Якоб фон Штелин

 

ПОДЛИННЫЕ АНЕКДОТЫ ПЕТРА ВЕЛИКАГО СЛЫШАННЫЕ ОТ ЗНАТНЫХ ОСОБ В МОСКВЕ И САНКТПЕТЕРБУРГЕ

 

Прим. Crusoe: выборка анекдотов Штелина взята из книги: “Исторический анекдот в русской литературе XVIII века. Анекдоты о Петре Великом.”, Е.К.Никанорова, Сибирский хронограф, Новосибирск 2001.

 

Анекдоты приводятся по второму изданию: Штелин Я. Подлинные анекдоты Петра Великаго слышанные из уст знатных особ в Москве и Санктпетербурге, изданные в свет Яковом фон Штелиным, а на российской язык переведенные Карлом Рембовским. Изд. 2-е. М., 1787

…

Тексты печатаются по орфографии XVIII в., с сохранением особенностей написания имен собственных. Исключение составляет употребление строчных и прописных букв, приведенное в соответствие с правилами современной орфографии. Пунктуация также приближена к современной.

 

 

Якоб фон Штелин

ПОДЛИННЫЕ АНЕКДОТЫ ПЕТРА ВЕЛИКАГО СЛЫШАННЫЕ ОТ ЗНАТНЫХ ОСОБ В МОСКВЕ И САНКТПЕТЕРБУРГЕ

 

Предисловие

 

В сем кратком предуведомлении объявляю я о происхождении собрания следующих анекдотов и главном моем предмете при издании оных в свет, также и о том легком и едином средстве, способствующем ко умножению сего собрания еще многими подлинными и достопамятными анекдотами Петра Великаго.

 

Что до перваго пункта касается, каким образом произошло сие собрание, надлежит мне объявить, что я 1735 году из Дрездена был выписан в Санктпетербургскую Академию наук. Я имел с собою одобрительное письмо польскаго и курсаксонскаго перваго министра графа Бриля к тогдашнему в Санктпетербурге пребывающему саксонскому чрезвычайному послу, графу фон Линару. Сей достойный министр с такою радостию принял письмо великаго своего благодетеля, а меня столь дружелюбно, что удостоил меня своим столом и ежедневным обращением, познакомил меня также со многими как иностранными, так и знатными российскими вельможами. Между оными находилось еще много таковых, которые до сего не токмо в военной, гражданской и морской службе были при умершем тогда за десять лет Петре Великом, но имели короткое обращение с высокою его особою. Потом, когда я был употребляем к деланию иносказательных изображений для тогдашних, часто при дворе бываемых огненных потех и великих освещений, то возымел я короткое знакомство с тогдашним генерал фелдцейгмейстером, принцом Гессен-Гомбургским, и с почтенным его тестем фельдмаршалом князем Иваном Юрьевичем Трубецким, у котораго часто при столе как им самим, так и прочими генералами были говорены анекдоты о Петре Великом. Как я некогда изъявил сему почтенному князю мое удивление и особенное удовольствие о сих известиях и сожалел, что свет их вместе с достойными мужами лишиться должен, не взирая, что они к славе Петра Великаго написаны быть долженствовали, то сказал мне на сие верный сей служитель и почитатель сего монарха, есть ли я желаю записывать таковыя сказания, то может он мне еще много разсказать о сем великом ирое, что малым известно; только надлежит мне временно о том ему напоминать, а паче после обеда, когда он обыкновенно курит табак.

 

От сего князя слышал я иногда некоторые анекдоты о Петре Великом, которые весьма меня пленили и из числа коих я ни одного и ни в какой истории, писанной на других языках, о сем российском монархе не нашел.

 

Чтоб не загладить в слабой моей памяти сих, столь достопамятных и истинных анекдотов, внемлемых из уст столь знатных свидетелей, вознамерился я оные мало по малу, имея в свежей еще памяти, вносить вкратце на бумагу. Я обыкновенно то исполнял в ночное время по возвращении домой или в следующее утро.

 

Сколько случаев имел я впоследствие слышать достопамятных анекдотов о сем монархе, имея дватцатилетнее обращение с бывшим государственным канцлером, графом Безстужевым, и со многими другими знатными домами в Петербурге и Москве, из уст прежних воинских и гражданских служителей Петра Великаго, а паче, когда я был первые три года его императорскаго высочества, великаго князя Петра Феодоровича, профессором, а по его сочетании, по имянному указу, сделан библиотекарем.

 

Сколь мало ни оставалось мне времени при моей должности и столь многих придворных помешательствах, также и иных возлагаемых дел, на записание слышанных анекдотов, однако они со временем весьма сделались многочисленны; из числа коих я наконец находящиеся в сей книге переписал на бело.

 

Между тем большая часть, да почти и все из показанных под каждым анекдотом свидетелей мало по малу окончили дни свои и, без сомнения, бы взяли с собою во фоб сии известия о Петре Великом, если бы любопытство мое их не замечало, не исхитило из забвения и не сохранило потомству.

 

Я приступаю ко второму пункту, то есть: к показанию цели сего издания.

 

Я должен упомянуть, что в означенных тщательно под собранными мною анекдотами свидетелей, из уст коих я оные слышал, не все еще находятся и, может быть, здесь едва сотая часть тех означено, кои с Петром Великим имели короткое обращение. Я только тех здесь привожу, которых я знал в Петербурге и Москве и от коих сие слышал. Из числа таковых осталось еще едва несколько в жизни; но многое число их детей, внуков и приятелей еще в иных местах государства находится, которые от своих, таковыми же бывших очевидцами, отцов, дедов, родственников и приятелей слышали некоторые достопамятные анекдоты о сем великом императоре.

 

В разсуждении сего обстоятельства, ласкался я надеждою еще многие достопамятные анекдоты о Петре Великом спасти от забвения, или я, по частым увещаниям знатных и истинных сынов России и почитателей безсмертных достоинств сего великаго монарха, обнародую наконец тиснением сие мое малое собрание и доставлю в руки тем, которые имеют еще в памяти слышанные от отцов своих, родственников и приятелей некоторые анекдоты.

 

К начертанию оных и спасению от совершеннаго забвения хочу я их сим моим изданием побудить.

Чрез сие, как я надеюсь и сколько могу положиться на благородный вкус изощреннаго в наши времена российскаго дворянства, может быть, выдет не меньшее число достопамятных анекдотов Петра Великаго, к собранию и изданию коих скоро многие из российских любителей и почитателей наук найдутся. То чаятельно, сыщется и обильное продолжение таковых анекдотов, или вторая, а может быть, третия книга оных, к славе сего знаменитаго государя, к чести народа и к удовлетворению всеобщаго желания обстоятельнейших известий о Петре Великом.

 

И так паче всего к сему издаю я собранные мои анекдоты. Ежелиж мне удастся достичь желаемаго предмета, то за сей труд припишется честь и благодарность потомкам, моим последователям. Я уже тем буду доволен, что их к тому побудил и дал повод к собранию столь драгоценных анекдотов и спасению их от скоропостижнаго их забвения.

 

Яков фон Штелин

 

2. Петр Великий при смертной своей болезни не хочет простить убийцей

 

Царь Петр I, на 25 году от рождения своего, был опасно болен горячкою; когда уже не оставалось надежды к его выздоровлению и всем двором печаль овладела, в церквах же денно и нощно приносимы были за царя молитвы, то по древнему обыкновению явился судья преступников, чтоб спросить, не дать ли свободу девятерым разбойникам и убийцам, приговоренным к смерти, дабы они молили Бога о здравии царском. Как скоро Петр I сие услышал, то приказал судью позвать пред себя и повелел ему прочесть лист сих, к смерти приговоренных, и их преступления. Потом сказал его величество прерывающимся голосом к уголовному судье: «Разве ты думаешь, что я прощением сих недостойных злодеев и нарушением правосудия сделаю доброе дело и побужду небо к продлению моей жизни? Или что Бог примет молитву сих богоотступных мошенников и убийц? Пойди сей час и вели завтрешняго утра исполнить приговор над девятью преступниками. Я паче надеюсь, что Бог таковым моим правосудием побужден будучи к милосердию, продлит жизнь мою и дарует мне здравие».

Приговор был на другой день исполнен, царю стало ежедневно становиться легче, и спустя малое время он совершенно выздоровел.

 

Известно сие от Петра Миллера, железного заводчика, которой был в тот самый день при царском дворе в Москве.

 

3. Петра Великаго своеручная ковка нескольких полос железа

 

Петр I, строитель всякаго добра в России, которой посещал все заводы и мастерския места и поощрял работников, приезжал также на Миллеров железный завод при реке Истие, что по Калужской дороге в 90 верстах от Москвы. Там пробыл он однажды четыре недели и пил тамошнюю целительную воду, и кроме ежедневных своих государственных дел определил себе время не токмо чтоб все тщательно изследовать и всему научиться, но и самому при варке и ковке железа трудиться, чтоб научиться ковать полосы. Когда же он то понял и в последний день своего там пребывания своеручно 18 пуд железа сковал и каждую полосу клеймом своим означил; причем бывшие с ним придворные юнкеры и бояры долженствовали носить уголья, пригребать оныя к горну, дуть в мехи и другия отправлять с его величеством работы. Прибыл он чрез несколько дней в Москву и к хозяину того завода Вернеру Миллеру, хвалил его распоряжения на заводе и спросил его, что там получает мастер выковать пуд полоснаго железа? «Алтын»,— ответствовал Миллер. «Хорошо,— продолжал царь,— потому и я заслужил 18 алтын и право имею от тебя их требовать». Вернер Миллер пошел тотчас к своему денежному ларцу и принес 18 червонцев, отсчитал их царю и сказал: «Такому работнику, как ваше величество, не можно меньше заплатить». Царь же, отсунув их назад, сказал: «Возми свои червонцы, я не лучше прочих мастеров работал, заплати мне то, что ты обыкновенно платишь другим мастерам; я на то куплю себе пару новых башмаков, которые мне теперь же и нужны». А как его величество уже однажды к башмакам своим приказал подшить подметки, которыя и протоптались, то взявши 18 алтын, поехал в ряды и в самом деле купил себе на оные пару башмаков, которые он часто имея на ногах, в собраниях показывал и говаривал: «Я их с мазольми заслужил».

