не разлучалось со  своей  ампирной

рамой.  Да  тут  и  дата  обозначена.  Смотрите,  внизу  слева  красные   цифры:

пятнадцать -четыре  - два; несомненно, они означают  пятнадцатое  апреля  тысяча

восемьсот второго года.

     -  И впрямь! Но вы упомянули о каком-то совпадении, а я покуда не понимаю..

.

     Я достал из  угла  подзорную  трубу,  укрепил  ее  на  треножнике  и  через

отворенное окно навел на комнатку в доме напротив, которая была видна, поскольку

окно в ней также было отворено. Затем я пригласил Люпена взглянуть.

     Он наклонился. Лучи солнца, падавшие в это  время  дня  наискось,  освещали

простую мебель красного дерева, большую кровать и детскую кроватку с кретоновыми

занавесками.

     -  А,   - внезапно проговорил Люпен,   - такая же картина!

     -  Точь-в-точь такая же,   - подтвердил я.   - И дата совпадает. Вам видно,

там обозначена дата красной краской? Пятнадцать  - четыре  - два.

     -  Да, вижу... А кто живет в этой комнате?

     -  Одна дама... Вернее, не дама, а работница:  ей  приходится  зарабатывать

шитьем на хлеб себе и своему ребенку.

     -  Как ее зовут?

     -  Луиза д'Эрнемон. Я навел справки: она  доводится  правнучкой  откупщику,

окончившему жизнь на гильотине во времена террора.

     -  В тот же день, что Андре Шенье,     -  подхватил  Люпен.     -  Судя  по

воспоминаниям современников, этот Эрнемон был богач.   -  Он  поднял  голову  от

подзорной трубы и добавил:   - Любопытная история... А почему вы  рассказали  ее

мне именно сегодня?

     -  Потому что сегодня пятнадцатое апреля.

     -  Так что же?

     -  Вчера я узнал из  болтовни  привратницы,  что  день  пятнадцатое  апреля

играет важную роль в жизни Луизы д'Эрнемон.

     -  Быть не может!

     -  Обычно она все дни  проводит  в  трудах,  шьет,  убирает  в  двух  своих

комнатках, готовит завтрак к возвращению  дочки  из  муниципальной  школы...  Но

пятнадцатого апреля, вопреки обыкновению, она вместе с  дочкой  уходит  из  дому

около десяти утра,  а  возвращается  к  вечеру.  Каждый  год,  в  любую  погоду.

Согласитесь, есть нечто странное в этой дате,  которую  я  обнаружил  на  старой

картине, если знаешь, что тою же датой  помечена  другая  такая  же  картина,  и

вдобавок та  же  дата  побуждает  правнучку  откупщика  д'Эрнемона  к  ежегодным

отлучкам.

     -  Нечто странное? Вы правы,   - задумчиво протянул Люпен.   - И  никто  не

знает, куда ходит эта женщина?

     -  Никто. Она никому не рассказывает. Впрочем, она вообще не болтлива.

     -  Вы уверены, что в своем рассказе не отклонились от истины?

     -  Совершенно уверен. Да вот вам и подтверждение.

     Дверь, ведущая в комнату швеи, растворилась; девочка лет семи-восьми  вошла

и остановилась у окна. За ней показалась высокая, еще красивая дама с  добрым  и

печальным лицом. Мать и дочь были готовы; обе одеты просто, но видно  было,  что

мать постаралась придать своему наряду некоторое изящество.

     -  Видите,   - прошептал я,   - они уходят.

     Действительно, дама взяла дочку за руку, и они вышли из комнаты.

     Люпен схватился за шляпу.

     -  Идете со мной?

     Меня одолевало такое  любопытство,  что  я  и  не  подумал  отказаться.  Мы

спустились вместе с Люпеном.

     Выйдя на улицу, мы заметили, что моя соседка входит в булочную. Она  купила

два небольших хлебца, положила их в корзину, которую несла  дочь;  похоже  было,

что в этой корзинке уже лежат  съестные  припасы.  Потом  они  пошли  в  сторону

Больших бульваров и добрались по ним до площади Звезды. Авеню Клебер привела  их

в Пасси.

     Люпен шагал молча, погруженный в раздумье; я радовался, что мне удалось его

заинтересовать. Время от времени  он  ронял  какую-нибудь  реплику,  позволявшую

проследить за ходом его размышлений, и я убеждался,  что  он  так  же  далек  от

решения загадки, как и я.

     Тем временем Луиза д'Эрнемон свернула налево, на улицу  Ренуара,  старинную

тихую улочку, где жили Франклин и Бальзак; старые дома и укромные садики придают

ей нечто провинциальное. Она расположена на холме,  у  подножия  которого  течет

Сена, и переулочки сбегают прямо к реке.

     На один из таких  переулков,  узкий,  извилистый  и  пустынный,  вышла  моя

соседка. Первый дом по правую руку был обращен фасадом на улицу  Ренуара,  далее

тянулась  замшелая  стена,  необычайно  высокая,  укрепленная   контрфорсами   и

утыканная сверху бутылочным стеклом.

     Посредине в ней была прорублена низкая  дверь  в  форме  арки;  перед  этой

дверью Луиза д'Эрнемон остановилась и отворила ее ключом, который показался  нам

огромным.

     -  Во всяком случае,   - сказал мне Люпен,   - скрывать ей нечего:  она  ни

разу не оглянулась по сторонам.

     Не успел он договорить, как сзади послышались шаги.  То  были  двое  нищих,

старик и старуха, оборванные, грязные, в лохмотьях. Они прошли мимо, не  обращая

на нас внимания. Старик вынул из  котомки  такой  же  ключ,  какой  был  у  моей

соседки, и вставил его в скважину. Дверь за ним затворилась.

     И сразу же в конце  переулка  раздался  скрежет  автомобильных  тормозов...

Люпен увлек меня за собой метров на пятьдесят дальше, в  нишу,  где  можно  было

укрыться от посторонних взглядов. Мы увидели, как из  автомобиля  вышла  молодая

женщина с собачкой на руках, очень элегантная, вся в  драгоценностях,  глаза   -

неправдоподобно  черные,  губы  неправдоподобно  алые,  волосы   неправдоподобно

белокурые. Тот же жест перед  дверью,  тот  же  ключ...  И  барышня  с  собачкой

скрылась с глаз.

     -  Это становится забавным,   - ухмыльнулся Люпен.    -  Что  общего  может

быть у всех этих людей?

     Затем перед нами прошествовали две сухопарые дамы  преклонных  лет,  одетые

весьма убого и похожие друг на друга, как сестры; затем  лакей;  затем  пехотный

капрал; затем толстяк в засаленной и рваной куртке; затем семья  рабочих,  отец,

мать и четверо детей, все четверо  бледные,  изможденные -видно  было,  что  они

живут впроголодь; и у каждого из прибывших была с собой корзинка или  кошелка  с

едой.

     -  Это пикник!   - воскликнул я.

     -  Я все больше удивляюсь,   - отозвался Люпен,   - и не успокоюсь, пока не

выясню, что происходит за этой стеной.

     О том, чтобы перелезть  через  нее,  нечего  было  и  думать.  Вдобавок  мы

обнаружили, что обоими концами стена упирается в дома,  в  которых  не  было  ни

единого окна, выходившего в переулок.

     Мы тщетно пытались  изобрести  какую-нибудь  военную  хитрость,  как  вдруг

дверца вновь отворилась и выпустила одного из сыновей рабочего.

     Мальчишка пустился бегом в сторону улицы Ренуара. Несколько минут спустя он

вернулся с двумя бутылками воды; поставив их на землю,  он  полез  в  карман  за

ключом.

     Люпен тем временем отошел от меня и неторопливо  проследовал  вдоль  стены,

делая вид, будто прогуливается. Как только ребенок вошел в дверь и захлопнул  ее

за собой, Люпен подскочил и успел вставить в паз замка кончик ножа. Язычок замка

не защелкнулся, и теперь достаточно было толкнуть дверь, чтобы она отворилась.

     -  Готово,   - сказал Люпен.

     Сперва он осторожно заглянул в щель, потом, к моему величайшему  изумлению,

преспокойно вошел. Последовав его примеру, я убедился, что метрах  в  десяти  от

стены посажена густая рощица лавров, позволяющая незаметно подойти поближе.

     Люпен остановился среди кустов. Я приблизился к нему  и  так  же,  как  он,

раздвинул ветви. Моим глазам открылось столь неожиданное зрелище, что я невольно

ахнул; Люпен же процедил:

     -  Черт побери! До чего занятно!

     В пространстве между двумя домами без окон мы увидели тот самый дворик, что

был изображен на старой картине, купленной мною у старьевщика.

     Тот самый дворик! В глубине, у задней стены, виднелась легкая колоннада той

самой греческой ротонды. Посредине те самые каменные скамьи на круглой смотровой

площадке, от которой четыре  ступени  вели  к  бассейну,  выложенному  замшелыми

плитами. Налево высился тот самый колодец с затейливой железной крышей, а рядом 

- те самые солнечные часы со столбиком и мраморной доской!

     Тот самый дворик! Все это было невероятно странно, тем более что  у  нас  с

Люпеном не выходила из головы дата, 15 апреля, указанная в  углу  картины!  Мало

того, сегодня 15 апреля, и именно в этот день человек шестнадцать -восемнадцать,

столь различного достатка, столь непохожих по манерам, решили собраться  в  этом

заброшенном уголке Парижа.

     В тот миг, когда мы их увидели, все они сидели отдельными кучками,  кто  на

скамьях, кто на  ступеньках,  и  ели.  Неподалеку  от  моей  соседки  с  дочерью

расположилась вся семья рабочего и чета нищих; поодаль, выложив  ломти  ветчины,

банки с сардинами и швейцарский сыр,  сгрудились  лакей,  толстяк  в  засаленной

куртке, пехотный капрал и две сестрицы, отличавшиеся худобой.

     Была половина второго. Нищий и толстяк достали  трубки.  Мужчины  курили  у

ротонды, женщины подошли к ним поближе. Казалось, все здесь друг друга знают.

     Мы находились довольно далеко от них и  не  слышали,  о  чем  они  говорят.

Однако заметно было, что у них идет оживленная беседа.  Больше  всех  выделялась

барышня  с  собачкой:  окруженная  слушателями,  она  пылко  что-то  доказывала,

подкрепляя свои слова энергичными жестами, тревожившими собачку, которая яростно

лаяла.

     Вдруг кто-то вскрикнул, и сразу же зазвучали вопли ярости; все  ринулись  к

колодцу.

     Оттуда в это время вылезал мальчик, сын рабочего. К поясу его был прицеплен

железный крюк, от которого тянулась веревка; трое  его  братьев  поднимали  его,

крутя ворот.

     Капрал оказался расторопнее других: он первым налетел на парнишку,  но  тут

же в него вцепились лакей и толстяк,  между  тем  как  нищие  и  тощие  сестрицы

вступили врукопашную с родителями мальчика.

     В мгновение ока мальчик  остался  в  одной  рубашке.  Лакей,  завладев  его

одеждой, пустился наутек, преследуемый капралом, который вырвал у  него  из  рук

штаны, но их тут же выхватила у него одна из сестер.

     -  Они сошли с ума,   - прошептал я, не зная, что и думать.

     -  Ничего подобного,   - отозвался Люпен.

     -  Вот как? Неужели вы понимаете, что происходит?

     Наконец Луизе д'Эрнемон, которая, очевидно, была у них посредницей, удалось

восстановить порядок. Все снова уселись, но теперь у отчаявшихся людей  наступил

упадок сил, они застыли молча, изнуренные усталостью.

     Потянулось время. Наскучив ожиданием и проголодавшись, я  сходил  на  улицу

Ренуара и купил кое-какую еду; мы подкрепились, не  сводя  глаз  с  непостижимой

комедии,  которая  разыгрывалась  перед  нами.  Казалось,   с   каждой   минутой

собравшимися овладевает все большее уныние;  спины  их  гнулись  все  ниже;  они

застыли в безнадежных позах, поглощенные думами.

     -  Не собираются ли они здесь ночевать?   - спросил я, изнемогая от скуки.

     Но около пяти часов толстяк в засаленной куртке вынул часы. Все последовали

его примеру: казалось,  они  мучительно,  с  часами  в  руках,  ждут,  когда  же

свершится некое, весьма важное для них, событие.  Но  событие  не  произошло,  и

спустя двадцать минут толстяк безнадежно махнул рукой, встал и надел шляпу.

     Послышались сетования. Две тощие  сестры  и  жена  рабочего  опустились  на

колени и перекрестились. Барышня с собачкой и нищенка,  рыдая,  обнялись,  и  мы

видели, как Луиза д'Эрнемон печальным движением притянула к себе дочь.

     -  Пойдем отсюда,   - сказал Люпен.

     -  Вы полагаете, ожидание окончено?

     -  Да, и нам самое время удирать.

     Мы беспрепятственно удалились. Люпен свернул налево  по  улице  Ренуара  и,

оставив меня  на  тротуаре,  зашел  в  первый  дом,  соседствовавший  с  двором,

отгороженным стеной.

     Потолковав с привратницей, он вернулся, и мы остановили автомобиль.

     -  Туринская улица, тридцать четыре,   - бросил Люпен шоферу.

     Первый этаж дома  тридцать  четыре  по  этой  улице  занимала  нотариальная

контора, и нас почти сразу  же  пригласили  пройти  в  кабинет  мэтра  Валандье,

приветливого и улыбчивого человека средних лет.

     Люпен назвался капитаном в отставке Жаннио. Он, дескать, хотел бы построить

дом по своему вкусу, и ему рассказали о подходящем участке земли рядом с  улицей

Ренуара.

     -  Но этот участок не продается!   - воскликнул мэтр Валандье.

     -  Вот как? А я слышал, что продается.

     -  Отнюдь нет, отнюдь нет...

     Нотариус поднялся, достал из шкафа какой-то предмет и показал  его  нам.  Я

был поражен. Это была точь-в-точь такая же картина, как та, что я купил,  и  как

та, что висела у Луизы д'Эрнемон.

     -  Вы имеете в виду участок, изображенный на этом  холсте,  так  называемый

двор д'Эрнемонов?

     -  Именно его.

     -  Так вот,   - подхватил нотариус,     -  этот  двор  был  некогда  частью>

обширного сада, принадлежавшего откупщику д'Эрнемону, тому самому,  который  был

казнен во времена террора. Наследники постепенно продали  все,  что  можно  было

продать. Но этот последний клочок земли остался и впредь будет оставаться  в  их

общем владении до тех пор, пока...

     Нотариус рассмеялся.

     -  До каких же пор?   - спросил Люпен.

     -  О, это целая история, причем весьма  любопытная;  иногда  я  для  забавы

листаю пухлую папку с документами, посвященными этому делу.

     -  Можно полюбопытствовать?..

     -  Почему бы и нет,   - ответил мэтр Валандье, который, судя по всему,  был

рад рассказать нам эту историю.

     И, не дождавшись уговоров, он приступил к рассказу.

 

 

     Едва началась революция, Луи Агриппа д'Эрнемон объявил, что уезжает к  жене

и дочери в Женеву,  а  сам  запер  свой  особняк  в  Сен-Жерменском  предместье,

рассчитал слуг и перебрался вместе с сыном Шарлем в скромный домик в Пасси,  где

никто его не знал, кроме преданной старой служанки. Там он скрывался три года  в

надежде, что его убежище не будет обнаружено и впредь, но как-то раз,  когда  он

отдыхал после трапезы, к нему в комнату вбежала служанка. Она заметила  в  конце

улицы вооруженный патруль, который  двигался  по  направлению  к  их  дому.  Луи

д'Эрнемон проворно вскочил, и в тот миг, когда в дом застучали,  проскользнул  в

дверь, которая вела в сад, испуганно крикнув сыну:

     -  Задержи их хотя бы на пять минут!

     Возможно, он  хотел  бежать,  но  обнаружил,  что  у  выхода  из  сада  его

поджидают. Семь-восемь минут спустя он вернулся, с полным самообладанием ответил

на вопросы и, не сопротивляясь, дал себя увести. Его сына Шарля тоже арестовали,

хотя ему едва минуло восемнадцать.

     -  Когда это произошло?

     -  Двадцать шестого жерминаля, на втором году революционного летосчисления,

иными словами...

     Мэтр Валандье  помедлил,  взглянул  на  календарь,  висевший  на  стене,  и

воскликнул:

     -  Да ведь сегодня как раз годовщина того дня!  Арест  откупщика  произошел

именно пятнадцатого апреля.

     -  Любопытное совпадение!   - заметил  Люпен.     -  Учитывая,  какие  были

времена, надо полагать, этот арест имел для него самые серьезные последствия?

     -   Последствия  были  воистину  трагические,     -  усмехнувшись,  ответил

нотариус.   - Через три месяца, в начале термидора, откупщик взошел  на  эшафот.