 

Примеч. Из числа сих, его величеством своеручно скованных железных полос, находится еще одна полоса с царским клеймом на Миллеровом железном заводе при означенной реке Истие, да еще другая, которую сей монарх в Олонце при Ладожском озере сковал, сохраняется в Кунсткамере Санктпетербургской Академии наук.

 

Известно сие от него Петра Миллера Вернерова сына.

 

5. Петра Великого отважность в очевидной опасности при наговоре Сикеля и Соковнина и их шайки стрельцов

 

В особенном разсуждении о наименовании Великий, которое я в Санктпетербургских примечаниях 1740 или 41 году припечатал, обстоятельно изъяснено и с примерами предложено, что наименование Великий никакой государь, ниже герой после смерти своей о себе неподтвердил и с безпрекословным согласием всех народов до нынешних времен не удержал, как только тот, с которым случались следующия обстоятельства и который одарен был нижеозначенными свойствами, как то: великим духом, природною остротою и разумом, сильным желанием к произведению чего-нибудь великаго; и которой был окружаем великими опасностями и препонами, но которой преодолевал великими и неутомимыми трудами, храбростию и постоянством, коими он приводил к концу свои намерения, от чего проистекала великая и всеобщая польза, которую чрез то государство получало. В вышеупомянутом разсуждении ясно показано, что все сие точно в Петре Великом находилось и что он в том превзошел многих, приобретших прежде сего наименование Великаго. Можно было бы в подробнейшей истории о Петре Великом весьма ясно показать, что единая его неустрашимость все препятствия преодолевала и его от многих очевидных опасностей спасала, а также во всех его великих предприятиях ему спомоществовала. В доказательство сего предложу я здесь два особенныя приключения, коих обстоятельства хотя различно разсказывают, но здесь оныя так поставлены, как были произнесены устами очевидных и достоверных свидетелей.

 

Во время возмущения стрельцов, одна рота сих злобных тварей и с ними два офицера Сикель и Соковнин вознамерились умертвить Петра Великаго. А чтоб удобнее сего государя в свои сети уловить, положили они зажечь посреди Москвы два соседственныя дома. Поелику царь при всяком пожаре всегда являлся прежде тех, которыя оной тушить долженствовали, то сговорившиеся хотели тотчас явиться на пожар, притвориться старающимися тушить, по немногу в сей тесноте окружить царя и неприметно его заколоть.

 

Наступил день ко исполнению сего неистоваго намерения: заклявшиеся, яко откровеныя друзья, собрались обедать к Соковнину, а после стола пьянствовали до самой ночи. Каждой из них довольно нагрузил себя пивом, медом и вином. Между тем как прочие продолжали доставлять себе питьем мужество к исполнению сего проклятаго предприятия, вышел на двор около осмаго часа времени один стрелец, котораго как напитки, так и совесть обременяли. Другой, почувствовав такоеж движение, пошел тотчас за ним. Когда сии двое находились на дворе на едине, то сказал один другому:

 

— Я, брат, не знаю, что из етова будет.

— В том нет никакого сомнения, что нам будет худо. Можем ли мы честно из такой опасности освободиться?

— Так, брат,— ответствовал другой,— я совершенно держусь твоего мнения. Инова средства нет, как нам идти в Преображенское и открыть о том царю.

— Хорошо,— сказал первый,— но как нам вырваться от наших товарищей?

— Мы скажем,— ответствовал другой,— что пора перестать пить и разойтись по домам, ежели нам в полночь надобно исполнить наше предприятие.

 

Потом ударили они по рукам и вошли опять в собрание сих единомышленников, коим свое мнение и предложили. Все на то согласились и заключили тем, что ежели кто хочет на несколько часов итти домой, тот может сходить, но обещание свое подтвердить рукою, чтоб непременно в полночь опять явиться; а прочие бы остались у Соковнина, пока домы загорятся и зачнут бить в набат.

 

Потом отправились сии двое от них и пошли прямо в Преображенское, где царь имел свое пребывание. Они сказали о себе одному царскому деньщику, что желают говорить с царем. Царь, недоверяющийся уже им тогда, приказал их спросить, что они имеют донести. Они ответствовали, что того никому, как только самому его величеству, сказать не могут, для того, что оно весьма важно и не терпит ни малейшаго упущения времени. И так сей государь вышел в прихожую и приказал обоих стрельцов пред себя позвать. Как скоро они к нему подошли, то бросились ниц на землю и говорили, что при сем приносят головы свои под меч, которой они заслужили, вдавшись в измену против него с ротою их товарищей, которыя все сидят у Соковнина и по заговору своему ожидают в полночь набатнаго колокола, чтобы тогда царя убить. Сей ужасный донос слушал храбрый царь с равнодушием и спросил их только, правду ли они говорят? «Точно так,— сказали оба стрельцы,— мы теперь в твоей власти, вот головы наши, пойдем только к ним, то застанет их вместе до самой полуночи».

 

Доносителей задержали в Преображенском под стражею, а как было тогда около восьми часов вечера, то царь тотчас написал записку к капитану лейбгвардии Преображенскаго полку Лопухину (иначе Липунов), приказывая ему в оной собрать тихим образом всю свою роту и к одиннатцатому часу пред полуночью таким образом идти к дому Соковнина, чтоб в одиннатцать часов оной был весь окружен и все в нем находящаяся были перехвачены. Капитан верно исполнил сей приказ. А как царь думал, что в записке своей означил десятый час, то и чаял, что в половину одиннатцатого часа все застанет у Соковнина в доме исполнено. И потому по прошествии десяти часов сел он, не мешкав, в одноколку и с одним только денщиком прямо поехал к Соковнину в дом. Прибыл туда в половине 11 часа; не мало удивился, что ни у ворот, ниже вокруг дома не застал ни одного салдата отряженной гвардейской роты. Не взирая на сие подумал он, что караул разставлен на дворе. Ни мало не размышляя, въехал он прямо на двор, вышел у крыльца из одноколки и с одним денщиком вошел в покои. Все тотчас в доме возшумели, когда узнали, что приехал царь. Петр Великий с неустрашимым духом вошел в покой и застал Соковнина, Сикеля и всю роту заклявшихся изменников, которые тотчас встали и изъявили своему государю должное свое почтение. Царь ласково им поклонился и сказал, что мимоездом усмотрев у них великой свет, подумал, что необходимо у хозяина есть гости; а как ему еще рано показалось лечь спать, то и заехал в сих мыслях посетить хозяина. В сколь великом изумлении и гневе царь внутренно ни был на отряженнаго капитана, которой, по его мнению, в определенное время приказа не исполнил; однако он скрывал свои внутренния движения. Он довольно времени там просидел, а изменники его пред ним стояли и выпили круговую за царское здравие, на что он им храбро отблагодарил. Между тем кивнул один стрелец Соковнину и сказал ему тихо: «Пора брать!» Соковнин, не хотевший еще открыть проклятаго своего предприятия, так же ему мигнувши, сказал в ответ: «Еще нет». Как он сие говорил, вскочил в полной ярости Петр Великий и, ударив Соковнина кулаком в лицо, так что он упал, произнес громким голосом: «Ежели тебе еще не пора, сукин сын, то мне теперь пора. Свяжите сих скотов!» В ту же самую минуту по ударении 11 часов вошел в покой гвардейской капитан, а за ним салдаты его роты, с ружьями и примкнутыми штыками. Прочия изменники тотчас пали на колени и повинились. Царь приказал, чтоб изменники сами себя вязали, что и исполнено было. Потом оборотился царь к гвардейскому капитану и в первом жару дал ему пощечину, упрекнув его притом, что он в означенный час не являлся. Сей оправдался писменным его повелением, которое он, вынув из кармана, показал царю; царь же, усмотрев свою ошибку, что он одним часом описался, поцеловал капитана в чело, признал его усердным офицером и отдал ему под стражу связанных изменников. Какое же изменники получили воздаяние, известно свету.

 

Известно сие от Ивана Юрьевича Трубецкова, генерал фельдмаршала,которой был тогда капитаном лейбгвардии Преображенскаго полкуи царем был отряжен к казни сих изменщиков.

 

7. Петра Великом острое изречение королю аглинскому Виллиаму

 

Краткое время, которое Петр Великий при первом своем путешествии по чужим краям в Лондоне препроводил, сделалось, как он сам сказывал, от множества достопамятных вещей, которых он до сего не видывал, еще короче.

Он обыкновенно ездил и, прохаживаясь весь день, по возвращении вечером на свою квартиру, все, что днем ни усмотрел и заметил, повторял с теми, которые с ним были, притом так же часто говаривал, что ему надлежит стараться еще однажды побывать в Англии, ибо он там много находил нужнаго для себя научиться.

 

Как он однажды препроводил утро в разсматривании великолепнаго строения и превосходнаго разположения Греенвигскаго гошпиталя, в котором призреваемы были инвалидные матрозы, и обедал при дворе с королем Виллиамом; в то же время спросил его король, как ему нравится Греенвигский гошпиталь? — «Чрезвычайно,— ответствовал царь, — да при том столько он мне нравится, что я бы советовал вашему величеству занять его вашим дворцом, а дворец ваш опорожнить живущим там матрозам».

 

Известно сие от аглинскаго резидента Рондо в Петербурге.

 

11. Петра Великаго гнев за напрасно пролитую кровь

 

Как Петр Великий в 1704 году, по долговременной осаде, взял наконец приступом город Нарву, то разъяренные российские воины не прежде могли быть удержаны от грабежа, пока сам монарх с обнаженною в руке саблею к ним не ворвался, некоторых порубил и отвлекши от сей ярости в прежний привел порядок. Потом пошел он в замок, где пред него был приведен пленный шведский комендант Горн. Он в первом гневе дал ему пощечину и сказал ему: «Ты, ты один виною многой напрасно пролитой крови, и давно бы тебе надлежало выставить белое знамя, когда ты ниже вспомогательнаго войска, ниже другаго средства ко спасению города ожидать не мог». Тогда ударил он окровавленною еще своею саблею по столу и в гневе сказал сии слова: «Смотри мою омоченную не в крови шведов, но россиян шпагу, коею укротил я собственных своих воинов от грабежа внутри города, чтоб бедных жителей спасти от той самой смерти, которой в жертву безразеудное твое упорство их предало».

 

Известно сие от Анны Ивановны Крамер, которая во время осады жила с родителями своими в Нарве; оттуда пленницею взята в Россиюти по многих жизни переменах была в царском дворе придворною фрейлиною.

 

17. Петра Великого удивительная любовь к своему государству и отечеству

 

Известно свету, что сей великий монарх совершенно преобразил Российское государство, и чрез возстановление регулярнаго войска и сильнаго флота, чрез введение лучшаго воспитания благороднаго юношества, учреждения многих для своего государства в разсуждении внешней торговли доходных заводов, художеств и наук, оное очевидно вознес, соседственным государствам сделался страшным и во всех частях света знаменитым; известно и то, сколько печалей нанес ему сын его Алексей Петрович, котораго он почел неспособным наследовать и совершенно от престола отрешил. И так он по одной любви к отечеству исключил роднаго своего сына из наследства, чтоб некогда при его воз-шествии не рушилось сие сильное и великолепное здание государственнаго его правления, и просвещенные онаго жители не ввергнулись бы паки в прежней мрак неведения.

 

Еще ужаснейший опыт его таковой его ревностной любви к отечеству, в пользу коего сей отец отечества сам собою хотел пожертвовать, явствует из его в кабинете находящагося своеручнаго писма к Правительствующему сенату в Петербург из лагеря при Пруте 1711 года, когда он со своею армиею по несчастному случаю был 100 000 турками окружен и все дороги к привозу съестных припасов были ему пресечены. В сих опасных и почти отчаянных обстоятельствах, от коих он, по-видимому, ни коим образом спасти себя не мог, кроме особеннаго чуда, пекся он больше об отечестве, нежели о себе самом, не взирая на то, что он видел пред собою очевидную опасность либо попасться в турецкий плен, или совсем погибнуть.

 

Как неустрашимый сей герой усмотрел минуту сей крайней и неизбежимой опасности и почитал себя и войско свое погибшими, сел он спокойно в своей палатке, написал писмо, запечатал оное, позвал одного из вернейших своих офицеров и спросил его, подлинно ли он надеется пройти сквозь турецкое войско, чтоб свести в Петербург депешу? Офицер, которому все дороги и лазеи того места были известны, уверял царя, что он совершенно надеется пробраться и чтоб его величество на то положился, что он благополучно достигнет Петербурга. Положась на такое уверение, вручил ему царь своеручное свое писмо с надписью «Правительствующему сенату в Санктпетербурге», поцеловал его в чело и только сказал: «Ступай теперь с Богом!»

 

Офицер в десятый день благополучно прибыл в Петербург и вручил писмо в полном собрании Сената. Но сколь ужаснулись собравшиеся сенаторы, как запершись в одну комнату и по прочтении своеручнаго царскаго писма нашли следующее в оном содержание: «Уведомляю вас чрез сие, что я со всем моим войском без нашей вины и ошибки, но токмо чрез ложнополученное известие в четверо сильнейшим турецким войском таким образом окружен и столько дороги к привозу провианта пресечены, что я без особенной Божеской помощи ничего, как совершенное наше истребление или турецкий плен предусматриваю. Ежелиж случится последнее, то не должны вы меня почитать царем, вашим государем и ничего не исполнять, чтобы до ваших рук ни дошло, хотя бы то было и своеручное мое повеление, покамест неувидите меня самолично. Ежели же я погибну и вы получите верное известие о моей смерти, то изберите между собою достойнейшаго моим преемником».

 

Подлинник внесеннаго здесь писма находится в кабинете Петра Великаго при Санктпетербургском императорском дворе между многими другими своеручными писмами сего монарха и был многим знатным особам показыван от приставленнаго к сему кабинету надзирателя князь Михаилы Михайловича Щербатова.

 

Известно сие от князя Михаилы Михайловича Щербатова, камергера и герольдмейстера Правительствующаго сената.

 

21. Петри Великаго дружелюбное обращение с морскими офицерами и кораблестроителями

 

Во всех печатных, хотя и много несовершенных описаниях жизни Петра Великаго обстоятельно видно, сколь великое желание еще с юношества своего к кораблестроению сей монарх оказывал. В оных и то упомянуто, каким благоразумием сопровождаема была его любовь к мореплаванию и сколь удивительно желание сие вместе с летами в нем возрасло. Свету известно, что он с величайшим прилежанием изучился в Сардаме кораблестроению и не скучал тягчайшими трудами, ежедневно являлся на разсвете на работу с своим топором и прочими орудиями, подобно простому плотнику, но что охота сия и на престоле его не оставляла и что сей государь находил приятнейшие часы вечером в собрании искусных мореплавателей и кораблестроителей, слышел я от многих россиян и иностранцев, которые имели счастие знать сего великаго государя самолично. Из слышанного мною, вношу я здесь только несколько обстоятельств, которыя нигде еще в печати не находятся.

 

Поелику Петр Великий не слишком был щедр в разсуждении великаго жалованья и высоких чинов, то также и кораблестроители, коих в его время довольное число из голландцев и англичан в Петербурге находилось, при знатном своем жалованье не больше имели капитанскаго чина. Желание возвыситься чипом подало им в голову веселую догадку. Монарх сей, как уже выше объявлено, охотно видел их около себя. Когда он где по вечерам бывал в гостях, то долженствовал хозяин большую часть из них также пригласить, чтоб служить царю к приятному препровождению времени и разговаривать о любимейшей ему вещи. Они долженствовали ближе прочих к нему сидеть, и тогда он столько откровенно с ними обходился, как будто бы он им был равный. Однажды случилось им опять быть с царем на вечеринке, где находилось великое собрание. По условию их они стояли и не хотели садиться. Царь много раз им повторял «сядьте», но они всякий раз, сделав низкий поклон, пребывали по прежнему. Наконец Петр Великий, не приметя еще причины сей необыкновенной учтивости, спросил их: что бы ето значило, что ни кто не садится, и разве они не слышали, что он уже несколько раз то повторял. Тогда один из них начал говорить: «Ваше величество, не извольте прогневаться, что мы не осмеливаемся сесть в присудствии нашего государя, равняясь едва чином напольному капитану, да и самые штаб офицеры за вами стоят и только генералы с бригадирами имеют позволение садиться с вашим величеством».

 

Царь, догадавшись, что они чрез сие понимают, усмехнулся и сказал: «Хорошо! На сей раз садитесь, я на сих днях поговорю в Сенате о ваших чинах». Потом, выняв свою памятную книжку, записал несколько слов и спустя не много дней вышло из Сената императорское повеление, в силу котораго даны были кораблестроителям, смотря по различию заслуг, бригадирские, полковничьи и майорские чины.

 

Известно сие от генерала екипажмейстера Бруинса.

 

24. Петра Великаго подарки тем, которые звали его в кумовья

 

Великий сей монарх не гнушался, по прозбе беднейших людей, как то: ремесленников, которые для него работали, низших придворных служителей и тому подобных быть у них кумом. Он также и в домы их приходил, когда ему несколько допускало время, равно как и к знатному господину, и гораздо лучше был доволен скудным их угощением, нежели лишнею тратою, за которую всегда выговаривал. Таким же образом поступал он и с гвардейскими своими офицерами и солдатами, из числа коих почти ни одного не было, которой бы его, по крайней мере, к первому младенцу не просил кумом. Великих же подарков ни кому из них ожидать не надлежало, но токмо довольствоваться его милостию, ибо обыкновенной его порядок состоял в поцелуе роженице и в одном рубле, которой он, по древнему российскому обыкновению, клал под подушку роженице. Сие давал он рядовым, а офицерам по червонцу.