Шарль, его сын, остался в тюрьме, а все их имущество было конфисковано.

     -  Они были несметно богаты, не так ли?   - вставил Люпен.

     -  В том-то и дело! Именно в  этом  вопросе  начинается  путаница.  Все  их

богатство, впрямь несметное, бесследно исчезло. Оказалось, что  особняк  в  Сен-

Жерменском предместье был еще до революции продан какому-то  англичанину,  равно

как и все замки и земли в провинции, драгоценности,  коллекции  и  прочее  добро

откупщика. По распоряжению конвента, а затем  при  директории  были  предприняты

тщательные розыски. Но они ни к чему не привели.

     -  Во всяком случае, оставался дом в Пасси.

     -  Дом  в  Пасси  купил  за  бесценок  некий  гражданин  Броке,  тот  самый

представитель Коммуны*, который арестовал д'Эрнемона.  Гражданин  Броке  заперся

там, забаррикадировал двери, укрепил стены,  и  когда  Шарль  д'Эрнемон  наконец

вышел на волю и явился домой, новый обитатель встретил его ружейными выстрелами.

Шарль подал на него в суд, проиграл дело, затем предложил продать дом за немалые

деньги. Гражданин Броке держался непреклонно. Он купил дом  и  не  желал  с  ним

расставаться; он не расстался бы с  ним  до  самой  смерти,  если  бы  Шарль  не

заручился поддержкой Бонапарта. Двенадцатого февраля тысяча  восемьсот  третьего

года гражданин Броке наконец убрался восвояси, но так велика была радость  Шарля

и, несомненно, умственные силы его были так подорваны перенесенными  невзгодами,

что, едва он вступил на порог отвоеванного дома, не успев даже  дверь  отворить,

он пустился петь, плясать  - словом, повредился в уме.

 

     * В годы Великой французской революции  - муниципалитет Парижа.

 

     -  Гром и молния!   - проворчал Люпен.   - Что с ним было дальше?

     -  Его мать и сестра Полина (которая в Женеве  вышла  замуж  за  одного  из

двоюродных братьев) обе умерли, заботы о больном взяла на себя старая  служанка,

и они поселились вдвоем в доме в Пасси. Шли годы, и ничего  достойного  внимания

не происходило, как  вдруг  в  тысяча  восемьсот  двенадцатом  году  последовала

неожиданная развязка. Старуха служанка  на  смертном  одре  в  присутствии  двух

специально  приглашенных  свидетелей  сделала  поразительнейшие  признания.  Она

объявила, что в начале революции откупщик перевез в дом в  Пасси  мешки,  полные

золота и серебра, а за несколько дней до ареста эти мешки исчезли.  Если  верить

тому, что позднее поведал ей  Шарль  д'Эрнемон  со  слов  отца,  сокровища  были

спрятаны где-то  в  саду,  между  ротондой,  солнечными  часами  и  колодцем.  В

подтверждение она показала три картины, или, вернее, три холста, поскольку тогда

они еще не были обрамлены,   - откупщик  написал  их  в  заточении  и  ухитрился

передать ей с наказом отдать их его жене, сыну и  дочери.  Предвкушая  обладание

сокровищем, Шарль и старая служанка хранили тайну. Потом был суд, возврат  дома,

душевное расстройство  хозяина,  напрасные  поиски,  предпринятые  служанкой,  а

сокровища по-прежнему находились там, в саду.

     -  И они все еще там?

     -  Они останутся там навсегда,   -  воскликнул  мэтр  Валандье,     -  если

только... если только гражданин  Броке,  который  несомненно  что-то  учуял,  не

добрался до них. Но едва ли это так: гражданин Броке кончил жизнь в нищете.

     -  А что потом?

     -  Потом принялись искать. Приехали из Женевы дети  Полины,  сестры  Шарля.

Обнаружилось, что Шарль был тайно женат и у него остался сын. Все эти наследники

взвалили на себя бремя поисков.

     -  А Шарль?

     -  Шарль жил в полном уединении. Он не выходил из своей комнаты.

     -  Никогда?

     -  Да нет, и это самая необычная, самая таинственная подробность дела.  Раз

в году Шарль д'Эрнемон, влекомый каким-то бессознательным  стремлением,  выходил

из своего убежища, проделывал тот самый путь, который проделал в свое время  его

отец, пересекал сад и усаживался то на ступеньки ротонды, изображенной  на  этой

картине, то на край вот этого колодца. В  пять  часов  двадцать  семь  минут  он

поднимался и шел домой, и до самой смерти   -  а  умер  он  в  тысяча  восемьсот

двадцатом году  - ни разу  не  бывало,  чтобы  он  пренебрег  этим  непостижимым

паломничеством. Причем он совершал его всегда пятнадцатого апреля,  в  годовщину

ареста.

     Мэтр Валандье не улыбался больше:  таинственная  история,  которую  он  нам

поведал, взволновала его самого.

     -  А после смерти Шарля?   - на мгновение задумавшись, спросил Люпен.

     -  В тех пор,   - подхватил нотариус с торжественностью в голосе,    -  вот

уже скоро сто лет наследники Шарля и  Полины  д'Эрнемон  ежегодно  посещают  это

место пятнадцатого апреля. Первые годы были посвящены усердным поискам. Перерыли

каждую пядь земли, перекопали каждый клочок сада.  Теперь  все  кончено.  Поиски

почти прекращены. Изредка вдруг, ни с того ни с  сего,  перевернут  какой-нибудь

валун, пошарят в колодце. Наследники просто рассаживаются на  ступенях  ротонды,

подобно бедному умалишенному, и ждут, точь-в-точь, как ждал  он.  Видите  ли,  в

этом и кроется их трагедия. Вот уже  сто  лет,  как  все  отпрыски  этой  семьи,

сменявшие друг друга, утратили  - как бы сказать?   - волю к жизни. Они лишились

отваги, лишились предприимчивости. Они ждут. Ждут пятнадцатого апреля,  а  когда

приходит пятнадцатое апреля, ждут чуда. Все они постепенно впали в  нищету.  Мои

предшественники и я мало-помалу  продали  сперва  дом,  на  месте  которого  был

выстроен другой, более доходный, затем, один за другим, участки сада  и  прочее.

Но с этим уголком  наследники  не  расстались  бы  и  под  страхом  смерти.  Они

единодушны: и Луиза д'Эрнемон,  прямая  наследница  Полины,  и  нищие,  рабочие,

лакей, цирковая плясунья и прочие отпрыски несчастного Шарля.

     -  А каково ваше мнение обо всем  этом,  мэтр  Валандье?     -  помолчав  с

минуту, задал Люпен новый вопрос.

     -  По-моему, там ничего нет. Разве можно с доверием относиться к россказням

старой, выжившей из  ума  служанки?  Разве  можно  придавать  значение  причудам

душевнобольного? Кроме того, если бы откупщик и впрямь обратил свое состояние  в

деньги, не кажется ли вам, что эти деньги уже  давно  отыскались  бы?  На  таком

клочке земли можно спрятать документ, драгоценность, но не мешки с сокровищами.

     -  А как же картины?

     -  Разумеется, это довод. Но считаться достаточным доказательством он  все-

таки не может.

     Люпен склонился над картиной, которую нотариус извлек  из  шкафа,  и  после

долгого осмотра спросил:

     -  Вы говорили, картин было три?

     -  Да, одна из них  здесь,  ее  вручили  моему  предшественнику  наследники

Шарля. Другая принадлежит Луизе д'Эрнемон. Судьба третьей неизвестна.

     -  И все три картины были помечены одной и той же  датой?   -переглянувшись

со мной, продолжал Люпен.

     -  Да. Ее проставил  Шарль  д'Эрнемон,  когда  незадолго  до  смерти  велел

вставить в рамы... Это все та же дата, пятнадцать  - четыре  - два, что означает

пятнадцатое апреля второго года по революционному летосчислению, поскольку  отца

и сына арестовали в апреле тысяча семьсот девяносто четвертого года.

     -  Ах, вот как,   - протянул Люпен.   - Значит, цифра два означает...     -

Он на несколько мгновений задумался, потом снова заговорил:   - Не  ответите  ли

вы мне еще на один вопрос. Не предлагал ли кто-нибудь свои услуги для разрешения

этой задачи?

     -  О чем вы говорите!   - возопил, воздев руки к небу, мэтр Валандье.     -

Да это бич нашей конторы! С тысяча восемьсот  двадцатого  по  сорок  третий  год

наследники семьи д'Эрнемон восемнадцать раз вызывали в Пасси господина  Тюрбона,

одного из  моих  предшественников:  всякие  обманщики,  гадальщики,  ясновидящие

обещали им  отыскать  сокровища  откупщика.  В  конце  концов  было  установлено

правило:  всякое  постороннее  лицо,  желающее   предпринять   розыск,   обязано

предварительно внести в контору определенную сумму денег.

     -  Какую?

     -  Пять тысяч франков.  В  случае  успеха  к  этому  лицу  переходит  треть

сокровищ. В случае неуспеха внесенные  деньги  достаются  наследникам.  Так  что

теперь я живу спокойно.

     -  Вот пять тысяч франков.

     -  Как! Что вы говорите?   - так и подскочил нотариус.

     -  Я говорю,     -  повторил  Люпен,  доставая  из  кармана  пять  купюр  и

преспокойнейшим образом выкладывая их на стол,   - я говорю: вот он, мой взнос в

пять тысяч франков.  Будьте  любезны  выдать  мне  расписку  и  пригласить  всех

наследников д'Эрнемона прибыть в Пасси пятнадцатого апреля будущего года.

     Нотариус не мог опомниться от изумления. Да я и сам, как  ни  приучил  меня

Люпен ко всяким театральным жестам, был весьма удивлен.

     -  Это серьезно?   - проговорил мэтр Валандье.

     -  Серьезней некуда.

     -  Как бы то ни было, мое мнение вам  известно.  Все  эти  неправдоподобные

россказни ничем не подтверждаются.

     -  Я придерживаюсь другой точки зрения,   - возразил Люпен.

     Нотариус окинул его таким взглядом, каким смотрят  на  умалишенных.  Потом,

решившись, взял перо и по  всей  форме  на  гербовой  бумаге  составил  договор,

гарантировавший капитану в  отставке  Жаннио,  сделавшему  взнос  в  пять  тысяч

франков, треть суммы, каковую ему удастся обнаружить.

     -  Если вы передумаете,   - добавил нотариус,   -  прошу  вас  предупредить

меня об этом за неделю. Я извещу семью д'Эрнемонов  в  самый  последний  момент,

чтобы не терзать этих несчастных слишком долгим ожиданием.

     -  Можете известить их хоть сегодня, мэтр Валандье. Надежда скрасит им этот

год.

     Затем мы откланялись. Едва мы вышли за порог, я вскричал:

     -  Так вы что-то знаете?

     -  Я?   - ответствовал Люпен.   -  Ровным  счетом  ничего.  Это-то  меня  и

забавляет.

     -  Но поиски ведутся уже сто лет!

     -  Здесь надо не искать, а размышлять. А у меня впереди  триста  шестьдесят

пять дней на размышления. Это даже чересчур: как бы мне не позабыть об этом деле

при всей его  занимательности.  Вы  ведь,  мой  дорогой,  будете  столь  любезны

напомнить мне о нем?

     В последующие месяцы я напоминал ему несколько раз, но он как-то  пропускал

мои слова мимо ушей. Потом я довольно долго его не видел. Потом узнал, что в  то

время он ездил в Армению и вел борьбу не на  жизнь,  а  на  смерть  с  султаном,

борьбу, завершившуюся падением кровавого деспота.

     Тем не менее я посылал ему письма по адресу, который он мне  оставил,  и  в

этих письмах сообщал сведения о своей соседке  Луизе  д'Эрнемон:  несколько  лет

тому назад у нее был роман с очень богатым молодым человеком, который  любит  ее

до сих пор, но родные вынудили его расстаться с любимой; молодая женщина была  в

отчаянии и с тех пор живет вдвоем с дочерью, зарабатывая на хлеб своими руками.

     Люпен не ответил ни на одно письмо. Да и получил ли он их?

     Между тем приближалось 15 апреля, и я временами беспокоился, не помешают ли

моему другу его многочисленные затеи прибыть на условленное свидание.

     Наконец наступило 15 апреля, и я уже кончил завтракать, а Люпена все еще не

было. В четверть первого я вышел из дому и поехал в Пасси.

     В переулке я сразу же заметил  перед  дверью  четверку  мальчишек,  сыновей

рабочего. Предупрежденный ими, навстречу мне вышел мэтр Валандье.

     -  А где же капитан Жаннио?   - вскричал он.

     -  Его еще нет?

     -  Нет, и смею вас уверить, все ждут его с нетерпением.

     И впрямь наследники сгрудились вокруг нотариуса, и на знакомых мне лицах не

видно было того выражения угрюмой безнадежности, которое омрачало их год назад.

     -  Они надеются,   - сказал мэтр Валандье,   - и  это  моя  вина.  Чего  вы

хотите! Ваш друг произвел на меня такое впечатление, что я вселил  в  души  этих

бедняг доверие к нему, доверие,  которого  сам  не  разделяю.  И  все-таки  этот

капитан Жаннио  - удивительный человек!

     Нотариус  стал  меня  расспрашивать,  и  я  сообщил  ему  более  или  менее

фантастические сведения  о  капитане  Жаннио;  наследники  выслушали  их,  качая

головами.

     Луиза д'Эрнемон прошептала:

     -  А если он не приедет?

     -  Нам достанется пять тысяч франков, и то хорошо,   - заметил нищий.

     Но тщетно! От слов Луизы д'Эрнемон на всех  словно  повеяло  холодом.  Лица

нахмурились, и я почувствовал, как всех охватила гнетущая тревога.

     В половине второго две тощие сестрицы в изнеможении опустились  на  скамью.

Потом толстяк в засаленной куртке внезапно набросился на нотариуса с упреками:

     -  Ну что ж, мэтр  Валандье,  вы  нам  за  это  ответите.  Вы  должны  были

доставить сюда капитана, живого или мертвого. Это жулик, ясное дело!

     Он  злобно  покосился  в  мою  сторону.  Лакей  тоже  пробормотал  какое-то

ругательство по моему адресу.

     Но тут старший мальчишка показался в дверях и завопил:

     -  Кто-то едет! На мотоцикле!

     Из-за стены послышался рев мотора. Какой-то человек, рискуя переломать себе

кости, спускался на мотоцикле по переулку. Перед дверью он  резко  затормозил  и

соскочил на землю.

     Несмотря на пыль, покрывающую  его  плотным  слоем  с  головы  до  ног,  мы

заметили, что одет он не подорожному: на нем был  темно-синий  костюм,  брюки  с

безукоризненной складкой, черная фетровая шляпа и лаковые туфли.

     -  Разве это капитан Жаннио?     -  возопил  нотариус,  не  сразу  узнавший

мотоциклиста.

     -  Он самый,   - объявил Люпен, протягивая нам руку,     -  капитан  Жаннио

собственной  персоной.  Просто  я  сбрил  усы.  Мэтр  Валандье,  вот   расписка,

скрепленная вашей подписью.   -  Он  ухватил  одного  из  мальчишек  за  руку  и

распорядился:   - Беги на стоянку автомобилей и передай, чтобы  прислали  машину

на улицу Ренуара. Стрелой! В четверть третьего у меня неотложное свидание.

     Все зароптали. Капитан Жаннио извлек из кармана часы.

     -  К чему волноваться? Сейчас  без  двенадцати  два.  В  моем  распоряжении

добрых четверть часа. Но до чего я устал, боже мой! А главное, как проголодался!

     Капрал поспешно протянул ему свой пайковый хлеб, он откусил огромный кус и,

усевшись, произнес:

     -  Прошу прощения. Скорый из Марселя сошел с рельс между Дижоном и Ларошем.

Человек двенадцать погибло, многие получили увечья  - пришлось помогать. Потом в

багажном  вагоне  я  откопал  вот  этот   мотоцикл...   Мэтр,   будьте   любезны

распорядиться, чтобы его доставили законному владельцу. На руле есть  бирка.  А,

малыш, вернулся? Машина ждет? На углу улицы Ренуара? Превосходно.

     Он глянул на часы.

     -  Ого! Нельзя терять ни минуты.

     Я смотрел на него, снедаемый любопытством. А что, должно  быть,  испытывали

наследники д'Эрнемона! Разумеется, они не питали к капитану Жаннио того доверия,

какое я питал к Люпену. И все же лица их, искаженные волнением, были бледны.

     Капитан Жаннио медленно пошел налево и приблизился к  солнечным  часам.  Их

основание представляло собой фигуру человека  с  мощным  торсом,  державшего  на

плечах мраморную доску, над поверхностью которой так потрудилось  время,  что  с

трудом  можно  было  различить  деления,  обозначавшие  часы.  Наверху  Амур   с

раскрытыми крылышками держал длинную стрелу, служившую часовой стрелкой.