 

Примеч. Сей анекдот слышал я некогда из уст ея величества императрицы, Елисаветы Петровны, которая одним утром в покойном платье (как то в первые два года по прибытии ея племянника великаго князя Петра Феодоровича почти всякое утро случалось) посетила его высочество и по случаю просила, что он подарил тому гвардейскому офицеру, у котораго он накануне крестил младенца? Когда же великий князь сказал в ответ, что он подарил ему 100 червонных, то императрица, засмеявшись, ему сказала: «Ей, ей! Ваше высочество, еще часто будете прошены в кумовья и должны иметь весьма великую сумму, когда каждому крестнику хотите дарить по 100 червонных. Блаженной памяти мой родитель, которой всеми гвардейскими офицерами и простолюдинами был просим в кумовья, редко отказывал крестить младенцов: но он давал роженице поцелуй и под подушку клал один червонец. Вот был его подарок, и все были тем довольны».

 

Известно сие от бригадира Грота и от многих старых офицеров и других пожилых людей.

 

25. Петра Великого отвращение от тараканов

 

Ничто во всей природе не было Петру Великому столь противно, как тараканы, водящиеся в нечистых домах, а паче в хлебных местах, и потому также по деревням в крестьянских избах в великом множестве находятся. Такое насекомое могло сего любящаго чистоту государя и российскаго героя выгонять из одного покоя в другой, даже и совсем из дому; и потому сей царь на частых своих путешествиях по своему государству при перемене лошадей или в других случаях не прежде входил в какой дом, покамест один из его служителей не осмотрит все покои и не уверит его, что нет совсем тараканов. Однажды угощал его неподалеку от Москвы в деревенском своем доме один офицер, которой ему до сего не был противен. Император оказывал милостивое свое благоволение на его хозяйство и прочее домашнее распоряжение. Когда уже сели за стол и начали кушать, то царь спросил у хозяина, чист ли его дом от тараканов? «Несколько,— ответствовал сей безумный хозяин,— а дабы мне совсем от них освободиться, то прибил я здесь одного к стене живаго»; тотчас указал он перстом на то место, по одну сторону царя, где в самом деле был прибит гвоздем таракан и еще трепетался. Царь столь ужаснулся, увидев нечаянно сие мерское ему насекомое, что, вскоча из-за стола, дал хозяину хорошую пощечину и тотчас с свитой своей от него уехал.

 

Известно сие от советника Шумахера, библиотекаря и главного надзирателя натуральной и художественной камеры.

 

27. Петра Великого наведение Кунсткамеры*

 

* Анекдот приводится в сокращении.— Е. Н.

 

[...] Когда его величество опять однажды был там (в Кунсткамере.— Е. Н.) с генералом-прокурором Павлом Ивановичем Ягужинским, некоторыми сенаторами и другими знатными особами, то показал он им систематическое установление натуральнаго своего зала и Руйшева неоцененнаго анатомическаго сокровища, изъяснил им, сколько то собрание полезно к познанию человеческаго тела, коему не обходимо научаться должны врачи для основатсльнейшаго лечения больных. Тогда приказал его величество находящемуся под начальством лейбмедика Арескина, главнаго оной Кунсткамеры надзирателя, библиотекарю Шумахеру: поелику все в надлежащем порядке учреждено и разставлено, то бы впредь всякаго желающаго оную посмотреть пускать и водить, показывая и изъясняя вещи.

 

Ягужинской превозносил сие милостивое монаршее намерение пристойными похвалами, но по безразеудной ревности к корысти прибавил к тому сие предложение, что поелику к содержанию столь драгоценных редкостей ежегодно требуется некоторое иждивение, то мог бы каждый, желающий оныя посмотреть, давать за вход по одному или два рубля, от чего бы собрана была такая сумма, из коей бы можно тратить на содержание и умножение сих редкостей.

 

Царь, желавший всякими способами привлечь подданных своих к познанию натуры и художеств, прервал тотчас речь Ягужинскому и сказал: «Павел Иванович, ты глупо разсуждаешь! И предложение твое более бы воспрепятствовало, а не споспешествовало моему намерению. Ибо кому была бы нужда в иностранных моих редкостях и кто бы пожелал видеть мою Кунсткамеру, еслиб ему за то надлежало еще платить деньги? Но я притом еще приказываю, чтоб не токмо каждаго безденежно впускать, но сверх того всегда как ни соберется общество, угощать их на мой щет чашкою кофе, стаканом вина, рюмкою водки и другими напитками в самых Кунсткамерах».

 

В силу сего высочайшаго повеления определено было библиотекарю сверх сего годоваго жалованья еще 400 рублев в год на помянутое угощение, еще при царствовании императрицы Анна Иоанновны часто я видел, что знатнейшие посетители в Кунсткамере были угощаемы кофеем, венгерским вином, цукербротом и, смотря по годовому времени, разными плодами; посредственных же людей водил туда суббиблиотекарь или другой служитель, которому все вещи известны были, и с кратким изъяснением показывал им все редкости.

 

Известно сие от господина советника Шумахера, библиотекаря и главнаго надзирателя натуральной и художественной камеры.

 

30. Петр Великий в военной и морской службе

 

Уже с младенчества своего приготовился Петр Великий быть истинным героем, ставил себе во удовольствие те тягости, которыя сопряжены с солдатским знанием, и для снесения оных приучал себя к простому и суровому житию. Едва исполнилось ему десять лет, как он набрал себе в Москве роту солдат из молодых дворян, стоял с ними в лагере и ежедневно упражнялся с ними как в надлежащем воинском учении, так и в отправлении всех случающихся при оном работ. Ибо он, не взирая на свою власть, не хотел однакож объявить себя капитаном сей первой регулярной российской роты, но паче служить с низшаго степени и сам изучиться службе. И так был он долгое время барабанщиком, а потом двенатцать лет рядовым солдатом. Когда приходило время его караула, то ночевал он с товарищами своими в палатке или на палочной, стаивал как днем, так и ночью на часах, имел вместе с другими простую солдатскую пищу.

 

При делании, для увеселения и воинскаго учения, крепосцы возил он с протчими землю тележкою, которую он собственными сделал руками. Таким образом молодый сей герой не токмо сам приучился ко всем военным тягостям, но и подавал собою пример тем, которых он хотел привлечь к военной службе. Он всегда охуждал тщетное воображение о знатном происхождении и заслугах своих предков; на против того старался вкоренить в молодое дворянство истинное любочестие, чтоб по ево примеру приобретать пред другими честь, чин и преимущество, не чрез заслуги предков, но чрез свои собственныя. Из сего намерения российскаго монарха произошло в последующее время 1722 в публикованном регламенте, что преимущество одного в разсуждении другаго определяется только чрез царскую службу, и никто другим чином пользоваться не должен, как только тем, который он в службе приобрел. Но кто совсем не служил или не служит, тот не имеет ни какого чина. В силу того и поныне во всей России имеет младший дворянин пред старшим, даже и бароном, графом и князем, преимущество, ежели тот в гражданской или воинской службе имеет в разсуждении последняго вышний чин. Ибо без заслуг, а за денги покупать чины, так как при различных дворах случается, должно сказать в похвалу сего государства, не бывало и нет сего обыкновения в России.

 

Когда после юношеских сих Петра Великаго военных упражнений приятнейшее его упражнение было мореплавание, кого искуству он в Сардаме и в Амстердаме научился, то и служил он сам с низших чинов в своем флоте и наконец дошел чином до шут би нахта или контр адмирала, чем он столько был доволен, что заслугам своих адмиралов и виц адмиралов, которые имели свыше его чин, давал пред собою преимущество. Некогда опорожнилось при флоте вице адмиральское место, которое по адмиральтейскому штату долженствовало опять быть занято. Шут би нахт Петр Алексеевич подал челобитную в Адмиралтейскую коллегию, в которой, прописывая свою службу, просил о помещении на порожнюю ваканцию. Дело сие было прилежно разматриваемо, а по основательном разсуждении, было порожнее сие место отдано другому контр адмиралу, на прошение же шут би нахта Петра Алексеевича вышел ответ таков, что коллегия довольно признает оказанные им до сего времени услуги, надеется также, что он впредь будет стараться еще о больших заслугах, и обнадеживает его желаемым возвышением, как скоро опять случай к тому откроется. Ныне же, сравнивая его морскую службу с службою другаго контр адмирала, усмотрела она, что сей гораздо долее служил морским офицером, и во многих случаях на морс себя оказал; Адмиралтейская коллегия, наблюдая справедливость, не могла ему на сей раз дать пред другим преимущества и произвесть виц адмиралом. Петр Алексеевич был сим решением доволен и сказал при дворе, когда зашла речь о сем произвождении: «Члены коллегии справедливо судили и правильно поступили. Естьли бы они были столь подлы, чтоб от ласкательства предпочли меня моему товарищу, то бы конечно за то долженствовали ответствовать».

 

Известно сие от адмиралитетскаго генерала екипажмейстера Брюинса.

 

33. Петра Великаго охота

 

В противность обыкновения всех владетельных дворов, Петр Великий не имел у себя егерскаго корпуса, но только несколько придворных охотников, которые чрез свою стрельбу долженствовали доставлять дичь в императорскую поварню, а при Адмиралитействе двух лесничих, которых должность была означать строевой лес в близ находящейся роще и иметь о приращении дубов особенное попечение.

 

Он никаких звериных травлей терпеть не мог. Как он однажды находился в некотором подмосковном селе и был прошен одним соседственным дворянином, которой был великий охотник, на приготовленныя для его величества веселости, охоту и медвежью травлю, сделал он ему дружеский отказ, объявя: «Гоняйте, сколько вам угодно диких зверей, сие не составляет мне никакой веселости, покамест я вне государства дерзкаго моего врага гнать, а внутри онаго диких и упорных подданных укрощать имею».

 

Известно сие от гофмаршала Дмитрия Андреевича Шепелева.