     С минуту капитан  сосредоточенно  рассматривал  солнечные  часы.  Затем  он

произнес:

     -  Потрудитесь принести нож.

     Где-то дважды пробили часы. В этот самый  миг  тень  стрелы  на  освещенном

солнцем циферблате коснулась трещины, тянувшейся по мрамору и делившей циферблат

на две примерно равные части.

     Капитан схватил складной нож, который ему протянули. Открыл его. И  острием

лезвия,  с  величайшей  осторожностью,  принялся  скрести  смесь  земли,  мха  и

лишайника, которой была забита узкая щель.

     На расстоянии всего двух сантиметров от края он остановился, потому что нож

наткнулся на препятствие; с помощью большого и указательного пальца Люпен извлек

из  углубления  какой-то  небольшой  предмет,  протер  его  ладонями  и  передал

нотариусу.

     -  Держите, мэтр Валандье, вот уже кое-что.

     Это был огромный, не меньше ореха, бриллиант изумительной огранки.

     Затем капитан снова принялся за дело. И почти сразу же  - новая  остановка.

Мы увидели второй бриллиант, великолепием и чистотой не уступавший первому.

     Затем на свет появился третий, четвертый.

     За какую-то минуту, исследовав всю трещину от края  до  края,  доски  и  не

углубившись в нее больше чем на  полтора  сантиметра,  капитан  извлек  на  свет

восемнадцать одинаковых бриллиантов.

     За эту минуту вокруг солнечных часов никто не проронил ни звука,  никто  не

шелохнулся. Наследники были в столбняке. Потом толстяк прошептал:

     -  Разрази меня гром!

     А капрал простонал:

     -  Ох, капитан, капитан...

     Обе сестры лишились чувств. Барышня с собачкой опустилась на колени и стала

молиться; лакей шатался, обхватив обеими  руками  голову,     -  он  был  словно

пьяный! Луиза д'Эрнемон плакала.

     Когда все немного успокоилось и  захотели  поблагодарить  капитана  Жаннио,

того уже и след простыл.

     Несколько лет спустя мне наконец представился случай расспросить Люпена  об

этом деле. В пылу откровенности он сказал:

     -  Вы об истории с восемнадцатью бриллиантами? Боже мой,  подумать  только,

что три или четыре поколения таких же людей, как  мы  с  вами,  напрасно  искали

решение этой задачи! А восемнадцать бриллиантов спокойно лежали на месте,  чуть-

чуть прикрытые грязью.

     -  Но как вы догадались?

     -  Я не догадался. Я додумался. По правде  сказать,  долго  раздумывать  не

пришлось. С самого начала  меня  поразило  одно  обстоятельство:  во  всей  этой

истории самую важную роль играло время. Шарль д'Эрнемон,  когда  он  еще  был  в

здравом уме, сам начертал дату на трех картинах. А потом, когда он заблудился  в

потемках, слабый луч сознания ежегодно приводил его на середину старого сада,  и

тот же луч уводил его оттуда каждый год в одно и то же время, а  именно  в  пять

часов  двадцать  семь  минут.  Что,  так  сказать,  управляло  его  расстроенным

рассудком? Какая высшая сила  распоряжалась  несчастным  безумцем?  Вне  всякого

сомнения, это было инстинктивное понятие о времени; на  картинах  откупщика  оно

воплощено в солнечных часах. Это было годовое  обращение  Земли  вокруг  Солнца,

приводившее Шарля д'Эрнемона в определенный день в сад  в  Пасси.  Наконец,  это

было ежедневное обращение Земли вокруг своей оси, выгонявшее  Шарля  из  сада  в

один и тот же определенный час, по всей  видимости  тогда,  когда  солнце,  лучи

которого в те годы  встречали  на  своем  пути  препятствия,  ныне  исчезнувшие,

уходило из сада в Пасси. Все это тоже символизировали солнечные часы. Вот почему

я сразу понял, где следует искать.

     -  Но как вы установили время поисков?

     -  Да попросту посмотрел  на  картины.  Современник  Шарля  д'Эрнемона  мог

написать: "двадцать шестое жерминаля второго года", мог  написать:  "пятнадцатое

апреля тысяча семьсот девяносто четвертого  года",  но  только  не  "пятнадцатое

апреля второго года". Я изумлен, что никому это не пришло в голову.

     -  Значит, цифра два означает два часа?

     -  Разумеется. Вот как, по-видимому, было дело.  Сначала  откупщик  обратил

все свое состояние в золото и серебро. Потом, для пущей безопасности,  купил  на

эти деньги  восемнадцать  превосходных  бриллиантов.  Застигнутый  патрулем,  он

бросился в  сад.  Где  спрятать  бриллианты?  Случайно  ему  на  глаза  попались

солнечные часы. Было два часа дня. Тень стрелы падала на трещину в  мраморе.  Он

покорился знаку, поданному тенью, закопал в пыль свои восемнадцать  бриллиантов,

а затем вернулся в дом и хладнокровно отдался в руки солдат.

     -  Но ведь тень от стрелы ложится в два часа на трещину  в  мраморе  каждый

день, а не только пятнадцатого апреля!

     -  Не забывайте, любезный друг, что мы имеем дело  с  безумцем,  а  у  него

запечатлелась в мозгу именно эта дата.

     -  Пусть так, но ведь, если вы разгадали эту загадку, вам ничего не  стоило

в любой день в течение целого года проникнуть в сад и похитить бриллианты.

     -  Верно, и я так бы и поступил без колебаний, если бы речь  шла  о  других

людях. Но я пожалел этих горемык. Да и  потом   -  вы  же  знаете  старого  осла

Люпена: он пойдет на любое сумасбродство ради того, чтобы покрасоваться  в  роли

благодетельного гения, а заодно ошеломить ближних.

     -  Ба,   -  воскликнул  я,     -  не  такое  уж  это  сумасбродство!  Шесть

прекрасных бриллиантов! Полагаю, что наследники д'Эрнемона с радостью  выполнили

уговор.

     Люпен взглянул на меня и ни с того, ни с сего разразился хохотом.

     -  Так вы ничего не знаете! Да, наследники д'Эрнемона изрядно обрадовались,

тут спорить не приходится. Однако, любезный друг, на другой же день  у  славного

капитана Жаннио  оказалось  ровно  столько  же  заклятых  врагов,  сколько  было

наследников у д'Эрнемона. На  другой  же  день  две  тощие  сестрицы  и  толстяк

организовали сопротивление. Договор? Он  ничего  не  стоит,  поскольку  никакого

капитана Жаннио нет в природе, и это  нетрудно  доказать.  "Откуда  взялся  этот

капитан Жаннио, этот авантюрист? Пусть только сунется, мы ему покажем!"

     -  И даже Луиза д'Эрнемон?..

     -  Нет, Луиза возражала против этой низости. Но  что  она  могла  поделать?

Кстати, когда она разбогатела, возлюбленный вернулся  к  ней.  Больше  я  о  ней

ничего не слышал.

     -  Что же было потом?

     -  Потом, любезный друг, я убедился, что попал в ловушку и  законным  путем

ничего не добьюсь, поэтому пришлось мне пойти с  ними  на  сделку  и  принять  в

уплату один скромный бриллиантик, наименее красивый из всех и  самый  маленький.

Вот и лезьте после этого вон из кожи, чтобы услужить ближнему!

     И Люпен процедил сквозь зубы:

     -  Благодарность, признательность  -  все  это  выдумки!  Хорошо  еще,  что

честным людям остается в утешение чистая совесть да сознание исполненного долга.

 

 

     ШАРФ ИЗ КРАСНОГО ШЕЛКА

 

     В то утро, в обычный час выйдя из дому и направляясь во Дворец  правосудия,

старший инспектор Ганимар заметил,  что  субъект,  шедший  перед  ним  по  улице

Перголезе, ведет себя как-то странно.

     Бедно одетый и, несмотря на ноябрь, в соломенной  шляпе,  он  через  каждые

пятьдесят-шестьдесят шагов нагибался  - то завязать шнурок, то  поднять  упавшую

трость, то еще за чем-либо. При  этом  он  всякий  раз  доставал  из  кармана  и

украдкой клал на край тротуара маленький кусочек апельсинной корки.

     Никто вокруг не обращал внимания на эту  его  причуду   -  а,  может  быть,

детское развлечение,   - однако Ганимар принадлежал к числу  тех  наблюдательных

людей,  которые  ни  к  чему   не   остаются   безучастны   и   чувствуют   себя

удовлетворенными,  только  когда  проникнут  в  тайную  причину  поразившего  их

явления. Инспектор двинулся следом за странным субъектом.

     Когда субъект свернул направо, на авеню Великой Армии, Ганимар заметил, что

он обменялся какими-то знаками с мальчишкой лет  двенадцати,  шедшим  по  другой

стороне.

     Метров через двадцать субъект  снова  нагнулся  и  на  этот  раз  подвернул

штанину. На тротуаре появилась еще одна апельсинная корка. В этот миг  мальчишка

остановился и на стене дома, у которого находился, начертил мелом круг, а в  нем

крест.

     Оба двинулись дальше. Через минуту  - опять  остановка:  субъект  поднял  с

земли булавку и уронил кусочек кожуры, а мальчишка тут же начертил на стене  еще

один крест в круге.

     "Проклятье!   - выругался про себя старший инспектор, не  без  удовольствия

хмыкнув.   - Что за чертовщину замышляют эти субчики?"

     Субчики спустились по авеню Фридланд и прошли по улице Фобур-Сент-Оноре, не

делая, впрочем, больше ничего подозрительного.

     Затем их странные действия возобновились,  повторяясь  почти  через  равные

промежутки времени чуть ли не механически. Было хорошо заметно,  что  человек  с

апельсинными корками выполнял свои манипуляции лишь после того, как выбирал дом,

подлежащий  отметке,  тогда  как  мальчишка  помечал  его  лишь  после   сигнала

сообщника.

     Согласованность их действий  была  очевидна;  необычное  поведение  парочки

весьма заинтересовало старшего инспектора.

     На площади Бово субъект остановился. Потом, приняв,  по-видимому,  какое-то

решение, он  опять  подвернул  штанину,  после  чего  опять  опустил  ее.  Тогда

мальчишка уселся на краю тротуара прямо напротив часового, стоявшего на посту  у

Министерства внутренних дел, и  начертил  на  камне  два  маленьких  крестика  в

кружках.

     У Елисейского дворца процедура повторилась, с той только разницей,  что  на

тротуаре перед резиденцией президента оказалось  уже  не  два,  а  три  условных

знака.

     -  Что же это может означать?   - пробормотал Ганимар,  который,  побледнев

от волнения, невольно подумал о своем вечном противнике Люпене: это случалось  с

ним всегда при столкновении с таинственными обстоятельствами.  -Что же это может

означать?

     Еще немного, и он бы задержал и допросил обоих  субчиков.  Но  Ганимар  был

слишком опытен, чтобы  совершить  подобную  глупость.  Тем  временем  человек  с

апельсинными корками закурил папироску, а мальчишка,  достав  откуда-то  окурок,

подошел к нему с явной  целью  попросить  огонька.  Они  обменялись  несколькими

словами. Мальчишка поспешно протянул  своему  сообщнику  какой-то  предмет,  как

показалось инспектору, револьвер в кобуре. Затем они оба склонились над  ним,  и

мужчина, повернувшись к стене, шесть  раз  засунул  руку  в  карман  и  произвел

движения, какие делают, когда заряжают револьвер.

     После этого сообщники снова двинулись в путь, добрались до улицы  Сюрен,  и

инспектор, шедший за ними столь  близко,  что  рисковал  привлечь  их  внимание,

увидел, что они нырнули в  подворотню  старого  дома,  все  окна  которого  были

закрыты ставнями, исключая окна четвертого  - и последнего  - этажа.

     Ганимар устремился за ними. Пробежав подворотню, он попал на широкий  двор,

в глубине которого висела вывеска маляра, а слева виднелась  лестничная  клетка.

Он поднялся до второго этажа, и, услышав наверху шум и  глухие  удары,  прибавил

шагу. Дверь на верхней площадке была открыта. Он вошел, на  секунду  прислушался

и,  бросившись  к  комнате,  откуда  раздавался  шум,  остановился  на   пороге,

запыхавшийся и изумленный: человек с корками и мальчишка стояли посреди  комнаты

и стучали стульями в пол.

     В этот миг из комнаты напротив появилось еще одно действующее лицо. Молодой

человек лет двадцати восьми  - тридцати, с короткими бачками, в очках, одетый  в

домашнюю куртку, подбитую каракулем; с виду он походил на  иностранца,  возможно

русского.

     -  Добрый день, Ганимар,   - поздоровался молодой  человек  и  обратился  к

двум приятелям:   - Благодарю вас, друзья, и поздравляю с успехом. Вот обещанная

награда.

     Молодой человек протянул им стофранковую банкноту, вытолкал  из  комнаты  и

закрыл двери.

     -  Извини, старина,   - сказал он Ганимару.   -  Мне  нужно  было  с  тобой

поговорить, причем срочно.

     Он протянул инспектору руку, но, так как тот с искаженным  от  гнева  лицом

стоял, совершенно ошеломленный, молодой человек воскликнул:

     -  Да ты, кажется, ничего не понимаешь? Но все ведь ясно:  мне  нужно  было

срочно с тобой повидаться. Теперь понял?   - И, словно  отвечая  на  возражения,

заговорил снова:   - Да нет, старина, ошибаешься. Если бы  я  написал  тебе  или

позвонил по телефону, ты бы не пришел или, наоборот, явился бы с целым полком. А

я хотел повидаться с тобой наедине и  подумал,  что  лучше  всего  выслать  тебе

навстречу этих молодцов, чтобы они бросали апельсинные корки, рисовали кресты  в

кружках  - словом, заманили тебя сюда... Да что это у тебя такой изумленный вид?

Что случилось? Может, ты меня не узнаешь? Я  - Люпен,  Арсен  Люпен.  Поройся-ка

хорошенько в памяти. Неужели это имя тебе ни о чем не напоминает?

     -  Скотина,   - процедил сквозь зубы Ганимар.

     -  Ты рассердился?   - с огорченной миной ласково продолжал Люпен.   -  Так

и есть, по глазам вижу. Дело Дюгриваля, верно? Мне нужно было дождаться, пока ты

меня арестуешь? Черт побери,  это  не  пришло  мне  в  голову!  Клянусь,  что  в

следующий раз...

     -  Негодяй,   - пробормотал Ганимар.

     -  А я-то хотел тебя порадовать! Честное слово, я сказал  себе:  "Давненько

мы не виделись с толстым славным Ганимаром. Он же бросится мне на  шею,  это  уж

точно!"

     Ганимар, который стоял не шелохнувшись, начал потихоньку приходить в  себя.

Он огляделся вокруг, потом посмотрел на Люпена, явно размышляя, не следует ли  в

самом деле броситься ему на шею, после чего окончательно  опомнился  и,  схватив

стул, уселся, словно вдруг решил выслушать своего собеседника.

     -  Говори,   - отчеканил он,   - но только без твоих штучек. Я спешу.

     -  Ну вот, так-то лучше,   - отозвался Люпен.   -  Поговорим.  Более  тихое

местечко и выдумать трудно. Этот старый особняк принадлежит герцогу де  Рошлору 

- он в нем не  живет  и  сдал  мне  весь  этаж,  а  службы  отдал  под  малярную

мастерскую. У меня  есть  несколько  таких  квартир   -  весьма  удобно.  Здесь,

несмотря на внешность русского вельможи, я известен как господин  Жан  Добрейль,

бывший  министр.  Понимаешь,  я  выбрал  довольно  редкую  профессию,  чтобы  не

привлекать внимание...

     -  Да что мне за дело до всего этого?   - прервал Ганимар.

     -  И правда, ты ведь торопишься, а я разболтался. Извини, я  много  времени

не займу. Пять минут... Сейчас начну. Сигару? Нет? Превосходно,  тогда  и  я  не

буду.   - Люпен тоже уселся, в задумчивости  побарабанил  пальцами  по  столу  и

начал:   - Семнадцатого октября тысяча пятьсот девяносто  девятого  года  теплым

радостным днем... Ты следишь за моей мыслью? Итак, семнадцатого  октября  тысяча

пятьсот девяносто девятого года...  Впрочем,  может,  не  стоит  возвращаться  к

царствованию Генриха Четвертого и рассказывать тебе об истории Нового  моста?  *

Нет, пожалуй: в истории Франции ты не слишком силен, поэтому  не  буду  забивать

тебе голову. Тебе достаточно знать, что сегодня около часа  ночи  хозяин  баржи,

проходившей под последним пролетом этого самого Нового моста, у  левого  берега,

услышал, как к нему на палубу что-то упало  - что-то, что  сбросили  с  моста  в

Сену. Собака хозяина с лаем  бросилась  к  упавшему  предмету,  и  когда  хозяин

добежал до кормы баржи, то увидел, что она рвет зубами газету,  в  которую  были

завернуты какие-то предметы. Он собрал все, что не  успело  упасть  в  воду,  и,

вернувшись к  себе  в  каюту,  стал  рассматривать  находку.  Результат  осмотра

показался ему любопытным, а так как хозяин баржи  - родственник одного  из  моих

друзей, то о находке  стало  известно  мне.  Сегодня  утром  меня  разбудили  и,

рассказав о происшествии, отдали собранные предметы. Вот они.