 

35. Петра Великого ревность в открытии обмана и в уничтожении суеверия

 

Между многими опытами своего разума, оказал Петр Великий сильнейший опыт онаго в том, что при всяком случае умел изтреблять народный страх, основывавшийся на простоте, суеверии, незнании и обмане. Сколь выгодна сама по себе сия предосторожность для государственнаго покоя, столь благополучно всегда удавалось Петру Великому произведение оной; при том тем скоряе и достовернее, чем меньше он давал времени вкореняться сей вредной вещи.

 

Когда уже Петр Великий мужественно преодолел злобу и неразумие, препятствовавшие ему в новом его заложении города Петербурга, и в 1720 году разные острова сего места несколько стами домов были застроены, так называемая Петербургская сторона, как около крепости, так и за нею, многими публичными строениями, лавками, магазейнами и коллегиями была занята, и царь находился за день езды расстоянием от города и был занят деланием Ладожскаго канала, произошло вдруг великое стечение народа в церькву, находящуюся на Петербургской стороне, на пронесшийся слух, что больший образ Богоматери проливал в оной слезы. На сие сделала тотчас суеверная чернь опасное свое истолкование, что Богоматери страна сия противна, для того плачет и слезами своими новому сему городу и, может быть, всему государству возвещает угрожающее великое несчастие.

 

Тогдашний великий канцлер, граф Головкин, живший по близости той церькви, пошел в оную, но едва мог опять обратно сквозь толпу пробраться, тем менее еще того разогнать стечение народа. Он отправил тотчас к Петру Великому вершника с известием о чудесном сем приключении и роптании народном. Царь немедленно от туда поднялся, ехал во всю ночь, прибыл по утру нечаянно в Петербург и тотчас пошел в церьковь, где был принят духовенством и поведен к чудотворному или плачущему образу Богоматери. Его величество не видел его при себе плачущаго, но от многих присудствующих услышал, что оный уже часто и за несколько еще дней слезился. Сей монарх довольно времени прилежно разсматривал святую сию икону, однако при всем том показалось ему нечто у глаз оной подозрительно, требующее ближайшаго изследования; не подав ни малейшаго о том знака, приказал он одному из находившихся там священников снять икону с возвышаннаго ея места и в сопровождении его величества нести оную в его дворец. Там прозорливый сей монарх в присудствии великаго канцлера, некоторых знатных своего двора особ, первейшаго духовенства и священников помянутой церкви, которые были при снятии сей святой иконы и оную во дворец несли, изследовал все подробно на сем образе, который довольно был густо покрыт красками и лаком.

 

Тотчас в начале усмотрел его величество весьма малыя и почти неприметныя скважины у углов глаз, которым сделанная на оных тень больше долженствовала препятствовать к разсмотрению. Петр Великий обратил образ, оторвал оклад, отколол собственною рукою подкладку назади и ко удовлетворению своего чаяния и перваго заключения открыл он обман и источник слез священной иконы Богоматери, а имянно: вырезанную пустоту близ глаз, где еще осталось несколько масла, которое было удерживаемо заднею подкладкою. «Вот тайна! — вскричал он тогда.— Вот вам источник чудотворных слез!» Каждой из присудствовавших долженствовал к образу подходить, смотреть сие открытие и собственными глазами увериться в хитром обмане.

 

Потом доказал мудрый сей монарх окружившим его яснейшими доводами, как пущенное масло в прохладном месте до тех пор может пребывать густым, покамест не распустится от теплоты: таким образом делалось и у сего осмотреннаго образа, где оное выступало слезами из показанных скважин, когда пламя затепленных пред иконою свеч столько близко приближалось к глазам, что места те разогреются и сокрытое масло от теплоты сделается жидко. Сим открытием и показанием обмана окружавшим его, яко очевидцам, казался по наружности монарх быть довольным и спокойным и не показывал никакого знака о изследовании виновника сего обмана, но сказал только наконец присутствовавшим: «Вы теперь все видели, что было причиною мнимых слез иконы Богоматерней. Я не сомневаюсь, что вы везде разскажете и всех известите о том, что вы теперь сами видели и в том удостоверились; следственно, посмеете и уничтожите сие столь неразумное и, может быть, злобное истолкование сего вымышленнаго чуда. Сей же ис-куством сделанный (а не чудотворный) образ оставлю я у себя и поставлю в мою кунсткамеру».

 

Между тем сей монарх, крайне разгневанный сим обманом и злобным истолкованием искуственных слез, прилагал тайно все свои старания сыскать тому виновников. Спустя несколько времени и по многом изеледовании, открыл он их и, по признанию их и по объявлении всех обстоятельств и намерения, с таковою строгостию их наказал, что никто более не имел охоты впредь приниматься за таковые обманы.

 

Известно сие от придворного интенданта Кормадона.

 

38. Петра Великаго наказание ложнаго пророка

 

Не подалеку от помянутой не давно церкви и близ берега Невы стояло старое высокое дерево ольха. О нем пророчествовал один мужик в Петербурге, что в ближайшем сентябре месяце столь великое будет потопление города, что вода превысит помянутое дерево. Разнесшийся о том слух привел жителей сего новаго города, а особливо легковерную чернь, в страх и безпокойствие. Многие из них делали приуготовление, каким образом в таком случае спастись. Некоторые наперед уже скрылись в ближайшия и вышния места, лежащия около Петербурга: в Павловское, Красное село, Дудергов и проч. Как скоро сей слух дошел до царя, то тотчас возъимел он подозрение, что от кого-нибудь из знатных людей, не довольных новым его городом, а особливо от тех выдумано и разсеяно, которые с неудовольствием видели, что он пребыванием своим избрал Петербург, или какими-нибудь простолюдинами, которые против своей воли из старых своих селений в сие место были переселены.

 

Петр Великий, полюбивший свой новой город Петербург и изобильныя водами его места, весьма от того разсердился, велел то дерево срубить и всячески старался узнать виновника сей ложной и страшной молвы. Многия сотни людей были допрашиваны и каждой долженствовал объявить, от кого слышал. По долговременном старании открыл он ложнаго сего пророка в одном российском мужике, которой, как и многие ему равные, был из далека переселен в одну финскую деревню и не охотно в сей стране жил. Его обличили, что он был вредный виновник сего ложнаго слуха. Петр Великий велел его до исхода сентября держать под стражею в крепости, а когда прошел срок и потопа не бывало, то определил он публиковать, чтоб из каждаго дому кто-нибудь в означенный день и час явился на место срубленнаго дерева. Там велел он сему ложному пророку на довольно возвышенном ешефоте дать пятдесят ударов кнутом и потом пред всем народом прочесть изрядное увещание от обмана и столь глупаго и вреднаго суеверия.

 

Известно сие от господина Кенига, бывшаго тогдашим секретарем барона Шафирова, а потом от советника коммерции при дворе голштинскаго герцога.

 

40. Петр Великий, проезжая Саксонию, был в Виттенберге и в том самом доме, в котором доктор Лютер жил и умер

 

Неограниченно было любопытство Петра Великаго и желание ненасытимо во всяком случае оное удовольствовать. На путешествиях своих выхаживал он везде из своей коляски, где только усмотрит малейший предмет естественной или другой какой достопамятности, чтоб ту вещь разсмотреть. Когда он на пути своем проезжал чрез какое местечко или пригородок, которой едва и по имени своем известен, то он всегда останавливался и осведомлялся, не находится ли в нем чего достойнаго зрения. [...]

 

Во втором его путешествии в Голландию 1716 года прибыл он около полудня в Виттенберг, находящийся в Саксонии, а между тем, как ему приготовляли обыкновенный обед, спросил он хозяина, что примечания достойно там для проезжих иностранцев? «Ничего особеннаго,— ответствовал он,— как разве только старый курфирстский замок, медная гробница доктора Лютера в придворной церькве, прежнее его жилище и кабинет». «Ето должен я посетить,— сказал царь,— ибо я много слышал добраго о сем великом и достопамятном муже, который в пользу своего государя и столь многих князей, имевших более прочих благоразумия, столь отважно ополчился на самаго Папу и все его воинство». И так высокий сей путешественник пошел еще до обеда в придворную церьковь, где со вниманием разсматривал изваянное из меди изображение доктора Лютера в человеческой рост на его гробнице и, отходя, сказал: «Сей муж по справедливости ето заслужил». По пришествии его в те покои, в которых Лютер жил и умер, было ему показано в его кабинете большое на стене чернильное пятно, и при том разсказана старая басня, что когда доктор Лютер был однажды занят трудами, явился ему диявол, которой всякими искушениями старался потревожить его мысли, то будто Лютер на сие столько разсердился, что, схватя чернильницу, бросил дияволу в рожу, от чего и произошло то большое чернильное пятно и по ныне не отмывается. Петр Великий весьма сей басне смеялся и сказал только: «Разве сей мудрый муж почитал диявола видимым?» При разсматрива-нии сей же стены, когда великий монарх приметил, что на оной написаны были различныя имена карандашем, то и не упустил он спросить, что бы ето значило, и когда в ответ получил, что сии имена чужестранных путешественников, посетивших сие лютерово жилище, которые написали оныя с тем, дабы после оставить память, что они некогда там были, то сказал царь: «Ну, так и мне надлежит написать свое имя». Потом тотчас вынул из кармана кусок мелу и российскими буквами написал имя свое «Петръ», близ вышеупомянутаго чернильнаго пятна. Чтоб сохранить навсегда сие собственноручное начертание российскаго монарха сделана уже давно около него жестяная рамка, выдавшаяся близ двух дюймов от стены, в поперешнике имеющая около 7 или 8 дюймов с решеткою тогож металла, сквозь которую ясно можно читать царское имя. Я так же оное видел и читал в 1735 году на пути своем в Россию. Но что значила последняя литера Ъ , того никто сказать и изъяснить не мог.