 

     * Самый древний мост в Париже.

 

     Молодой человек указал на разложенные  на  столе  вещи.  Прежде  всего  там

лежали обрывки газет. Рядом с ними стояла массивная хрустальная  чернильница,  к

крышке которой был привязан длинный шнурок. Далее  следовали  маленький  осколок

стекла и что-то вроде страшно измятой коробки из тонкого картона. И наконец,  на

столе лежала полоска алого шелка, заканчивавшаяся помпоном того же цвета.

     -  Вот какие у нас  с  тобой  вещественные  доказательства,  друг  мой,   -

продолжал Люпен.   - Конечно, решить задачу было бы проще, если бы у нас были  и

остальные предметы, которые глупая собака уронила за борт.  Мне  кажется,  можно

обойтись и тем, что есть, если приложить немного ума и умения. Но ведь  как  раз

это  - твои главные добродетели. Что скажешь?

     Ганимар не двигался. Болтовню Люпена  он  еще  терпел,  но  достоинство  не

позволяло ему ни отвечать, ни даже покачать головой, что могло  быть  воспринято

как одобрение или критика.

     -  Я вижу, мы одного мнения,   - продолжал Люпен, словно  не  замечая,  что

старший инспектор молчит.   - Поэтому  я  позволю  себе  кратко,  одной  фразой,

изложить дело, о котором нам поведали эти  вещественные  доказательства.  Вчера,

между девятью вечера и полночью, эксцентрично одетую девушку  ударили  несколько

раз ножом и затем задушили, и сделал это хорошо одетый господин, носящий монокль

и посещающий бега, в компании с которым упомянутая девушка выпила кофе  и  съела

три меренги и эклер.   - Люпен закурил и, схватив Ганимара за рукав, выпалил:   

- Ну что, старший инспектор, разинул рот? Полагаешь,  что  делать  такие  ловкие

умозаключения профанам не дано? Ошибаешься, сударь. Люпен жонглирует ими не хуже

сыщика из романа. Доказательства? Неоспоримые и ясные даже ребенку.

     Продолжая говорить, молодой человек принялся указывать на лежащие на  столе

предметы:

     -  Стало быть, "вчера, между девятью вечера и полночью".  На  этом  обрывке

газеты вчерашняя дата и надпись "вечерняя газета". К тому же вот  здесь -видишь?

   -  остаток  приклеенной  желтой  бандероли,   которой   оборачивают   газеты,

рассылаемые по подписке и приходящие с девятичасовой почтой. Итак, после  девяти

вечера "хорошо одетый господин"  - обрати внимание: у края осколка  стекла  есть

дырочка для  шнурка,  это  был  монокль,  а  монокль   -  принадлежность  весьма

аристократическая; так вот, "хорошо одетый господин зашел в кондитерскую"  -  на

этой коробке из тонкого картона видны остатки крема от меренг и эклера,  которые

в ней лежали. Господин с моноклем и коробкой встретился  с  молодой  особой;  ее

алый шарф указывает на то, что одета она была эксцентрично. Встретившись с  нею,

он, по неизвестным пока мотивам, несколько  раз  ударил  ее  ножом,  после  чего

задушил с помощью этого шелкового шарфа. Достань свою лупу, старший инспектор, и

ты увидишь более темные красные пятна: вот здесь шарфом  обтерли  нож,  а  здесь

кто-то схватился за него окровавленной рукой. Когда преступление было совершено,

наш господин, чтобы не оставлять улик, достает из  кармана,  во-первых,  газету,

которую он выписывает и которая,  судя  по  тексту  на  этом  клочке,  посвящена

бегам -узнать ее название труда не составит. Во-вторых, он достает веревку  - из

такой веревки плетут бичи; оба эти обстоятельства доказывают,  что  наш  человек

интересуется бегами и сам занимается лошадьми  - не так ли?  Затем  он  собирает

осколки монокля, шнурок которого порвался во время борьбы, и отрезает ножницами 

- видишь, здесь следы ножниц  - испачканный кровью конец шарфа, оставляя  другую

его часть в судорожно сжатых руках жертвы. Коробку  от  пирожных  он  сминает  в

комок. Собирает еще кое-какие обличающие его вещи, которые потом утонули в Сене 

- нож, например. Заворачивает все в газету,  обвязывает  пакет  веревкой  и  для

тяжести привязывает хрустальную  чернильницу.  Минуту  спустя  пакет  падает  на

палубу баржи. И все. Уф, даже жарко стало! Что скажешь?

     Люпен взглянул на Ганимара, чтобы узнать, какое  впечатление  произвела  на

инспектора его речь. Ганимар молчал.

     -  Ты поражен до глубины души,   - расхохотался Люпен,   - но вместе с  тем

осторожничаешь. "Какого черта Люпен передает это дело  мне,  вместо  того  чтобы

заняться им самому, настигнуть убийцу и содрать  с  него  три  шкуры,  если  тот

ограбил жертву?" Вопрос вполне правомерный. Но... тут есть одно "но":  я  занят.

Дел у меня просто по горло. Ограбление в Лондоне, еще одно  в  Лозанне,  подмена

ребенка в Марселе, спасение молоденькой девушки, которой грозит смерть,   -  все

это свалилось на меня одновременно. Вот я и сказал себе: "А что,  если  передать

это дело моему милому Ганимару?  Теперь,  когда  оно  наполовину  распутано,  он

прекрасно с ним справится. А какую  услугу  я  ему  окажу!  У  него  будет  шанс

отличиться". Сказано  - сделано. В восемь утра я выслал тебе навстречу  субъекта

с апельсиновыми корками. Ты попался на крючок и в девять, дрожа от  возбуждения,

был здесь.   - Люпен встал, слегка нагнулся к инспектору и, глядя ему  в  глаза,

отрубил:   - Все, точка. История  закончена.  Вскоре  ты,  видимо,  узнаешь  имя

жертвы  - какой-нибудь танцовщицы или певички  из  кабаре.  Кроме  того,  весьма

вероятно, что преступник живет неподалеку от  Нового  моста,  скорее  всего,  на

левом берегу Сены. Вот тебе все вещественные доказательства.  Я  тебе  их  дарю.

Трудись. Себе я оставлю только этот кусок  шарфа.  Если  тебе  понадобится  шарф

целиком, принеси мне другую его часть -ту, что будет найдена на  шее  у  жертвы.

Принеси ее мне точно через месяц, день в день, то есть двадцать восьмого декабря

в десять утра. Ты обязательно найдешь меня здесь. И не бойся: все это  серьезно,

мой друг, клянусь. Никакого надувательства. Можешь двигаться дальше. Да, кстати,

еще  одна  подробность,  довольно  важная:  когда  будешь  арестовывать  типа  с

моноклем, имей в виду, что он левша. Прощай, старина, желаю удачи!

     Люпен сделал пируэт, отворил дверь и исчез, прежде  чем  Ганимар  успел  на

что-либо решиться. Он вскочил и бросился следом,  но  тотчас  же  убедился,  что

ручка  двери  не  поворачивается,  по-видимому,  замок  был   снабжен   каким-то

механизмом, которого инспектор не знал. Выломать замок ему удалось  минут  через

десять, столько же ушло на замок  в  прихожей.  Когда  Ганимар  оказался  внизу,

догнать Арсена Люпена никакой надежды не оставалось.

     Впрочем, он об этом и не помышлял. Люпен  внушал  ему  странное  и  сложное

чувство: туда входили и страх, и злоба, и невольное восхищение, и  даже  смутное

предчувствие, что, несмотря на все свои усилия, несмотря  на  самое  настойчивое

стремление, с таким противником ему не сравняться. Он преследовал его  по  долгу

службы и из самолюбия,  но  постоянно  боялся,  что  этот  опасный  мистификатор

оставит его в дураках и отдаст на осмеяние публики,  всегда  готовой  потешиться

над его злоключениями.

     Вот и история с красным  шарфом  казалась  ему  весьма  подозрительной.  Во

многих смыслах интересной, это бесспорно, но очень уж невероятной! Да и логичные

на первый взгляд объяснения Люпена не выдерживали строгой критики.

     -  Нет,   - проворчал Ганимар,     -  какая  ерунда,  куча  ни  на  чем  не

основанных гипотез и предположений. Это не для меня.

     Добравшись до набережной Орфевр, 36, он окончательно решил  вычеркнуть  это

происшествие из памяти.

     Когда он поднялся в помещение уголовной полиции, его остановил приятель:

     -  Шефа видел?

     -  Нет.

     -  Ты ему срочно нужен.

     -  Что еще?

     -  Отправляйся к нему.

     -  Куда?

     -  На Бернскую улицу, там ночью произошло убийство.

     -  А кто жертва?

     -  Толком не знаю... Кажется, певичка из кабаре.

     -  Вот черт!   - только и пробормотал Ганимар.

     Выйдя через двадцать минут из метро, он направился к Бернской улице.

     Убитая, известная в театральном мире под  кличкой  Женни  Сапфир,  занимала

скромную квартирку на третьем этаже. Следуя за полицейским, инспектор прошел две

комнаты и очутился в спальне, где уже находились чиновники прокуратуры,  которым

было поручено следствие, начальник уголовной полиции г-н Дюдуи и судебный врач.

     Оглядев спальню, Ганимар вздрогнул. На диване лежал труп  молодой  женщины,

сжимавшей в руках обрывок красного шелка. В глубоком вырезе блузки виднелись две

раны с запекшейся кровью. На  искаженном,  почерневшем  лице  застыло  выражение

безумного ужаса.

     -  Мои первые выводы вполне определенны,   - сказал врач,  закончив  осмотр

тела.   - Жертву сперва дважды ударили кинжалом, а потом  задушили.  Явно  видны

признаки смерти от удушья.

     "Вот черт!"  - снова подумал Ганимар, вспомнив нарисованную Люпеном картину

убийства.

     -  Но ведь на шее нет кровоподтеков,   - возразил следователь.

     -  Задушить могли ее же шарфом,   - заявил  врач.     -  Видите,  как  она,

защищаясь, обеими руками вцепилась в его конец.

     -  Но почему же остался лишь этот обрывок?   - спросил следователь.   - Где

другая его половина?

     -  Вероятно, она была измазана кровью, и убийца унес ее с  собой.  Вот  тут

отчетливо видно, что шарф торопливо разрезали ножницами.

     -  Вот черт!   - в третий раз процедил сквозь зубы Ганимар.   - Эта скотина

Люпен словно все видел, хотя здесь и не был!

     -  А мотив преступления?   - задал еще один вопрос следователь.    -  Замки

на мебели выломаны, содержимое шкафов вверх дном. Вы успели что-нибудь выяснить,

господин Дюдуи?

     -  Я допросил прислугу и могу сделать следующие предположения,   -  ответил

начальник уголовной полиции.   - Убитая, которая  славилась  не  столько  своими

вокальными талантами, сколько красотой, два года назад побывала в России, откуда

привезла великолепный сапфир  - судя по всему,  подарок  какого-то  придворного.

Женни Сапфир, как ее стали после  этого  называть,  весьма  гордилась  подарком,

однако из осторожности не носила его.  Нельзя  ли  предположить,  что  сапфир  и

явился причиной преступления?

     -  А горничная знает, где убитая хранила камень?

     -  Нет, этого не знает никто. Беспорядок в спальне дает  основания  думать,

что этого не знал и убийца.

     -  Горничную мы допросим сами,   - объявил следователь.

     -  У вас какой-то чудной вид, Ганимар.   - Отведя инспектора в сторонку, г-

н Дюдуи спросил:   - В чем дело? У вас есть подозрения?

     -  Никаких, шеф.

     -  Тем хуже. Нам нужен громкий  успех.  Таких  преступлений  совершено  уже

несколько, а преступника мы так и не нашли. На этот раз мы обязаны его отыскать,

и как можно скорее.

     -  Трудное дело, шеф.

     -  Нужно. Послушайте-ка, Ганимар. По словам горничной,  Женни  Сапфир  вела

жизнь довольно размеренную и весь последний месяц, возвратившись из  театра,  то

есть около  половины  десятого,  принимала  у  себя  некоего  человека,  который

оставался примерно до полуночи. "Это светский человек,   - утверждала Женни,   -

он хочет на мне жениться". Так вот, этот светский человек принимал  все  меры  к

тому, чтобы его не  запомнили  в  лицо:  проходя  мимо  привратницкой,  поднимал

воротник и надвигал шляпу на глаза. А  Женни  Сапфир  до  его  прихода  отсылала

горничную. Этот тип нам и нужен.

     -  Он не оставил никаких следов?

     -  Никаких. По всему видно, что мы имеем дело не с дураком:  он  подготовил

преступление и приложил все силы, чтобы выйти  сухим  из  воды.  Арестовать  его

будет для нас весьма почетно. Я полагаюсь на вас, Ганимар.

     -  Значит, полагаетесь на меня, шеф?   - протянул  инспектор.     -  Ладно,

посмотрим, посмотрим. Я не отказываюсь. Вот только...

     Ганимар выглядел чрезвычайно взволнованным, и г-на Дюдуи это удивило.

     -  Вот только,   - продолжал Ганимар,     -  клянусь...  слышите,  шеф?   -

клянусь...

     -  В чем клянетесь?

     -  Да нет, ни в чем... Посмотрим, шеф, посмотрим...

     Лишь выйдя на улицу и оставшись один, Ганимар закончил фразу.  Он  закончил

ее вслух, гневно топнув ногой:

     -  Вот только, клянусь богом, арестую его я сам и не воспользуюсь ничем  из

того, что наговорил мне этот негодяй. Но уж тогда...

     Браня Люпена, злясь, что оказался впутанным в это дело, но полный решимости

довести его до конца, инспектор бесцельно бродил по улицам.  В  полном  смятении

пытался он хоть немного привести в порядок мысли  и  среди  разрозненных  фактов

найти деталь, никем не замеченную, о которой Люпен и  не  подозревал  и  которая

приведет его к успеху.

     Наскоро позавтракав в винном погребке, Ганимар принялся было опять  бродить

по городу, как вдруг в удивлении остановился. Он  находился  во  дворе  дома  на

улице Сюрен, куда несколькими часами раньше завлек  его  Люпен.  Какая-то  сила,

оказавшаяся сильнее его воли, снова привела Ганимара сюда. Решение  задачи  было

здесь. Здесь скрывалась истина. Как бы там ни было, но рассказ  Люпена  оказался

столь точен, расчеты столь верны, что, смущенный до глубины души его необычайной

проницательностью, инспектор решил взяться за дело  с  того  места,  на  котором

остановился его враг.

     Окончательно подавив внутреннее сопротивление, он поднялся наверх. Квартира

была незаперта. К вещественным доказательствам никто не притрагивался. Инспектор

сунул их в карман.

     С этого момента он стал рассуждать и действовать почти  машинально,  словно

слушаясь приказов учителя, не повиноваться которым он не мог.

     Если признать, что неизвестный жил неподалеку от Нового  моста,  то  первым

делом следовало отыскать кондитерскую, лежавшую  на  пути  к  Бернской  улице  и

открытую в тот вечер. Поиски оказались недолгими. Недалеко от вокзала  Сен-Лазар

кондитер показал ему большие коробки, формой и  качеством  картона  напоминавшие

ту, что была у Ганимара. К тому же одна из  продавщиц  вспомнила,  что  накануне

вечером к ним заходил господин, прятавший лицо в меховой воротник.  Несмотря  на

это, она заметила у него в глазу монокль.

     "Вот первая улика и проверена,   - подумал  инспектор.     -  Этот  человек

вправду носит монокль".

     Затем он собрал обрывки газеты и показал их  продавцу  газет,  который  без

труда признал в них "Ипподром иллюстре". Тогда Ганимар направился в  редакцию  и

попросил реестр подписчиков, откуда выписал фамилии и адреса тех, кто жил вблизи

Нового моста и, главное, на левом берегу реки,   - ведь так посоветовал Люпен.

     После этого инспектор вернулся в полицию и направил  полдюжины  человек  по

своим поручениям. В семь вечера вернулся последний и  сообщил  хорошую  новость.

Некий г-н Превайль, выписывающий "Ипподром иллюстре" и  занимающий  квартиру  на

набережной Августинцев, вышел из дому в шубе,  забрал  у  привратницы  письма  и

газету, куда-то ушел и возвратился лишь к полуночи.

     Г-н Превайль носил монокль. Он был завсегдатаем бегов  и  держал  несколько

лошадей, которых использовал сам или отдавал внаем.

     Расследование  продвинулось  столь  быстро,  и  результаты  его  так  точно

совпадали с предсказаниями Люпена, что Ганимар, слушая доклад полицейского,  был

потрясен. В который раз он оценил, какими  потрясающими  возможностями  обладает

этот молодой человек. За всю свою долгую жизнь инспектор ни у кого  не  встречал

такой проницательности, такого острого и быстрого ума.

     Он отправился к г-ну Дюдуи.

     -  Все готово, шеф. У вас уже есть постановление?

     -  Что?

     -  Я говорю, что для ареста все готово, шеф.

     -  Вы что, знаете, кто убил Женни Сапфир?

     -  Знаю.

     Но откуда? Объясните!

     -  Случай помог, шеф,     -  с  некоторыми  угрызениями  совести  и  слегка

покраснев, ответил Ганимар.   - Убийца  выбросил  в  Сену  все,  что  могло  его

скомпрометировать. Часть содержимого в свертке подобрали и передали мне.

     -  Кто передал?

     -  Некий владелец баржи, который, опасаясь осложнений, не назвался. Но зато

у меня появились улики. А дальше все оказалось просто.

     И инспектор рассказал о своих действиях.

     -  И вы называете это случаем!   - вскричал г-н Дюдуи.   - И  вы  говорите,

что все было просто! Это же одно из лучших ваших расследований. Доводите его  до

конца, только будьте осторожны.

 

 

     Ганимар спешил. Он отправился на  набережную  Августинцев  с  полицейскими,

которых расставил вокруг дома.  Привратница  заявила,  что  жилец  обедает,  как

правило, в городе, но потом всегда возвращается домой.

     И правда: еще не было девяти, когда она, высунувшись из окошка,  дала  знак

Ганимару. Тот тихонько свистнул. По набережной Сены шел  человек  в  цилиндре  и

шубе. Он пересек дорогу и направился к дому.

     -  Господин Превайль?   - выступил вперед Ганимар.

     -  Да, а вы кто такой?

     -  Я обязан...

     Закончить фразу он не успел. Завидев вынырнувших из  тени  людей,  Превайль

мигом отскочил к стене и, оборотившись лицом к врагам, прижался к  двери  лавки,

которая находилась в первом этаже и ставни которой были закрыты.

     -  Назад!   - закричал он.   - Я вас не знаю!

     Он размахивал зажатой в правой руке тяжелой тростью, а левую  руку  засунул

за спину, стремясь, видимо, отворить дверь.

     Ганимар испугался, что мужчина нырнет в лавку и скроется через какой-нибудь

задний ход.

     -  Ну-ну, без шуток,   - проговорил он, приближаясь к мужчине.   - Тебе  не

уйти... Сдавайся...

     Уже схватившись за трость Превайля, Ганимар вдруг  вспомнил  предупреждение

Люпена: Превайль  - левша! Левой рукой он явно старался достать револьвер!

     Инспектор мгновенно нагнулся,  заметив  движение  мужчины.  Прогремели  два

выстрела, но пули никого не задели.

     Через  несколько  секунд  Превайль,  получив  удар  рукояткой  пистолета  в

челюсть, рухнул как подкошенный. В девять вечера он уже сидел в камере.

 

 

     Ганимар купался в  лучах  славы.  Быстрая  и  простая  операция  по  поимке

преступника  принесла  ему  внезапную  известность.   Превайлю   незамедлительно

предъявили обвинения в нераскрытых преступлениях; газеты превозносили  геройство

Ганимара.

     Поначалу дело пошло  быстро.  Прежде  всего  установили,  что  у  Превайля,

настоящее имя которого было Тома Дерок,  уже  случались  нелады  с  правосудием.

Кроме того, произведенный у него обыск дал если и не новые  доказательства,  то,

во всяком случае, улики: моток веревки,  похожей  на  ту,  которой  был  обвязан

пакет, и нож, которым могли быть нанесены раны на теле жертвы.

     Однако  через  неделю  все   изменилось.   Превайль,   до   этого   времени

отказывавшийся отвечать, в присутствии своего адвоката заявил, что у  него  есть

алиби, причем неопровержимое: в вечер, когда  было  совершено  преступление,  он

находился в Фоли-Бержер.

     В кармане смокинга у него и вправду нашли билет на тот вечер и программку.

     -  Алиби подготовлено заранее,   - возразил следователь.

     -  Докажите,   - ответил Превайль.

     Провели очные ставки. Девушка из кондитерской, кажется, узнала господина  с

моноклем. Привратница с Бернской улицы, кажется, узнала  господина,  навещавшего

Женни Сапфир. Однако утверждать наверняка никто не осмелился.

     Таким образом, следствие не располагало ничем достоверным, у него  не  было

твердой почвы для серьезных обвинений.

     Следователь пригласил Ганимара и рассказал о своих затруднениях.

     -  Я не могу больше тянуть, у меня нет доказательств.

     -  Но вы же убеждены  в  его  виновности,  господин  следователь!  Не  будь

Превайль виновен, он спокойно дал бы себя арестовать.

     -  По его утверждению, он решил, что на него напали. И к тому  же  твердит,

что в жизни не видел Женни Сапфир, а мы действительно не можем найти никого, кто

уличил бы его во лжи. Более того, мы считаем, что сапфир украден, но найти его у

Превайля не смогли.

     -  Но вы вообще его не нашли,   - возразил Ганимар.

     -  Верно, но это ничего не доказывает. Знаете, господин Ганимар, что  нужно

было бы найти как можно скорее? Другую часть этого красного шарфа.

     -  Другую часть?

     -  Да. Убийца, очевидно, унес ее с собой, так как на ней были отпечатки его

окровавленных пальцев.

     Ганимар не ответил. Уже много дней он чувствовал, что все сведется именно к

этому. Другого доказательства просто не существовало. Только имея шелковый  шарф

целиком, можно было удостовериться в виновности Превайля. А  положение  Ганимара

требовало, чтобы она была доказана. Ответственный за его арест и  прославившийся

благодаря ему, превозносимый  как  враг  самых  опасных  злодеев,  он  в  случае

освобождения Превайля выглядел бы просто смешно.

     -  Но, на беду, единственное и неопровержимое доказательство  находилось  у

Люпена. Как же его добыть?

     Ганимар искал до изнеможения, снова и снова допрашивал свидетелей, проводил

бессонные ночи в поисках разгадки тайны Бернской улицы, изучал  жизнь  Превайля,

отправил десять человек искать пропавший сапфир. Все тщетно.

     Двадцать седьмого сентября следователь  остановил  его  в  коридоре  Дворца

правосудия.

     -  Ну, господин Ганимар, какие новости?

     -  Никаких, господин следователь.

     -  В таком случае, я прекращаю дело.

     -  Подождите еще день.

     -  Зачем? Нам нужна вторая половина шарфа. Вы ее достали?

     -  Достану завтра.

     -  Завтра?

     -  Да, только дайте мне ту, что у вас.

     -  Это еще зачем?

     -  Затем, что я обещаю вернуть вам весь шарф целиком.

     -  Договорились.

     Ганимар зашел в кабинет к следователю и вышел оттуда с куском шелка в руке.

     -  Черт бы меня побрал,   - ворчал он,    -  но  доказательство  я  добуду.<//p>

Если, конечно, господин Люпен осмелится явиться.

     В глубине души инспектор сомневался, что у Люпена хватит наглости, и именно

поэтому беспокоился. Зачем Люпену нужна эта встреча? Какую цель он преследует?

     Полный   беспокойства,   досады   и   злости,   он   решил   принять   меры

предосторожности  - не только, чтобы не попасть в ловушку самому, но чтобы,  раз

уж представилась возможность, попытаться захватить своего врага врасплох. И вот,

наутро, 28 декабря, в назначенный Люпеном день, изучив ночью старый  особняк  на

улице Сюрен и убедившись, что вход у него только один, Ганимар вместе со  своими

людьми прибыл на поле боя. Он велел им ждать в кафе  напротив.  Инструкции  были

вполне определенны: если он сам появится в одном из окон четвертого этажа или же

не вернется в течение часа, полицейские должны занять дом и арестовать  всякого,

кто попытается оттуда выйти.

     Старший инспектор убедился в исправности своего револьвера, проверил, легко

ли оружие вынимается из кармана, и поднялся наверх. Он удивился, увидев, что все

осталось как было: двери открыты, замки  выломаны.  Ганимар  удостоверился,  что

окна самой большой из комнат  выходят  на  улицу,  и  обошел  остальные  три.  В

квартире никого не было.

     -  Господин Люпен испугался,   - пробормотал он не без удовлетворения.

     -  Дурень ты,   - произнес голос у него за спиной.

     Инспектор обернулся и увидел на пороге старого рабочего в халате маляра.

     -  Не ищи,   - проговорил старик.   - Это я, Люпен. С самого утра я тружусь

в малярной мастерской. Сейчас у нас перерыв, вот я и поднялся.     -  С  веселой

улыбкой он взглянул на Ганимара и воскликнул:   - Ей-же-ей, за эту дивную минуту

я у тебя в долгу. Я не отдал бы ее даже за десять лет твоей жизни  -  а  я  ведь

так тебя люблю! Ну что, артист? Все, как я сказал? От А до  Я?  Как  я  объяснил

тебе дело? Растолковал тайну шарфа? Разве я тебе не говорил,  что  с  логикой  у

меня все в порядке, что недостающих звеньев в  цепи  нет?  Но  какой  ум?  Какая

проницательность, а, Ганимар? Как я расписал тебе все, что произошло, и все, что

произойдет,    -  от  момента  обнаружения  трупа  до  твоего  прихода  сюда  за

недостающим доказательством! Какой бесподобный дар предвидения! Шарф принес?

     -  Да, половину. Другая у тебя с собой?

     -  Вот она. Давай-ка сопоставим.

     Враги положили два куска шелка на стол. Линии разреза полностью  совпадали.

Совпадал и цвет обоих кусков.

     -  Но я думаю,   - заключил Люпен,   - что ты  явился  сюда  не  только  за

этим. Тебя интересуют пятна крови. Пойдем, Ганимар, здесь недостаточно светло.

     Они прошли в соседнюю комнату, выходившую окнами во  двор  и  действительно

более светлую, и Люпен приложил свой кусок шарфа к стеклу.

     -  Смотри,   - сказал он, освобождая Ганимару место у окна.

     Инспектор задрожал от радости. На куске материи были ясно  видны  отпечатки

пяти пальцев и ладони. Неопровержимое доказательство! Залитой  кровью  рукой   -

той самой, что нанесла две раны,   - убийца схватил шарф и затянул  его  на  шее

жертвы.

     -  Кстати, этот отпечаток левой руки,   - заметил Люпен.   - Поэтому-то я и

смог  тебя  предупредить.  Как  видишь,  никаких  чудес.  Ты  признаешь  во  мне

непревзойденный ум  - ладно, с этим я согласен, но я вовсе  не  хочу,  чтобы  ты

считал меня каким-то кудесником.

     Ганимар поспешно сунул кусок шарфа в карман. Люпен кивнул:

     -  Ну, конечно, мой милый  толстяк,  это  тебе.  Я  так  рад  сделать  тебе

приятное! И как видишь  - никакого подвоха, простая любезность. Приятель  оказал

услугу приятелю, свой  - своему. Да, мне хотелось бы осмотреть  другую  половину

шарфа, ту, что была у полиции... Не бойся, сейчас отдам. Всего лишь на секунду.

     Пока Ганимар невольно  слушал  своего  собеседника,  тот  небрежным  жестом

поигрывал с помпоном, которым заканчивалась эта половина шарфа.

     -  До чего же хитро женщины делают такие штуки! Ты обратил внимание на  эту

деталь расследования? Женни Сапфир была большой рукодельницей и  сама  мастерила

себе шляпки и даже платья. Очевидно, и этот шарф она сделала  сама.  Впрочем,  я

заметил это сразу же. Как я уже имел честь тебе сообщить, по натуре я любопытен,

и поэтому тщательно изучил кусочек  шелка,  который  ты  только  что  спрятал  в

карман. И представь  - внутри помпона я обнаружил  маленький  образок;  бедняжка

зашила его  туда  на  счастье.  Трогательно,  не  правда  ли,  Ганимар?  Образок

Богоматери-заступницы.

     Весьма заинтересованный, инспектор не спускал с Люпена глаз. Тот продолжал:

     -  Вот я и сказал себе: "Интересно было бы осмотреть вторую половину шарфа 

- ту, что полиция найдет на шее у жертвы". Ведь вторая половина, которая наконец

у меня в руках, заканчивается так же, как и первая,  -помпоном. А может, и в ней

есть тайник, а в нем что-то спрятано...  Ты  только  взгляни,  друг  мой,  какая

искусная работа! И такая несложная! Достаточно  взять  клубок  красной  крученой

нити и оплести ею полый деревянный шарик; когда шарик вынешь,  внутри  останется

немного места, маленький тайничок, в который можно спрятать образок или еще что-

нибудь. Драгоценность, к примеру. Сапфир.

     Продолжая говорить, Люпен принялся раздвигать шелковые нити и из полости  в

помпоне вытащил  двумя  пальцами  великолепный  голубой  камень  чистой  воды  и

прекрасной огранки.

     -  Ну, что я говорил, друг мой?

     Он поднял голову.  Мертвенно-бледный  инспектор  растерянно  и  ошеломленно

смотрел на камень, завороженный его сиянием. Он  наконец  понял  хитрый  замысел

своего врага.

     -  Скотина,   - прошептал он оскорбление, которым наградил Люпена во  время

их первого свидания.

     Двое мужчин в угрожающих позах застыли друг против друга.

     -  Отдай,   - произнес инспектор.

     Люпен протянул ему кусок ткани.

     -  И сапфир!   - приказал Ганимар.

     -  Дурень ты.

     -  Отдай, или...

     -  Или что, идиот несчастный?     -  воскликнул  Люпен.     -  Ты  что  же,

считаешь, что я подарил тебе это дело за красивые глаза?

     -  Отдай!

     -  Ты все еще ничего не понял? Ты же ведь  уже  месяц  ходишь  у  меня  как

шелковый и еще хочешь... Ну же, Ганимар, еще одно маленькое  усилие,  мой  милый

толстяк. Пойми, что уже месяц  ты   -  словно  дрессированный  пудель.  Ганимар,

апорт! Апорт, сюда! Молодец, хорошая собачка! А теперь послужи. Сахарку?

     Сдерживая  гнев,  Ганимар  думал  лишь  о  том,  как  бы  дать  знак  своим

полицейским. Комната, в которой  они  находятся,  выходит  окнами  во  двор,  он

незаметно, потихоньку, обойдет ее и приблизится к  двери.  Потом  одним  прыжком

подскочит к окну и выбьет стекло.

     -  Ну, можно ли,   - продолжал Люпен,   - можно  ли  быть  такими  набитыми

дураками, как ты, да и все остальные? Ведь за  время,  что  эта  половина  шарфа

находилась у вас, никому и в голову не пришло пощупать  его,  никто  не  спросил

себя, почему бедная девушка так цеплялась за этот шарф. Никто! Все ваши действия

случайны. Неужели вы никогда не думаете, не предвидите?

     Тем временем инспектор достиг  своей  цели.  Улучив  секунду,  когда  Люпен

отошел от него, он вдруг резко повернулся и схватился за ручку двери. Но тут  же

из его уст вылетело проклятие: ручка не поворачивалась!

     -  Ну вот!   - расхохотался Люпен.   - Даже об этом ты не подумал.  Ставишь

мне ловушку и даже мысли не допускаешь, что я мог догадаться о  ней.  Позволяешь

завести себя в эту комнату и тебе даже в голову не приходит, что я  мог  сделать

это нарочно, а замки могут быть снабжены специальными механизмами! Ну-ка, положа

руку на сердце, что ты обо всем этом скажешь?

     -  Что скажу?   - вскричал вышедший из себя Ганимар и, молниеносно выхватив

револьвер, направил его на противника.   - Руки вверх!

     Люпен встал перед инспектором и пожал плечами.

     -  Еще один промах.

     -  Руки вверх, говорю!

     -  Еще один промах. Оружие не выстрелит.

     -  Что?

     -  Твоя прислуга, старая Катерина, работает на меня. Сегодня утром, пока ты

пил свой кофе с молоком, она подмочила порох.

     Ганимар яростно засунул револьвер в карман и бросился на Люпена.

     -  Дальше что?   - поинтересовался тот, остановив инспектора точным  ударом

ногой по голени.