 

43. Петра Великаго милостивые поступки с нижшими

 

Известно, что Петра Великаго единое ненасытимое его желание к познанию того, что для государства выгодно, сопровождало не токмо ко всем заводам, мануфактурам и рукомеслам, которыя заслуживали внимание, но он даже не стыдился в деревнях и городах посещать и ободрять низкаго состояния людей, которые с желаемым успехом отправляли свое рукомесло. Как он однажды находился в Архангельске при реке Двине и увидел довольное число барок и прочих сему подобных простых судов на месте стоящих, то спросил он, какие бы то были суда и откуда они? На сие было донесено царю, что ето мужики и простолюдины из Холмогор, везущие в город разный товар для продажи. Сим не был он доволен, но хотел сам с ними разговаривать. И так пошел он к ним и усмотрел, что большая часть помянутых повозок были нагружены горшками и прочею глиняного посудою. Между тем как он старался все пересмотреть и для того ходил по судам, то нечаянно под сим государем переломилась доска, так что он упал в нагруженное горшками судно, и хотя себе никакого не причинил вреда, но горшечнику довольно сделал убытку.

 

Горшечник, которому сие судно с грузом принадлежало, посмотрев на разбитой свой товар, почесал голову и с простоты сказал царю: «Батюшка, теперь я не много денег с рынка домой привезу»,— «Сколькож думал ты домой привезти?» — спросил царь. «Да ежелиб все было благополучно,— продолжал мужик,— то бы алтын с 46 или бы и больше выручил». Потом сей монарх вынял из кармана червонец, подал его мужику и сказал: «Вот тебе те деньги, которыя ты выручить надеялся, сколько тебе сие приятно, столько и с моей стороны приятно мне, что ты после не можешь назвать меня причиною твоего несчастия».

 

Известно сие от профессора Ломоносова, уроженца Колмогор, которому отец его, бывший тогда при сем случае, пересказывал.

 

47. Петра Великаго строгое предприятие истребить воровство

 

Царь Петр Великий, заседая однажды в Сенате, услышал о разных грабительствах, случившихся за несколько дней, в великое пришел негодование и во гневе сказал сии слова: «Клянусь Богом, что я наконец прерву проклятое сие воровство». Потом, взлянув на тогдашняго генерал-прокурора Павла Ивановича Ягужинскаго, сказал ему: «Павел Иванович! Напиши сей час от моего имени генеральный указ во все государство, что ежели кто и столько украдет, чего будет стоить петля, тот без дальных допросов будет повешен». Генерал-прокурор, которой уже взял в руки перо, помешкал еще по выслушании сего строгаго повеления и со удивлением говорил царю: «Петр Алексеевич! Помысли о следствиях такого указа». «Пиши,— подтвердил царь,— как я тебе сказал». Ягужинский, еще не писав, со смехом повторил монарху: «Всемилостивейший государь! Разве вы хотите остаться императором без подданных. Мы все воруем, только с тем различием, что один более друга-го». Царь, слушавший сии слова в задумчивости, начал шуточному сему замыслу смеяться и без дальнаго повеления оное оставил.

 

Известно сие от министра кабинета графа Ягужинскаго.

 

51. Петра Великого всеобщее терпение

 

Проницательное око Петра Великаго в Амстердаме между прочим усмотрело, что тамо почти со всего света чужестранцы, содержащие различныя между собою исповедания, обитают. Но для каждой веры позволено иметь свою церковь или такой молитвенной дом, где бы можно было безпрепятственно отправлять богослужение. Многих из них посещал сей монарх по единому любопытству, чтобы чрез то подробнее узнать их обстоятельства; но что было ему всего приятнее, то миролюбие, которое строго наблюдали учением, правами и законом различные, но весьма отдаленные от междуусобных распрь, живущие в одном городе разноверцы. Он, о том разговаривая с некоторым членом правительства, уведал от него, что Амстердам есть место, открытое для торговли всем народам земнаго шара, и при том каждому позволяется свободное отправление своей веры, покамест он не вмешивается в государственную веру и других не потревожит. Ибо правительству все равно, чему верует иностранный житель или каким образом отправляет свое богослужение, только бы он не поступал против государственных законов. Монарх сказал на то, что он почитает сие правило и мнение правительства не мало способствующим к торговле, к населению Амстердама всеми народами и, следственно, к великому прибытку правительства. Петр Великий, похваля сие распоряжение, сказал при том, что он таким же образом намерен поступать с новозаведенным своим городом Петербургом. Сие он после и произвел в действо, позволив не токмо всем християнам построить там церкви на отведенных им местах и отправлять явное богослужение, но и попустив еще их избрать между собою собственный церковный совет и, по законам и обыкновениям своих церквей, решить между собою все супружественныя и церковныя дела, могущия случиться у их прихожан, не будучи зависимыми от Правительствующаго синода или другаго какого суда*.

 

* Только еще под государствованием блаженной памяти императрицы Анны Иоанновны и в силу ея учреждений, были по особенному случаю препоручены церковныя дела иностранных християнских вер Юстиц-коллегии лифляндских дел и поставлена над ними верховная Консистория: сему был поводом некоторый супружественный случай, когда одна часть недовольна была определением церковнаго совета и отнеслась апелляциею к Юстиц-коллегии, для подтверждения своего права.

 

Но при всем таковом терпении, старался сей мудрый монарх всякими способами прекращать и истреблять все распри и расколы господствующей в его государстве греческой веры, раскольников, или, как они сами себя имянуют, староверцев, утверждавшихся с величайшею упорностию на некоторых адияфорах, старался он изобличить в их заблуждениях дружелюбными поступками и увещаниями в Святейшем синоде и преклонять к истинной православной грекороссийской вере обещанием отличных своих милостей. Но тихия сии средства никакого в них не произвели успеха. Однако сей отец своего отечества не хотел допустить, чтоб упорных и в заблуждениях своих изобличенных подданных силою и наказанием привести в послушание и понудить к восприятию правоверия.

 

Он оставил их в маловажном их суеверии, но токмо с тем условием, чтоб все принадлежащие к сей секте, для различия от правоверных грекороссийских законосоюзников, носили отличный знак, а имянно: продолговатое четвероугольное пятно из краснаго и желтаго сукна на спине. Поелику сей особенный наряд отличал раскольников от правоверных и некоторым образом делал их смешными и презрительными, то думал монарх, что они сего устыдятся и скорее согласятся к восприятию всеобщей греческой церкви.

 

Но сия благоразумная монаршая выдумка не имела желаннаго успеха. Раскольники носили свое желтое пятно и остались в прежнем мнении.

Когда же, спустя несколько времени, Петр Великий увидел на бирже в Петербурге между российскими и иностранными купцами несколько раскольников в вышеупомянутом наряде, упражняющихся в отдавании своих товаров, юхты, конопли и прочих российских товаров, пожал он плечами и спросил некоторых из обстоящих, что сии из раскольников купцы, честные ли, добрые и прилежные ли люди, на которых бы можно было в торговле положиться? «Их таковыми почесть можно»,— ответствововал ему один из таможенных служителей. «Изрядно,— сказал Петр,— когда они в самом деле суть таковы, то по мне, пожалуй, пускай веруют, чему хотят, и носят свое пятно; ежели посредством раз-судка и привешенных лоскутков не мог я их отвратить от их суеверия, то и огонь уже никакого в них успеха не возъимеет. А чтоб сделаться им за их глупость мучениками, то не заслужат они сей чести, да и государство не должно претерпеть вреда».

 

Известно сие от Германа Мейера, знаменитого московского купца.

 

55. Петра Великого неутолимое желание все основательно наследовать

 

Между Нарвою и Ревелем, около 100 верст от последняго города, стоит на большой дороге изрядная каменная церковь, имянуемая Гальяль. В оной находится с древних шведских времен, между прочими гробницами прежних владетелей тамошних поместий, так же одна, в которой 1632 года похоронены две девицы фон Гроот, которыя и до ныне нетленными пребывают. Проезжая сие место 1752 года июля месяца, велел я поднять камень и нашел сии два тела в вышеописанном состоянии: нагими, изсохшими, желтоватыми и без малейшаго духа. Кожа по всему телу казалась подобною искуством выделанной и натянутой свиной коже, и будучи пальцом или палкою в живот вогнута, разправлялась с сильною упругостию; внутренности же изсохшими быть долженствуют, ибо я, осязая их, ни малейшаго знаку оных не нашел. Понамарь, отваливший мне сей гробницы камень, разсказал при сем случае, что Петр Великий во время Шведской войны, приступая к Ревелю и расположась своим станом, стоял несколько недель близ сего места. Он, услыша о сих нетленных телах, не хотел тому поверить, а чтоб изследовать самому истинну сей вещи, повелел царь принести сии тела в свой стан, прилежно их разсмотрел и изъяснил находившимся при нем генералам естественныя причины сего неповреждения; спустя несколько дней приказал он их обратно отнести в их гробницу и ни мало тому не удивляться.

 

72. Петра Великого слезы о смерти Карла XII

 

Сей великий монарх, являвший всегда истинное почтение и любовь к Карлу XII, во время Нейштатскаго мира (1721) иногда говаривал: «Я предлагал с моей стороны любезному моему брату Карлу два мира: первый был мир необходимый, а другой был великодушный мир, которые он мне оба отказал. Теперь же в третий раз должен со мною заключить принужденный или постыдный мир».

 

Когда же великодушный наш император получил известие о смерти Карла XII, воспоследовавшей в 1718 году при Фридрихсгаме, потекли из очей его слезы, а как он приметил, что оныя по лицу его катятся, то отворотился от окружавших его и отер их платком, потом сказал смущенным голосом: «Ах, брат Карл, сколько я о тебе сожалею!»

 

Известно сие от тайнаго советника Веселовскаго.

 

74. Петра Великого мнение о карточной игре

Поелику Петр Великий никакой карточной игры не знал, как только голландской гравиас, то и сию игру редко употреблял, напротив того, в вечерних собраниях охотнее разговаривал с морскими офицерами, кораблестроителями и купцами, нежели любил играть, то игра мало при дворе была в употреблении. Хотя в армии и флоте не совершенно была оная запрещена, однако не выше рубля позволено было проигрывать. Кто больше проигрывал, тот по воинскому царскому уставу не повинен был платить, а ежели фискал о том доносил, то те, которые больше рубля проигрывали, подвергались суду и наказанию. Сей монарх говаривал об игроках: «Они либо не имеют вкуса в полезных вещах, коими бы могли заниматься, либо имеют намерение своих товарищей лишать денег».

 

Известно сие от генерал екипажмейстера Бруинса.

 

85. Петра Великого отважность на воде

Петр Великий от юности своя, казалось, как бы природное имел отвращение от водяной езды. Сему в доказательство служить может то, что когда предлагали ему кататься по реке Яузе в Москве или по какому пруду, никогда не могли его на то согласить, и он всегда отказывался страхом; но не можно довольно надивиться, что он в последующее время получил величайшую и почти чрезмерную страсть к плаванию по сей непостоянной стихии до самой своей кончины. Страсть сия возрасла в нем до величайшей отважности, которая часто угрожала ему очевидною опасностию и лишением жизни, однако же, имея он твердую доверенность на кормчее искуство, ни малейшей не показывал боязни. Когда он таким образом боролся с разъяренными морскими волнами и сражался с жесточайшею бурею, лишавшею отважности лучших его мореходцев, то сей истинный наш морской ирой никогда не вдавался в отчаяние, но паче вперял в них мужество сими словами: «Не бойтеся, царь Петр не потонет. Слыханоль когда, чтоб российский царь погиб в воде?»

 

Некогда пригласил сей монарх иностранных министров, при его дворе в Петербурге находившихся, прогуляться с ним в Кронштат, где хотел им показать некоторыя новыя застройки и часть своего к выезду готоваго флота. Они сели с его величеством на голландский буйер, которым сам царь правил. Когда они несколько за половину дороги переплыли и находились уже в Финском заливе, поднялся сильный полуденный и противный им ветр. Царь усморел так же на отдаленном горизонте туман и подымающуюся тучу, из коей возвестил своим спутникам скорую бурю. Большая часть из сих пришли от того в вящий страх, когда увидели, что неробкий штурман, Петр Великий, приказал спустить половину парусов и матросам повелевал быть в готовности. Некоторые из сего собрания, увидев, что буйер от противнаго ветра больше назад к Петербургу, нежели вперед подавался и для единственнаго лавирования был от царя то на ту, то на другую сторону уклоняем, предложили они его величеству, не лучше ли возвратиться в Петербург или, по крайней мере, бежать в близ находящуюся Петергофскую пристань? Но царь, не почитавший еще опасность столь великою, как они, и вменявший возвращение в стыд, ответствовал им только: «Не бойся!» Между тем приближилось исполнение предвещания сего искуснаго штурмана. Буря с страшным громом явилась в полном своем свирепстве, волны бились чрез борт, и буйер казался скоро быть погруженным в морскую бездну. Опасность сделалась явною, а страх смерти на лицах всех был виден, выключая Петра Великаго и его морских служителей. Поелику он занимался рулем и кричал все к матросам, то и не внимал частым прозьбам иностранных послов, пока на конец один из них, господин К. П. и X. С. Л. к нему подошел и, преисполненный страхом, не в шутке уже ему сказал: «Ради Бога, прошу вашего величества воротиться в Петербург или плыть к ближайшему берегу Петергофа: подумайте, что я от моего короля не для того прислан в Россию, чтоб здесь утонуть. Ежели я здесь погибну, как то уже и ясно предусматриваю, то ваше величество будете ответствовать за то моему двору». Не взирая на величайшую опасность, едва мог царь удержаться от смеха и равнодушно ответствовал посланнику: «Небойся, господин фон Л., ежели вы утонете, то и мы все потонем, а тогда вашему двору не на ком будет уже и взыскивать».

 

Между тем искусный штурман Петр, усмотрев сам невозможность далее противиться буре и волнам, лавировал к стороне, благополучно уклонился от бури и наконец вбежал в пристань увеселительнаго своего замка Петергофа. Там оживотворил он своих спутников ужином и довольным числом бокалов венгерскаго вина, а потом дал им наступающею ночью там успокоиться.

На разсвете поехал он один на своем буйере в Кронштат и послал оттуда несколько шлюпок с надежными людьми за своими гостьми.

 

Известно сие от екипажмейстера Брюина.

 

85.  Петра Великаго строгое наблюдение уголовных законов

 

Мудрый российский законодатель, царь Петр Великий всегда тщился быть примером строгаго соблюдения законов. К духовным уставам имел он особенное уважение; в уголовных же делах был он тем паче не упросителен, чем больше злобы и умысла в преступнике примечал. Ежели дело касалось до убийства, то от его величества никогда не можно было ожидать или искать прощения; ибо он всегда утверждал, что злобою пролитая кровь вопиет о мщении, а ненаказание злодеяний служит к величайшему вреду общества.

 

Некоторая придворная фрейлина ея императорскаго величества Екатерины I, именем Гамильтон, по вертопрашной своей жизни умела два раза скрыть свою беременность и столь искусно могла утаить произведенных на свет мертвых или живых плодов, что ни однажды не подвергалась подозрению двора, но третий случай сделался ей пагубным. Умерщвленный младенец был найден, а обстоятельства госпожи Гамильтон привлекли всех на нее подозрения. По царскому повелению была она допрошена, и не токмо призналась в сем детоубийстве, но и в прежних двух. По сем была она осуждена на смерть, а предложенный царю приговор против ея чаяния подписан; ибо никакие просители, да и самая царская благосклонность жизни ей исходатайствовать не могли. Вся сия отличность ничего была не в силах произвесть в царе, соблюдавшем Божеские и государственные законы. Наступил день казни девицы Гамильтон; преступницу привели на лобное место, одеянную в белое шелковое платье с черными лентами. Царь сам не преминул быть при сем печальном зрелище, простился с нею и сказал ей: «Поелику ты преступила Божеский и государственный закон, то я тебя не могу спасти. Снеси с бодростию духа сие наказание, принеси Богу чистое молитвою покаяние и верь, что он твое прегрешение, яко милосердый судия, простит». Потом стала она на колени и начала молиться; а как царь отворотился, то получила она рукою палача смертный удар.

 

Известно сие от Фуциуса, придворного при Петре Великом столяра, видевшаго ту казнь.

 

86. Петр Великий объявляет себя главою Православной своей церкви

 

Когда по смерти последняго патриарха Адриана патриаршеское место в Москве за тогдашнею войною многие годы оставалось не занятым, то часто от верьховнаго духовенства было предлагаемо занять порожнее место паки достойным начальником церкви. Сей монарх, которому небезъизвестно было то неудовольствие, которое имел его родитель царь Алексей Михайлович от тогдашняго патриарха Никона и сколько ему стоило трудов сделаться наконец над ним полномощным; и по сему самому давно уже он предпринял намерение не установлять патриарха. Чаятельно мнение сие подтвердил Новогородский архиепископ Феофан Прокопович, который во всех намерениях Петра Великаго совершенно согласовался и к споспешествованию оных всегда сему монарху был предан, а потому и был правою его рукою именован. И так, когда император Петр Великий, по многим на предложение от духовных особ отговоркам, на конец решился впредь не избирать патриарха, то сей архиепископ сделал ему предложение вместо патриарха учредить святейший Правительствующий синод. Когда сие в 1721 году в самом действии последовало и по желанию царскому вышел от архиепископа Феофана превосходный Духовный регламент и катехезис в осмую долю листа, с обстоятельными истолкованиями и доводами из Священнаго Писания, то думал сей монарх, что уже больше не будут требовать патриарха. Но не взирая на то, большая часть главнейшаго духовенства, выключая помянутаго архиепископа Феофана, всегда в том мнении пребывала и надеялась получить патриарха. Во время присутствия монаршаго в Синоде, как обыкновенно сие часто случалось, было ему сверх чаяния его предложено о патриархе; вдруг пришел он в гнев и, ударив себя в грудь, сказал: «Вот вам патриарх». После сего уже никогда не слышно было, чтоб кто упомянул о патриархе или изъявил малейшее о том желание.

 

Таким образом слышал я от канцлера графа Безстужева, разсказывавшаго сие приключение за обеденным своим столом. Но тому противоречил императорский кабинетный секретарь Иван Антонович Черкасов: он утверждал, что царь одною рукою ударил себя в грудь, а другою обнаженным своим кортиком ударил плашмя по столу, с гневом произнеся означенныя слова: «Вот вам патриарх».