     Враги стояли почти вплотную. В глазах у каждого  читался  вызов;  казалось,

еще немного, и они схватятся врукопашную.

     Но до схватки дело не  дошло:  помешали  воспоминания  о  прошлых  стычках.

Ганимар, перебрав в уме  все  свои  поражения,  бесплодные  атаки,  молниеносные

ответы Люпена, не двигался. Он чувствовал, что ничего не может с  ним  поделать:

Люпен обладал силой, способной сломить любую другую  силу.  Так  стоит  ли  даже

пытаться?

     -  Лучше оставить все так как есть, не правда ли?   -  дружески  проговорил

Люпен.   - К тому же, друг мой, поразмысли-ка о том, как  много  дало  тебе  это

дело: славу, уверенность в скором повышении и перспективу  счастливой  старости.

Не хочешь же ты добавить еще и сапфир, и голову  бедняги  Люпена?  Это  было  бы

несправедливо. Не говоря уже о том, что бедняга Люпен спас тебе жизнь. А как  вы

думали, сударь? Кто, стоя на этом самом месте,  предупредил  вас,  что  Превайль

левша? И вот твоя благодарность? Нехорошо, Ганимар. Ты меня огорчаешь.

     Болтая таким образом, Люпен совершил  тот  же  маневр,  что  и  Ганимар,  и

оказался около двери.

     Ганимар понял, что враг собирается улизнуть. Забыв всякую осторожность,  он

попытался преградить ему путь и тут же получил такой удар головой в  живот,  что

отлетел к противоположной стене.

 

 

     Легким движением Люпен  нажал  на  пружину,  повернул  ручку  и,  заливаясь

смехом, выскользнул за дверь.

     Когда минут через двадцать Ганимар подошел  к  своим  людям,  один  из  них

доложил:

     -  Тут один маляр, когда его товарищи возвращались  с  завтрака,  вышел  из

дому и дал мне письмо. Сказал: "Отдайте вашему начальнику". Я спрашиваю: "Какому

начальнику?"  - а его и след простыл. Наверно, это вам.

     -  Давай.

     Ганимар вскрыл письмо. Оно было в спешке нацарапано карандашом и гласило:

 

     "Пишу, друг мой, чтобы предостеречь тебя  от  излишней  доверчивости.  Если

некто говорит тебе, что патроны у твоего револьвера подмочены, то, как бы ты  ни

доверял этому некто  - пусть его даже зовут Арсен  Люпен,     -  не  давай  себя

провести. Сначала выстрели, и, если этот некто отправится  к  праотцам,  у  тебя

появятся доказательства, во-первых, того, что патроны не подмочены, а во-вторых,

того, что старая Катерина  - самая честная из служанок.

     В ожидании чести с нею  познакомиться  тебе,  друг  мой,  шлет  свои  самые

сердечные пожелания твой верный

     Арсен Люпен".

 

 

     СМЕРТЬ БРОДИТ ВОКРУГ

 

     Обойдя кругом стену, огораживающую замок, Арсен Люпен вернулся туда, откуда

пришел. Никакого пролома в стене нет; попасть  в  обширное  имение  де  Мопертюи

можно лишь через низенькую дверь, прочно запертую изнутри на засов,  либо  через

главные ворота, возле которых находится сторожка.

     -  Ладно,   - проговорил Люпен,   - придется пойти на крайние меры.

     Пробравшись в заросли, где стояла его мотоциклетка, он достал из-под  седла

шнур и направился к месту, замеченному им в ходе осмотра. Находилось оно вдалеке

от дороги, на опушке, где высокие деревья, росшие в парке, свешивали ветви через

стену.

     Люпен привязал к концу шнура камень, забросил на толстую ветку, пригнул  ее

к себе и оседлал. Ветка выпрямилась и подняла его над землей. Он  перелез  через

стену, соскользнул по стволу дерева и мягко приземлился в парке.

     Стояла зима. Сквозь нагие ветви виднелся на  пригорке  небольшой  замок  де

Мопертюи. Боясь, что его увидят, Люпен скрылся за  группой  пихт.  Оттуда  через

бинокль он принялся рассматривать темный и мрачный фасад замка.  Все  окна  были

закрыты глухими ставнями. Дом казался необитаемым.

     -  Черт побери,   - прошептал Люпен,   - домик не из веселых. Доживать свой

век я буду, пожалуй, не здесь.

     Однако едва пробило три, дверь  первого  этажа  отворилась,  и  на  террасе

появилась закутанная в черное манто тоненькая женская фигурка.

     Минут десять женщина прохаживалась по террасе; к ней сразу слетелись птицы,

и она бросала им крошки хлеба. Затем она спустилась по ступеням на лужайку перед

замком и пошла по правой дорожке.

     В бинокль Люпену хорошо было видно, как она идет в его  сторону.  Она  была

высока, белокура, грациозна и выглядела почти девочкой.  Поглядывая  на  бледное

декабрьское солнце, она шла быстрым шагом и от нечего делать ломала по  пути  на

кустах сухие веточки.

     Когда она прошла почти две  трети  отделявшего  ее  от  Люпена  расстояния,

раздался яростный лай; громадный датский дог выскочил из будки и встал на задние

лапы: дальше его не пускала цепь.

     Девушка отошла немного в сторону и двинулась  дальше,  не  обратив  особого

внимания на эпизод, который, по-видимому, повторялся ежедневно. Стоя  на  задних

лапах, собака  надсаживалась  от  яростного  лая  и  почти  задыхалась  в  своем

ошейнике.

     Пройдя несколько десятков шагов, девушка обернулась  и,  видимо,  выйдя  из

терпения, махнула на пса рукой. Дог в ярости подскочил, бросился назад к  конуре

и вдруг, рванувшись, порвал цепь. В неописуемом ужасе девушка закричала.  Собака

летела стрелой, волоча за собой разорванную цепь.

     Девушка со всех ног бросилась бежать, отчаянно взывая о помощи. Но собака в

несколько прыжков догнала ее. Обессиленная девушка в страхе упала на землю.  Пес

был уже над ней, еще секунда  - и он начал  бы  ее  терзать.  Но  тут  прогремел

выстрел. Собака перекувырнулась, встала на ноги, заскребла  лапами  по  земле  и

упала, завыв хриплым, сдавленным воем, который перешел постепенно в глухой тихий

скулеж. Все было кончено.

     -  Сдохла,   - сказал подбежавший с револьвером наготове Люпен.

     Девушка  встала   -  бледная,  еще  несколько  не  в  себе.  С   удивлением

разглядывая незнакомого человека, только что спасшего ей жизнь, она прошептала:

     -  Благодарю. Я очень испугалась. В самое время. Благодарю, сударь.

     -  Позвольте представиться, мадемуазель,   - снял  шляпу  Люпен:     -  Жан

Добрейль. Но потерпите  секунду,  прежде  чем  я  вам  все  объясню...     -  Он

наклонился над собакой, осмотрел порванную цепь и процедил сквозь зубы:  -Так  и

есть. Так я и думал.  Черт  возьми,  события  развиваются  стремительно.  Я  мог

опоздать.

     Вернувшись к девушке, он торопливо заговорил:

     -  Мадемуазель, нельзя терять ни минуты. Я попал  к  вам  в  парк  довольно

необычным образом. Мне не  хочется,  чтобы  меня  здесь  застали,  по  причинам,

которые касаются вас самым непосредственным образом. Как  вы  думаете,  в  замке

слышали выстрел?

     Девушка, казалось, справилась уже с  волнением  и  ответила  с  твердостью,

говорящей об отваге:

     -  Не думаю.

     -  Ваш отец в замке?

     -  Отец болен, он уже несколько месяцев не встает с постели. К тому же  его

спальня выходит на другую сторону.

     -  А прислуга?

     -  Все они тоже живут и работают на  той  стороне.  Сюда  никто  не  ходит,

только я иногда гуляю.

     -  Стало быть, возможно, что меня никто не видел, тем более что мы стоим за

деревьями.

     -  Возможно.

     -  Могу я говорить с вами откровенно?

     -  Разумеется, но я не понимаю...

     -  Сейчас поймете. Если позволите, я буду краток. Значит, так.  Четыре  дня

назад мадемуазель Жанна Дарсье...

     -  Это я,   - улыбнувшись, перебила девушка.

     -  Мадемуазель Жанна Дарсье,   -  продолжал  Люпен,     -  написала  письмо

подруге по имени Марселина, которая живет в Версале...

     -  Откуда вы знаете?   - изумилась девушка.   - Я ведь, не дописав, порвала

письмо.

     -  И бросила клочки на обочину дороги, ведущей к Вандомскому замку.

     -  Правда. Я гуляла.

     -  Эти клочки подобрали и на следующий день передали мне.

     -  Значит, вы прочли,   - несколько раздраженно произнесла Жанна Дарсье.

     -  Да, я совершил эту бестактность и не жалею, потому что могу вас спасти.

     -  Спасти? От чего?

     -  От смерти.

     Последние два слова Люпен произнес с нажимом. Девушка вздрогнула.

     -  Но мне не угрожает смерть.

     -  Угрожает, мадемуазель. В конце октября, когда вы в обычное время  сидели

на террасе и  читали,  с  карниза  сорвался  камень  и,  пролетев  в  нескольких

сантиметрах, едва вас не убил.

     -  Случайность.

     -  В один прекрасный ноябрьский вечер вы  шли  по  огороду.  Светила  луна.

Раздался выстрел, и пуля просвистела у вас возле уха.

     -  Во всяком случае... Я подумала...

     -  Наконец на прошлой неделе деревянный мостик, перекинутый  через  реку  в

парке в двух метрах от водопада, подломился под вами. Только чудом  вам  удалось

зацепиться за какой-то корень.

     -  Все так,   - с трудом улыбнулась Жанна Дарсье,   - но в  том,  о  чем  я

писала Марселине, я вижу лишь цепь совпадений, случайностей...

     -  Нет и еще раз нет, мадемуазель. Можно допустить одну случайность  такого

рода. Две  - тоже, хотя... Но мы  не  имеем  никакого  права  предположить,  что

случай трижды одинаково подшутил над вами, причем всякий раз при обстоятельствах

весьма необычных. Именно поэтому  я  позволил  себе  прийти  вам  на  помощь.  А

поскольку моя помощь не будет действенной, если не останется в тайне, то  я  без

колебаний проник сюда... скажем, не через дверь. В самое время, как вы  сказали.

Враг снова показал когти.

     -  Как! Неужели вы думаете?.. Нет, это невозможно, не верю.

     Люпен поднял цепь и показал ее девушке.

     -  Взгляните на последнее звено.  Его,  вне  всякого  сомнения,  подпилили.

Иначе такая крепкая цепь не порвалась бы. Видны даже следы напильника.

     Жанна побледнела; ужас исказил ее хорошенькое лицо.

     -  Но кто же ненавидит меня до такой степени?   - пробормотала она.   - Это

ужасно. Я никому не сделала зла. И тем не  менее  вы  правы.  Более  того...   -

понизила голос девушка,   - более  того,  я  боюсь,  не  угрожает  ли  такая  же

опасность отцу.

     -  Он тоже подвергался нападениям?

     -  Нет, он ведь  не  выходит  из  спальни.  У  него  какая-то  необъяснимая

болезнь! Он совсем обессилел,  не  может  даже  ходить.  Страдает  от  приступов

удушья, словно сердце у него останавливается. Боже, какой ужас!

     Люпен почувствовал, какую огромную власть он приобретает над  ней  в  такой

момент, и сказал:

     -  Ничего не бойтесь, мадемуазель. Если вы будете подчиняться мне во  всем,

в успехе я не сомневаюсь.

     -  Да, да, конечно, но все это так ужасно...

     -  Доверьтесь мне, прошу вас. И соблаговолите  меня  выслушать.  Мне  нужны

кое-какие сведения.

     Люпен принялся задавать вопросы; девушка торопливо отвечала.

     -  Этого пса никогда не спускали с цепи?

     -  Никогда.

     -  Кто его кормит?

     -  Сторож. Он всегда приносит ему еду под вечер.

     -  Значит, он мог приблизиться к нему, не боясь, что зверь его искусает?

     -  Да, он единственный  - пес был очень злой.

     -  Этого человека вы не подозреваете?

     -  Батиста? О, нет! Никогда!

     -  А кого вы могли бы подозревать?

     -  Никого. Слуги нам очень преданы. Они меня любят.

     -  В замке у вас есть друзья?

     -  Нет.

     -  Брат?

     -  Нет.

     -  Значит, защитить вас может лишь отец?

     -  Да, но я говорила, в каком он состоянии.

     -  Вы рассказывали ему о покушениях?

     -  Да, и жалею об этом. Наш врач, старик Геру, запретил его волновать.

     -  А ваша мать?

     -  Я ее не помню. Она умерла шестнадцать лет назад  - ровно шестнадцать.

     -  Сколько вам тогда было?

     -  Чуть меньше пяти.

     -  Вы жили здесь?

     -  Нет, в Париже. Отец купил этот замок на следующий год.

     -  Хорошо, мадемуазель, благодарю  вас,     -  проговорил  Люпен,  помолчав

несколько секунд.   - Пока этих сведений мне достаточно. Да и оставаться  дольше

вместе было бы неосмотрительно.

     -  Но ведь сторож скоро найдет труп собаки? А кто ее убил?

     -  Вы, мадемуазель, вы  - защищаясь от нападения.

     -  Но я не ношу с собой оружия.

     -  Придется им поверить, что носите,   - улыбаясь ответил Люпен.   - Вы  же

застрелили пса, и только вы и могли  это  сделать.  Впрочем,  пусть  думают  что

угодно. Главное, чтобы никто не заподозрил меня, когда я приду в замок.

     -  В замок? Вы хотите сюда прийти?

     -   Еще  не  знаю  как,  но  приду.  Сегодня  же  вечером.   Повторяю:   не

беспокойтесь, я отвечаю за все.

     Жанна, покоренная его волей, уверенностью и чистосердечием,  посмотрела  на

него и просто сказала:

     -  Я спокойна.

     -  Все будет хорошо. До вечера, мадемуазель.

     -  До вечера.

     Девушка ушла. Люпен, следивший за ней, пока она не скрылась за углом замка,

пробормотал:

     -  Милое созданье! Будет жаль, если с ней  приключится  беда.  По  счастью,

храбрец Арсен начеку!

     Не особенно заботясь, что его могут увидеть, но все же чутко прислушиваясь,

он обошел все закоулки парка, отыскал низенькую дверь, замеченную им  снаружи  и

ведущую в огород, отодвинул засов, забрал ключ и, пройдя вдоль  стены,  добрался

до дерева, по которому перелезал через стену. Через две минуты он уже садился на

мотоциклетку.

 

 

     Деревушка Мопертюи располагалась по соседству с замком. Люпен навел справки

и узнал, что доктор Геру живет рядом с церковью.

     Он  позвонил,  прошел  в  приемную  и  представился  как   Поль   Добрейль,

проживающий на улице Сюрен в Париже и присланный по поручению уголовной полиции;

посему все, о чем он  будет  говорить,  должно  оставаться  в  тайне.  Узнав  из

разорванного письма о происшествиях, которые  угрожали  жизни  м-ль  Дарсье,  он

явился на помощь девушке.

     Доктор Геру, старый  деревенский  врач,  крестный  Жанны,  услышав  рассказ

Люпена, тотчас же согласился, что происшествия неопровержимо  свидетельствуют  о

злом  умысле.  Чрезвычайно  взволнованный,  он  гостеприимно  предложил   Люпену

остаться обедать.

     Мужчины долго беседовали. Когда наступил вечер, они  вместе  отправились  в

замок.

     Доктор поднялся в  спальню  больного,  расположенную  на  втором  этаже,  и

попросил разрешения пригласить своего молодого коллегу, которому  он  собирается

вскорости передать свою практику, поскольку желает уйти на покой.

     Войдя, Люпен увидел Жанну Дарсье, сидящую у изголовья  отца.  Она  сдержала

удивление и, повинуясь знаку доктора, вышла.

     Врачебный осмотр происходил в присутствии Люпена. Лицо у г-на  Дарсье  было

измождено страданиями, глаза лихорадочно  блестели.  В  этот  день  он  особенно

жаловался на сердце. После того  как  врач  его  выслушал,  больной  принялся  с

заметной тревогой задавать вопросы о  своем  здоровье;  казалось,  каждый  ответ

приносит ему облегчение. Затем он заговорил о Жанне, полный убеждения,  что  его

обманывают и что с дочерью происходили и другие несчастные случаи, о которых  он

не  знает.  Несмотря  на  то,  что  доктор  все   отрицал,   больной   выказывал

беспокойство. Он желал, чтобы обо всем сообщили в  полицию  и  чтобы  та  начала

расследование.

     Потихоньку его возбуждение стало утихать, и он задремал.

     В коридоре Люпен остановил врача.

     -  Ну, доктор, что вы все-таки об этом думаете? Не  полагаете  ли  вы,  что

болезнь господина Дарсье может быть вызвана внешней причиной?

     -  Что вы имеете в виду?

     -  Ну, предположим, некто хочет избавиться и от отца и от дочери.

     Доктор Геру, казалось, был поражен таким предположением.

     -  В самом деле. В самом деле. Его болезнь протекает порой весьма необычно!

У него почти полностью парализованы ноги, но это ведь заключительная стадия...  

- Доктор немного подумал и тихо продолжал:  -Значит, яд... Но какой? К тому же я

не  вижу  симптомов  отравления.  Хотя,  надо  думать...  Что  вы  делаете?  Что

случилось?

     В этот момент мужчины беседовали  у  двери  в  небольшую  столовую  второго

этажа, где Жанна, пользуясь тем, что  к  отцу  пришел  врач,  решила  поужинать.

Люпен, наблюдавший за ней через открытую дверь, увидел, что она поднесла чашку к

губам и сделала несколько глотков. Он стремглав бросился к ней и схватил  ее  за

руку.

     -  Что это вы пьете?

     -  Как что?   - не понимая, переспросила девушка.   - Чай.

     -  А почему вы сморщились, как от чего-то неприятного?

     -  Не знаю. Мне показалось...

     -  Что показалось?

     -  Вроде он какой-то горьковатый. Но это из-за лекарства, которое я в  него

налила.

     -  Какого лекарства?

     -  Я за едой всегда принимаю капли. Вы же сами прописали, верно, доктор?

     -  Да,   - подтвердил врач,   - но ведь это лекарство безвкусное.  Вам  это

прекрасно известно, Жанна, вы принимаете его уже две недели, и только сегодня...

     -  И правда,   - проговорила девушка,   - у этих какой-то привкус... Ой, во

рту горит!

     Доктор Геру отпил глоток из чашки, тут же сплюнул и воскликнул:

     -  Именно так! Ошибки быть не может!

     Люпен осмотрел флакон с лекарством и спросил:

     -  Где стоит этот флакон днем?

     Но Жанна ответить не смогла. Побледнев как  смерть,  она  поднесла  руку  к

груди, глаза ее расширились; было ясно, что она испытывает невыносимую боль.

     -  Мне плохо,   - едва выдавила она.

     Двое мужчин быстро перенесли ее в спальню и уложили на кровать.

     -  Ей нужно дать рвотное,   - сказал Люпен.

     -  Откройте шкаф,   - приказал доктор.   - Там аптечка... Нашли?  Достаньте<

маленький пузырек. Да, этот. И теплой воды, побыстрее! Она на чайном подносе.

     На звонок прибежала горничная Жанны. Люпен объяснил ей, что у  м-ль  Дарсье

приступ неизвестной болезни.

     Поспешно  вернувшись  в  столовую,  он  осмотрел  буфет  и  стенные  шкафы,

спустился в кухню под предлогом, что врач поручил ему проверить,  как  готовится

еда для г-на Дарсье. Не вызвав никаких  подозрений,  он  поговорил  с  кухаркой,

слугой и сторожем Батистом, который тоже обедал в замке. Поднявшись  наверх,  он

отыскал доктора.

     -  Ну как?

     -  Спит.

     -  Опасности нет?

     -  Нет. По счастью, она выпила лишь несколько глотков. Но вы уже во  второй

раз спасаете ей сегодня жизнь. Анализ содержимого флакона докажет это.

     -  Анализ ни к чему, доктор. Попытка отравления бесспорна.

     -  Но кто?

     -  Не знаю. Мерзавец, который устроил это, знает привычки обитателей замка.

Он ходит где угодно, гуляет по парку, подпиливает собачью цепь, отравляет  пищу,

короче, передвигается и действует с тою же свободой, что и та или,  точнее,  те,

кого он хочет отправить на тот свет.

     -  Вы считаете, что угроза нависла и над господином Дарсье?

     -  Безусловно.

     -  Значит, кто-то из слуг? Но это невероятно. Вы как полагаете?

     -  Никак не полагаю. Я ничего не знаю. Могу сказать только одно:  положение

серьезное, нужно опасаться самого худшего.  Смерть  рядом,  доктор,  она  упрямо

кружит по замку и в скором времени настигнет тех, кого преследует.

     -  Что же делать?

     -  Будем начеку. Сделаем вид, что нас беспокоит здоровье господина  Дарсье,

и ляжем сегодня в этой гостиной. Спальни отца и  дочери  рядом.  В  случае  чего

услышим.

     В  распоряжении  у  Люпена  и  доктора  было  лишь  одно  кресло,   и   они

договорились, что будут спать по очереди.

     На самом же деле Люпен не проспал и трех часов. В середине ночи, ничего  не

сказав сотоварищу, он покинул комнату, тщательно осмотрел  весь  замок  и  вышел

через главные ворота.

     В девять он приехал на мотоциклете в Париж. Два друга, которым он  позвонил

по дороге, уже ждали его. Все трое провели день в разысканиях, которые  замыслил

Люпен.

     В шесть Люпен выехал из Парижа и,  наверное,  ни  разу  еще,  судя  по  его

позднейшему рассказу, не рисковал с такой безрассудностью  жизнью,  как  в  этот

туманный декабрьский вечер, когда он мчался на безумной скорости,  а  свет  фары

его мотоциклетки едва пробивался сквозь мрак.

     У ворот, пока еще открытых, он спрыгнул с седла, во  весь  дух  помчался  к

замку и, перепрыгивая через несколько ступенек, взлетел на второй этаж.

     В малом зале никого не было. Не раздумывая, без стука он  вошел  в  комнату

Жанны.

     -  Ах, вы здесь,   - со вздохом облегчения сказал он,  видя,  что  Жанна  и

доктор сидят рядышком и беседуют.

     -  Ну? Какие новости?   - спросил доктор, встревоженный тем,  что  человек,

которого он привык видеть спокойным и хладнокровным, так взволнован.

     -  Никаких, ничего нового. А у вас?

     -  То же самое. Мы только что от господина Дарсье. Он с аппетитом  поел,  и

вообще день у него прошел хорошо. Ну а к Жанне, как сами видите, уже вернулся ее

прелестный румянец.

     -  В таком случае нам необходимо уйти.

     -  Уйти? Нет, это невозможно!   - возразила девушка.

     -  Так надо!   - воскликнул Люпен, топнув ногой с неподдельной яростью.

     Правда, он тут же овладел собой, извинился, а потом  минуты  на  три-четыре

погрузился в молчание; доктор и Жанна не осмелились нарушить его. Наконец  Люпен

сказал девушке:

     -  Завтра утром, мадемуазель, вы на неделю-другую уедете отсюда.  Я  отвезу

вас к вашей версальской подруге, с которой вы переписываетесь. Очень  прошу  вас

сегодня все подготовить к поездке и не скрывать этого. Предупредите прислугу.  А

доктор возьмет на себя известить об этом господина Дарсье и даст ему понять,  со

всеми  возможными  предосторожностями,  что  поездка   необходима   ради   вашей

безопасности. Впрочем, он сам присоединится  к  вам,  как  только  ему  позволит

состояние здоровья. Договорились?

     -  Да,   - ответила девушка, совершенно покоренная его спокойным и властным

тоном.

     -  В таком случае собирайтесь, но не выходите из своей комнаты.

     -  Но как же ночью?   - с испугом спросила Жанна.

     -  Не бойтесь. В случае малейшей опасности мы  с  доктором  будем  рядом  с

вами. Дверь открывайте, только если трижды негромко постучат.

     Жанна сейчас же позвонила горничной. Доктор отправился  к  г-ну  Дарсье,  а

Люпен попросил принести ему в малый зал чего-нибудь перекусить.

     -  Все улажено,   - минут через  двадцать  сообщил  доктор.     -  Господин

Дарсье даже не очень противился. Он  и  сам  считает,  что  Жанне  лучше  уехать

отсюда.

     Доктор и Люпен вышли из замка. У ворот Люпен подозвал сторожа:

     -  Можете закрывать, голубчик. Ежели мы понадобимся господину Дарсье, пусть

он немедля пришлет за нами.

     На церкви в Мопертюи пробило  десять.  Темные  тучи,  сквозь  которые  лишь

изредка проглядывала на миг луна, висели над равниной.

     Доктор и Люпен прошли шагов сто. Они были уже у самой  деревни,  как  вдруг

Люпен схватил своего спутника за руку.

     -  Стойте!

     -  Что такое?   - воскликнул доктор.

     -  А то, что, если я правильно рассчитал,   - выделяя каждое слово, отвечал

Люпен,   - если я верно понимаю  это  дело,  сегодня  ночью  мадемуазель  Дарсье

собираются убить.

     -  Да как же так?   - испуганно пробормотал доктор.   - Почему же мы  тогда

ушли?

     -  Чтобы преступник, который в темноте следит за  каждым  нашим  шагом,  не

изменил свой план и пошел  на  убийство  не  тогда,  когда  решил  он,  а  когда

установил я.

     -  Значит, мы возвращаемся в замок?

     -  Разумеется, но по отдельности.

     -  Тогда пошли прямо сейчас.

     -  Выслушайте меня, доктор,   - наставительно произнес  Люпен,     -  и  не

будем терять время на ненужные разговоры. Прежде всего необходимо избавиться  от

слежки. Поэтому идите прямо к  себе  и  выйдите  через  несколько  минут,  когда

убедитесь, что за вами никто не следит. Пройдите вдоль  ограды  замка  по  левой

стороне до калитки в  огород.  Вот  вам  ключ.  Когда  часы  на  церкви  пробьют

одиннадцать, осторожно откройте ее и идите прямиком к террасе  на  задах  замка.

Пятое окно легко открыть. Вам нужно всего  лишь  перебраться  на  балкон.  Когда

будете в комнате мадемуазель Дарсье, заприте дверь на задвижку  и  сидите  тихо.

Запомните, чтобы ни произошло, вы оба должны молчать и не шевелиться. Я заметил,

что мадемуазель Дарсье оставляет приоткрытым окно в туалетной комнате, да?

     -  Да, я приучил ее к этому.

     -  Вот в это окно и залезут.

     -  А вы?

     -  Я тоже войду через него.

     -  И вам известно, кто этот негодяй?

     Люпен ответил после некоторого колебания:

     -  Нет. Не знаю. Впрочем, сегодня мы это узнаем. А вас  я  прошу  сохранять

хладнокровие. Ни звука, ни движения, что бы ни произошло.

     -  Обещаю.

     -  Этого мало, доктор. Я прошу дать мне слово.

     -  Даю слово.

     Доктор ушел. А Люпен поднялся на ближайший пригорок  и  стал  наблюдать  за

окнами второго и третьего этажей. Большинство было освещено.

     Ждать пришлось довольно долго. Одно за другим  окна  погасли.  Тогда  Люпен

свернул направо, в сторону, противоположную той, куда должен был идти доктор, и,

пробравшись вдоль стены, оказался возле группы  деревьев,  около  которых  он  в

прошлый раз спрятал мотоциклетку.

     Пробило одиннадцать. Люпен прикинул, сколько времени нужно  доктору,  чтобы

пройти через огород и проникнуть в замок.

     -  С одним все в порядке,   -  пробормотал  он.     -  Теперь  Люпен,  пора

действовать тебе. Противник не замедлит разыграть свой последний козырь, и тебе,

черт побери, надо быть там.

     Люпен воспользовался тем же методом, что и в прошлый раз: подтянул ветку  и

залез на стену, откуда можно было перебраться на дерево.

     Он прислушался. Ему  показалось,  будто  под  чьей-то  ногой  шуршит  сухая

листва. Действительно, метрах в тридцати он заметил какую-то тень.

     "Проклятие,   - подумал Люпен.   - Я влип. Этот сукин сын выследил меня".

     Сквозь тучи проглянула луна. И Люпен ясно увидел, как человек внизу вскинул

руку. Люпен решил спрыгнуть на землю и повернулся. Но тут он почувствовал удар в

грудь, услышал звук выстрела, в бешенстве выругался и, словно труп,  задевая  за

ветки, свалился с дерева.

 

 

     В это время доктор Геру, следуя указаниям Арсена Люпена, влез в пятое  окно

и ощупью поднялся на  второй  этаж.  Добравшись  до  комнаты  Жанны,  он  трижды

постучал, его впустили, и он тотчас же запер дверь на задвижку.

     -  Ложись в кровать,   - шепнул он девушке, так и не переодевшейся для сна.

  - Все должно выглядеть так, будто ты спешишь.  Бр-р,  а  тут  не  жарко.  Окно

туалетной комнаты открыто?

     -  Да. Закрыть?

     -  Нет, нет, оставь. В него влезут.

     -  Влезут?   - испуганно переспросила Жанна.

     -  Да, обязательно.

     -  Но кого же вы подозреваете?

     -  Не знаю. Думаю, кто-то прячется в замке или в парке.

     -  Я боюсь.

     -  Не бойся. Человек, который тебя защищает,  похоже,  знает  свое  дело  и

действует наверняка. Сейчас он должен сидеть в засаде где-то во дворе.

     Доктор погасил ночник, подошел к окну и  чуть  приподнял  занавеску.  Узкий

карниз второго этажа позволял ему  видеть  только  дальнюю  часть  двора,  и  он

вернулся и уселся около кровати.

     Томительно тянулись минуты, и каждая казалась Жанне  и  доктору  бесконечно

долгой. В деревне пробили часы, но оба они, прислушиваясь к ночным шорохам, вряд

ли даже заметили их звон. Они вслушивались, вслушивались, и  нервы  у  них  были

напряжены до крайности.

     -  Слышишь?   - выдохнул доктор.

     -  Да,   - шепнула Жанна и села на кровати.

     -  Ложись,   - через секунду приказал доктор.   - Он влез...

     За окном на карнизе что-то скрипнуло. Потом послышались какие-то непонятные

звуки. У доктора и Жанны возникло ощущение,  что  окно  открылось  шире:  оттуда

сильней потянуло холодным воздухом.

     И вдруг они почувствовали: в комнате кто-то есть.

     Доктор, рука которого все-таки немножко дрожала, сжал револьвер. Но тем  не

менее он даже не шелохнулся, помня данный ему приказ и боясь нарушить его.

     В комнате было темно, хоть глаз выколи. Ни доктор, ни  девушка  не  видели,

где их враг.  Но  они  чувствовали  его  присутствие.  Они  слышали  каждое  его

движение, слышали, как он мягко ступает по ковру, и ничуть не  сомневались,  что

он уже в комнате.

     Враг остановился. В этом они  были  уверены.  Он  замер  шагах  в  пяти  от

кровати, может, в нерешительности, может, стараясь приучить глаза к темноте.

     Жанну, руку которой держал доктор, била мелкая дрожь; кожа была ледяная и в

испарине.

     В правой руке доктор судорожно сжимал пистолет, держа  палец  на  спусковом

крючке. Несмотря на данное  слово,  он  решил  выстрелить  наугад,  если  убийца

приблизится к самой кровати.

     А тот сделал еще один шаг и опять остановился. О, как чудовищна эта тишина,

эта безысходность, этот мрак, в котором люди ожесточенно выслеживают друг друга!

     Но кто скрывается в ночной темноте?  Кто  этот  человек?  Что  за  свирепая

ненависть побуждает его напасть  на  молодую  девушку,  и  какую  страшную  цель

преследует он?

     И хотя Жанна и доктор были испуганны, думали  они  лишь  об  одном:  узнать

правду, увидеть обличье врага.

     А  тот  сделал  еще  шаг  и  застыл.  Им  чудилось:   его   черный   силуэт

вырисовывается в темноте, он медленно поднимает руку.

     Прошла минута, вторая.

     Внезапно где-то справа от этого человека  раздался  сухой  треск.  Вспыхнул

свет и, направленный на стоящего резко озарил его лицо.

     Жанна душераздирающе вскрикнула. Она увидела  поднятый  над  нею  кинжал  в

руке... своего отца!

     И почти в тот же миг, когда вспыхнул свет, прогремел выстрел. Доктор  нажал

на спусковой крючок.

     -  Не смейте стрелять, черт вас возьми!   - заорал Люпен.

     Он схватил доктора в охапку, а тот бормотал:

     -  Вы видели? Видели? Слышите? Он убегает.

     -  Ну и пускай. Это самое лучшее, что он может сделать.

     Люпен вновь нажал на кнопку электрического фонарика,  выбежал  в  туалетную

комнату, убедился, что убийца бежал,  и,  спокойно  возвратясь  к  столу,  зажег

лампу.

     Жанна,  белая  как  полотно,  лежала  без  сознания  на  кровати.   Доктор,

съежившись в кресле, выдавливал из себя какие-то нечленораздельные звуки.

     -  Ну, ну, придите в себя,   - усмехнулся Люпен.   - Он  убежал,  можно  не

беспокоиться.

     -  Ее отец, ее отец...   - простонал старик врач.

     -  Доктор, мадемуазель Дарсье в обмороке. Прошу вас, займитесь ею.

     Произнеся это, Люпен вышел в туалетную комнату и вылез на  карниз.  К  нему

была приставлена лестница. Люпен быстро спустился по ней. Пройдя шагов  двадцать

вдоль стены, он нащупал перекладину веревочной лестницы и взобрался в комнату г-

на Дарсье. Она была пуста.

     -  Превосходно,   - пробормотал Люпен.   - Клиент счел, что  дело  худо,  и<

смылся. Счастливого пути! Дверь, конечно, забаррикадирована? Точно. Значит,  наш

больной, облапошивший добряка доктора, восстал  в  полном  здравии,  привязал  к

балкону веревочную лестницу и  приготовился  завершить  свои  делишки.  Неплохо,

господин Дарсье.

     Отперев дверь, Люпен вернулся к комнате Жанны. Вышедший оттуда доктор отвел

его в маленький зал.

     -  Она спит, не тревожьте ее. Потрясение было слишком сильным, и необходимо

время, чтобы она пришла в себя.

     Люпен налил из графина стакан воды и выпил. Потом сел и спокойно сообщил:

     -  Завтра все пройдет.

     -  Что вы говорите?

     -  Я говорю, что завтра все пройдет.

     -  Почему?

     -   Во-первых,  потому,  что,  как  мне  кажется,  мадемуазель  Дарсье   не

испытывает к своему отцу слишком горячих чувств.

     -  Ну и что? Да вы только подумайте: отец  хотел  убить  свою  дочь!  Отец,

который в течение нескольких месяцев четыре, нет, пять, шесть раз  покушался  на

ее жизнь! Разве это не удар даже для человека с менее чувствительной душой,  чем

у Жанны? Какое ужасное воспоминание!

     -  Она забудет.

     -  Такое не забывается.

     -  Забудет, доктор, по одной простой причине...

     -  По какой же?

     -  Она вовсе не дочь господина Дарсье.

     -  Что?

     -  Повторяю, она не дочь этого негодяя.

     -  Да вы что! Господин Дарсье...

     -  Господин Дарсье  - ее отчим. Ее отец, настоящий отец,  умер,  когда  она

родилась. Мать Жанны вышла замуж за кузена своего  мужа,  который  носил  ту  же

фамилию, и в тот же год умерла. Жанна осталась на  руках  господина  Дарсье.  Он

сперва увез ее за границу, а потом купил этот замок и, поскольку здесь никто его

не знал, выдал девочку за свою  дочку.  Жанна  и  сама  не  знает  тайну  своего

рождения.

     Ошеломленный доктор пробормотал:

     -  Это точно?

     -  Я провел целый день в парижских мэриях. Навел справки по  книгам  записи

актов гражданского состояния, расспросил двух нотариусов, видел  все  документы.

Никаких сомнений быть не может.

     -  Но все это никак не объясняет преступление, серию преступлений...

     -  Конечно,   - заметил Люпен,   - но в самом начале, когда  я  впутался  в

это дело, одна фраза мадемуазель Дарсье натолкнула  меня,  в  каком  направлении

нужно вести поиски. Она сказала: "Мне еще  не  исполнилось  пяти,  когда  умерла

мама. Это  было  шестнадцать  лет  назад".  Значит,  мадемуазель  Дарсье  должно

исполниться двадцать один год, то есть она станет совершеннолетней.  И  я  сразу

увидел  в  этом   одну   крайне   важную   деталь.   Когда   человек   достигает

совершеннолетия, ему должны дать отчет относительно его финансового положения. А

как обстояли дела с  состоянием  мадемуазель  Дарсье,  прямой  наследницы  своей

матери? Разумеется, я в тот момент и не подумал об ее отце. К тому  же  господин

Дарсье притворялся немощным, лежачим, больным...

     -  Он действительно болен,   - прервал Люпена доктор.

     -  Все это выводило его из-под подозрения, да и притом я считал его  самого

объектом покушений. Но нет  ли  среди  их  родственников  кого-то,  кто  был  бы

заинтересован в их смерти? Поездка в Париж открыла мне глаза. Мадемуазель Дарсье

унаследовала от матери огромное состояние,  которым  распоряжался  ее  отчим.  В

следующем месяце в Париже у нотариуса должен состояться семейный  совет.  Правда

выйдет наружу, и для господина Дарсье это будет крах.

     -  Но разве он ничего не накопил?

     -  Накопил, но потерпел большие убытки в результате неудачных спекуляций.

     -  Ну, Жанна, в конце концов,  лишила  бы  его  права  распоряжаться  своим

состоянием.

     -  Вам, доктор, неизвестна одна деталь, которую  я  узнал  из  того  самого

разорванного письма. Мадемуазель Дарсье любит брата  своей  версальской  подруги

Марселины, а господин Дарсье был против  этого  брака   -  теперь  вы  понимаете

причину,   - и она ждала совершеннолетия, чтобы выйти замуж.

     -  Да,   - согласился доктор,   - да, это крах.

     -  Вот именно, крах. Единственное спасение, которое ему оставалось,  смерть

падчерицы, и тогда он становится ее прямым наследником.

     -  Несомненно, но при условии, что его не заподозрят.

     -  Разумеется, и именно поэтому  он  подстроил  серию  несчастных  случаев,

чтобы смерть выглядела случайной. И поэтому же я, желая  ускорить  ход  событий,

попросил вас известить господина Дарсье о предстоящем отъезде Жанны. Теперь  уже

мнимому  больному  некогда  было  бродить  по  парку  или  по  коридорам,  чтобы

подготовиться  к  нанесению  давно  задуманного  удара.  Нет,  ему  нужно   было

действовать прямо сейчас, без подготовки, решительно, с  помощью  оружия.  Я  не

сомневался, что он пойдет на это. Так оно и оказалось.

     -  Так что же, он ни о чем не подозревал?

     -  Меня он подозревал. Он предвидел, что я вернусь этой ночью, и  подстерег

у того самого места, где я уже перелезал через стену.

     -  Ну и...

     -  Ну я и получил пулю в грудь,   - со смехом сообщил Люпен.     -  Верней,

мой бумажник получил пулю. Полюбуйтесь  на  дырку  в  нем.  Я,  словно  мертвый,

свалился с дерева. А господин Дарсье,  решив,  что  избавился  от  единственного

противника, направился к замку. Я следил, как часа два он бродил вокруг.  Потом,

решившись, взял  из  каретного  сарая  лестницу  и  приставил  ее  к  окну.  Мне

оставалось только последовать за ним.

     Доктор с недоумением спросил:

     -  Но вы же могли схватить  его  раньше.  Почему  вы  дали  ему  залезть  в

комнату? Это было слишком тяжелое испытание для Жанны, да и бессмысленное...

     -  Это было необходимо. Иначе мадемуазель Дарсье ни за что бы не  поверила.

Она должна была увидеть лицо  убийцы.  Когда  она  проснется,  вы  объясните  ей

ситуацию. Она скоро оправится.

     -  А господин Дарсье?..

     -  Объясните его исчезновение, как  вам  будет  угодно.  Внезапный  отъезд.

Приступ безумия... Его некоторое время поищут. Можете быть  уверены:  о  нем  вы

больше никогда не услышите.

     -  Да, пожалуй, вы правы,   - кивнул доктор.   -  Вы  провели  это  дело  с

поразительной ловкостью, и Жанна обязана вам жизнью. Она сама поблагодарит  вас.

А не могу ли я что-нибудь сделать для вас?  Вы  упомянули,  что  по  роду  своей

деятельности связаны с уголовной полицией. Вы  позволите  мне  написать  письмо,

отметить ваши действия, вашу смелость?

     -  Разумеется!   - расхохотался Люпен.   -  Подобное  письмо  мне  было  бы<

очень кстати. Знаете что, напишите моему непосредственному  начальнику  главному

инспектору Ганимару. Он будет  в  восторге,  узнав,  что  его  подчиненный  Поль

Добрейль с улицы Сюрен вновь отличился в шумном деле. Только под его  началом  я

принимал участие в деле, о котором вы, наверное, слышали, деле о красном  шарфе.

Добрейший господин Ганимар будет так рад!

 

 

     ЭДИТ ЛЕБЕДИНАЯ ШЕЯ

 

     -  Арсен Люпен, что вы на самом деле думаете об инспекторе Ганимаре?

     -  Только самое лучшее, дорогой друг.

     -  Только самое лучшее? Тогда почему же вы не  упускаете  случая  выставить

его в смешном виде?

     -  Дурная привычка, о чем я очень жалею. Но, собственно, что вы хотите? Так

уж повелось. Вот вам славный малый, полицейский, а еще целая тьма славных малых,

которые обязаны охранять порядок, которые защищают нас от апашей* и даже  гибнут

за нас, честных людей, а мы за это платим им насмешками и презрением.  Нелепость

какая-то.

 

     * В конце XIX  - начале XX в. так называли парижских хулиганов.

 

     -  Помилуй бог, Люпен, вы говорите, как буржуа.

     -  А кто же я, по-вашему? Если у меня несколько особое  отношение  к  чужой

собственности, то заверяю вас, чуть только коснется моей,  все  меняется.  Пусть

кто-то попробует потянуться к  тому,  что  принадлежит  мне!  Тут  я  становлюсь

безжалостен. Руки прочь от моего кошелька, моего бумажника, моих часов! Во  мне,

дорогой друг, живут душа консерватора, инстинкты  мелкого  рантье,  почтение  ко

всяческим традициям и всяческим властям. Поэтому я питаю к Ганимару  глубочайшее

уважение и благодарность.

     -  Но не восхищение.

     -  И восхищение тоже. Не говоря уже о беспредельной  храбрости,  которая  в

общем свойственна всем, кто служит в уголовном розыске, Ганимар обладает  весьма

серьезными достоинствами: решительностью,  прозорливостью,  здравым  смыслом.  Я

видел его в деле. Это специалист. Кстати, вам известна  так  называемая  история

Эдит Лебединой Шеи?

     -  Как всем.

     -  Значит, вы ничего не знаете. Ну так вот, это  дело  я  подготовил  самым

старательным образом,  с  максимальными  предосторожностями,  напустил  максимум

тумана и таинственности, а исполнение его  требовало  максимального  мастерства.

Это  была  подлинная  шахматная   партия,   искусная   и   математически   точно

рассчитанная. И тем не менее Ганимар все-таки размотал  этот  клубок.  Благодаря

ему на набережной Орфевр теперь знают правду. А это, смею вас  заверить,  отнюдь

не банальная правдочка.

     -  Нельзя ли и мне узнать ее?

     -  Разумеется, в ближайшие дни, когда у меня  выпадет  свободное  время.  А

сегодня вечером в Опере танцует Брюнелли, и если  она  не  увидит  меня  в  моем

кресле...

     Встречаемся мы с Люпеном довольно редко. На откровенность он идет с  трудом

и только когда сам захочет. Лишь  постепенно,  по  крохам,  собранным  во  время

припадков откровенности, мне удалось записать  разные  эпизоды  этой  истории  и

восстановить ее в целом и в подробностях.

     Начало ее еще у  всех  на  памяти,  поэтому  я  ограничусь  только  простым

упоминанием фактов.

     Три  года  назад,  по  прибытии  поезда  из  Бреста  на  вокзал   в   Ренн,

обнаружилось,  что  дверь  багажного   вагона,   нанятого   богатым   бразильцем

полковником Спармиенту, который ехал вместе с женой в этом же поезде,  взломана.

В вагоне перевозилась коллекция гобеленов. Один из ящиков был разбит, и гобелен,

находившийся в нем, исчез.

     Полковник Спармиенту подал жалобу на железнодорожную компанию и  потребовал

огромного  возмещения  убытков  по  причине  значительного   снижения   ценности

коллекции в результате кражи.

     Полиция начала розыск. Железнодорожная компания  посулила  большую  премию.

Две недели спустя  администрация  почты  вскрыла  плохо  заклеенное  письмо,  из

которого узнала, что кража была совершена под руководством Арсена Люпена  и  что

на следующий день какой-то ящик должен отправиться в Северную Америку. В тот  же

вечер гобелен нашли в сундуке, оставленном в камере  хранения  на  вокзале  Сен-

Лазар.

     Короче, произошла  осечка.  Люпен  был  так  разочарован,  что  излил  свое

скверное настроение в послании к  полковнику  Спармиенту,  где  совершенно  ясно

заявил: "я проявил деликатность и взял  только  один.  В  следующий  раз  возьму

дюжину. Имеющий уши да слышит. А. Л."

     Полковник Спармиенту уже несколько месяцев жил на  углу  улиц  Фэзандери  и

Дюфренуа в особняке, расположенном в глубине небольшого сада. Это был невысокий,

широкоплечий человек с черными  волосами  и  смуглым  лицом,  всегда  одетый  со

строгой элегантностью. Он был женат  на  англичанке  поразительной  красоты,  но

хрупкого здоровья; история с гобеленами очень подействовала на  нее.  С  первого

дня она умоляла мужа продать их за любую цену. Но полковник был слишком  сильной

натурой и слишком упрям, чтобы уступить тому, что он имел  полное  право  счесть

женским  капризом.  Гобелены  он   не   продал,   а,   напротив   того,   утроил

предосторожности и использовал все средства, чтобы сделать кражу невозможной.

     Прежде всего  он  велел  замуровать  все  окна  первого  и  второго  этажа,

смотрящие на улицу Дюфренуа, с тем  чтобы  следить  только  за  задним  фасадом,

выходящим в сад. Еще он запросил  помощи  у  специальной  фирмы,  обеспечивающей

полную сохранность имущества. На каждом окне галереи, где висели гобелены,  были

установлены скрытые от  глаз  устройства,  которые  при  малейшем  прикосновении

срабатывали, зажигали все электрические лампочки в  особняке  и  включали  целую

систему звонков и сирен; расположение их знал только сам полковник.

     Мало того, страховые компании, к которым обратился  полковник,  согласились

застраховать коллекцию лишь после того, как ночами в первом этаже особняка стали

сидеть три сторожа, нанятые этими компаниями, но  оплачиваемые  владельцем.  Для

этой службы они выбрали трех бывших инспекторов  полиции,  надежных,  опытных  и

люто ненавидящих Люпена.

     Что же касается слуг, полковник знал их с давних времен. За них он ручался.

     Когда все эти меры были приняты и охрана  особняка  организована  на  манер

крепости,  полковник  устроил  новоселье,  нечто  вроде  вернисажа,  куда   были

приглашены члены двух клубов, в которых он состоял, а также известное число дам,

журналистов, любителей искусства и художественных критиков.

     Как только приглашенный входил в ворота, у него возникало  ощущение,  будто

он попал в тюрьму.  Трое  инспекторов,  стоявших  внизу  у  лестницы,  требовали

предъявить пригласительный билет, с подозрением оглядывая гостя с головы до ног.

Казалось, сейчас они обыщут его или возьмут отпечатки пальцев.

     Полковник, встречавший гостей  на  втором  этаже,  со  смехом  извинялся  и

объяснял,  что  эти  предосторожности  он  придумал  ради   безопасности   своих

гобеленов.

     Рядом с ним с меланхолическим и кротким видом человека, смирившегося с тем,

что судьба против него, стояла  белокурая,  бледная  и  стройная  молодая  жена,

олицетворение изящества и миловидности.

     Когда гости собрались, садовые ворота и двери дома были заперты. Затем  все

прошли через двойные бронированные двери в центральную  галерею,  окна  которой,

снабженные неимоверной толщины ставнями, были, кроме  того,  защищены  железными

решетками. Именно здесь висели двенадцать гобеленов.

     То были несравненные произведения искусства, которые по образцу  знаменитых

шпалер  из  Байё,  приписываемых  королеве   Матильде*,   представляли   историю

завоевания  Англии  норманнами.  Заказанные  в   XVI   веке   потомками   воина,

сопровождавшего Вильгельма Завоевателя, они были вытканы прославленным аррасским

мастером Жеаном Госсе и пять столетий спустя найдены на дне старинного сундука в

Бретани. Полковник,  извещенный  о  находке,  приобрел  их  за  пятьдесят  тысяч

франков. Стоили они раз в десять больше.

 

     *  Матильда   -  дочь  Бодуэна  V,  графа  Фландрского,  с  1050  г.   жена

нормандского герцога Вильгельма, завоевавшего Англию.

 

     Самым  же  прекрасным  из  двенадцати  гобеленов  этой   коллекции,   самым

оригинальным, поскольку его сюжет  не  был  представлен  на  гобеленах  королевы

Матильды, был именно тот, который похитил Арсен Люпен и который удалось  у  него

вырват