 

Известно сие от государственного канцлера графа Безстужева и от императорского кабинетного секретаря Ивана Антоновича Черкасова.

 

93. Петра Великаго печаль о кончине сына своего Петра Петровича

 

Столь не описуема была радость Петра Великаго о рождении перваго его сына Петра Петровича, которой произошел от второй его супруги Екатерины Алексеевны в 1714 году, столь безутешна была его печаль при кончине его, последовавшей на втором году его возраста.

 

Нежный родитель сего желаннаго царевича, лишившись его, в толикую вдался печаль, что не токмо проливал токи слез, но и впал в род унылости, которая, может быть, причинила бы худыя следствия, ежелиб их не предупредило нежное попечение его супруги и благоразумие, соединенное с отважностию одного патриотическаго сенатора, князя Долгорукова.

 

Царь, печаляся о сем приключении, заперся в своем кабинете и трое суток никого к себе не впускал, даже и любезную свою супругу. Он лежал на своей постеле, не употребляя ни пищи, ни пития, так же ничего из важнейших дел тогда ему не было предлагаемо. Течение государственных дел вдруг остановилось, запросы его министров и генералов оставались без ответа и решения, неукоснительныя военныя дела без решительности; ни Сенат, ни Адмиралитет, ниже Военная коллегия не знали, что предпринимать, а при дворе обитала смутная тишина, сопровождаемая страхом и ужасом. Но никому столько не было чувствительно, как нежной царице Екатерине, которая, кроме бремени крайнейшей печали о лишении столь усильно желаннаго князя, долженствовала так же сносить тягостную скорбь о дражайшем своем супруге и почти опасаться невозвратимой потери онаго; ибо царь и ей самой не ответствовал из своего затвореннаго кабинета, как бы она ни стучалась и его ни звала. И так нежная сия супруга почти вся истощилась от слез и прискорбия и едва с печали всей бодрости не лишилась. Наконец нужда и разум подали ей средство дойти к своему супругу. Она в ночи послала за сенатором Долгоруковым, о смелости коего и доверенности, которую к нему царь имел, была частыми опытами уверена. Она представила ему ту ужасную опасность, которая ей и целому государству чрез таковое супруга ея состояние угрожала, и слезно его просила выдумать скорейшее средство к вызванию царя из его кабинета, а тем самым ко спасению государства от очевидной опасности.

 

Сей благоразумный муж, подумав несколько, ободрил царицу, уверяя, что дело сие в следующий день переменится, и царь паки появится.

 

Как скоро он возвратился от двора, то ко всем сенаторам послал запечатанное письмо, в коем именем царицы наказал на другое утро быть чрезвычайному собранию Сената; при том представил он бедствие государства при таковых обстоятельствах и желание царицы, в силу котораго долженствовал весь Сенат немедленно ко двору явиться и отвесть царя от его заключения и унылости.

 

И так собравшиеся сенаторы пошли с князем Долгоруковым во дворец и к самым дверям кабинета, в котором царь затворился. Долгоруков начал стучаться, а царь ни мало не подавал знаку, чтобы он там был. Долгоруков стал стучать крепче и кричал царю, чтобы он отворил двери, потому что пришел к нему Долгоруков и весь Сенат, чтоб доложить его величеству о важнейшем деле. Когда царь по сем приближился к дверям и ничего еще не ответствовал, то закричал ему Долгоруков еще крепче, что сие дело не терпит медленности, чтоб его величество тотчас отворил двери и сделал бы решение; в противном же случае найдут себя принужденными силою взломить оныя и извлечь его величество, ежели он не хочет лишиться престола и государства. Царь, выслушав сие, отворил дверь, выступил из кабинета и в начале ужаснулся, увидев собранный Сенат, но потом исправился и сказал: «Ну, что такое сделалось, что вы меня тревожите?» — «А вот что,— ответствовал Долгоруков,— что чрез твое чудное от нас удаление и с лишком продолжительную и со всем безполезную печаль придет целое государство в замешательство. Государственные дела остановились, благополучныя успехи морской и сухопутной войны в противную сторону обратятся; торговля и коммерция падут; часто побежденные враги паки возмужатся и государству падением угрожать будут, ежели ты долее будешь запираться и уклоняться от правления, и государственныя твои подпоры не обходимо найдутся принужденными помышлять искать на твое место другаго владетеля».

 

После сего справедливаго представления царь мало по малу укрепился, обещал сенаторам своим откинуть печаль и на утро опять явиться в Сенате. Его величество тотчас пошел с ними к царице, обнял ее любезно и сказал: «Так тому и быть, любезнейшая моя супруга, что Бог учинил, о том мы более роптать не должны». Он удержал всех сенаторов при обеденном своем столе и столько ободрился, что печаль его очевидно миновалась. Его величество с того часа вступил по прежнему в дела и в следующий день, по обыкновению своему, в Адмиралитете и Сенате явился.

 

Изветно cue от генерал порутчика артиллерии господина Геннина.

 

Примеч. Описанная чрезмерная печаль Петра Великаго о кончине сего царевича была соразмерна той радости, которую он при его рождении чувствовал и изъявлял. В своеручном письме от 29 октября 1715 года объявляет он фельдмаршалу графу Шереметеву о рождении своего сына Петра Петровича, называет его дарованным ему от Бога рекрутом и приказывает своим именем поздравить тем всю армию. Смотри письма Петра Великаго к фельдмаршалу графу Шереметеву, напечатанныя в Москве 1774 года на стр. 148 письмо 190, которое в подлиннике здесь вместить почитаю за нужное. «Господин генерал-фельдмаршал!

Объявляю вам, что сей ночи дал Бог мне рекрута отцовым именем; прошу господ генералов и прочих от вышних до нижних от меня поздравить и сие объявить.

Петр Из Санктпетербурга в 29 день октября 1715 года».

 

102. Петра Великого особенное расположение против легких плотских грехов

 

Из следующаго анекдота яснее предъидущаго явствует Петра Великаго милосердое и, может быть, так же политическое мнение о плотских грехах и юношеских проступках. Как он однажды на частых своих и всегда скорых поездках в Москву с малым поездом остановился в воскресный день в Вышнем Волочке и разсматривал несколько часов от части тогда начатыя, от части располагаемыя водяныя коммнуникации, то, довольно уставши, возвратился в местечко, чтоб там совершить умеренный свой обед.

 

Тогда собралась по обыкновению у ворот и в сенях большая часть жителей с их сыновьями, так же много жен с своими дочерьми в праздничных платьях, чтоб видеть монарха. Тогда царь обыкновенно то с тем, то с другим разговаривал, спрашивал о их упражнении и о обстоятельствах того места. Во время таковаго разговора усмотрел он чрез толпу своих зрителей из дали в сенях стоящую в чулане взрослую крестьянскую девку, которая была изряднаго лица, что она на него смотрела и всегда пряталась за дверь лицом, когда усматривала, что царь на все обращал свои взоры.

 

Царь тем большее получил желание видеть ее. И так долженствовала она вытги из чулана, в котором она пряталась, но охотно при том желала видеть сего государя и войти к нему в избу. Она одною рукою покрыла лице, как будто бы стыдилась и плакала. Царь, не заключая об ней ничего худаго, почел сие невинною застенчивостию и девичьего стыдливостию, взял ее за руку, начал говорить с нею ласково, чтоб она ничего не боялась и что она хорошая девушка и пора ей вытти за муж. На сие засмеялись прочия крестьянския жены, а некоторыя из них весьма громко захохотали. Царь на то несколько разсердился и, приступив к ним, сказал: «Чему вы, дуры, смеетесь? Что сия девушка скромнее вас и от стыдливости плачет?» При сем крестьянки еще больше смеялись. Царь обратился к близ стоящему крестьянину с сими словами: «Скажи мне, чему сии дуры смеются над скромностию сей изрядной девушки? Разве они ревнуют, что я с нею говорю и она мне лучше прочих нравится?» — «Нет, всемилостивейший государь! — ответствовал мужик.— Они не тому смеются, а тут есть другая причина»,— «А какая?» — спросил царь. «Ваше величество называете ее девушкою, а она уже не такова».— «Да что же она,— продолжал царь,— разве она уже за мужем?» — «Нет,— ответствовал мужик,— и не за мужем, она дочь моего соседа, прилежная, трудолюбивая и в прочем изрядная девушка, но только сжилась с немецким офицером, в службе вашего величества, которой тогда у нас стоял постоем и вскоре потом был отряжен в другое место. С ним прижила она сына, и по сей причине прочия девки нашего села с нею не обходятся и над нею смеются». «Великое дело! — сказал царь.— Ежели она более ничего худаго не сделала, то для чего столь долго зазирать ея преступление и для того явно над нею ругаться? Я не хочу, чтоб сие было,— сказал он громко, чтоб все слышали,— и всем вам повелеваю, чтоб не исключать ее ни из какой беседы с другими женщинами и девками, а менее того, чтоб кто отважился делать ей малейший в том упрек». Он взял потом опять за руку сию девку, говорил ей, чтобы она не боялась и больше ни о чем не печалилась, а как, по его требованию, принесли ему ея сына, который был изрядный и здоровый двухлетний мальчик, то сказал сей государь: «Ето очень хороший мальчик, который будет добрым у меня салдатом. Старайтесь, чтоб он взрос, я буду временно об нем спрашивать, и его должно мне показывать, когда я сюда ни приеду». На конец поцеловал он мать, подарил ей целую горсть рублевиков и с тем отъехал.

 

Известно сие от Михаилы Ивановича Сердюкова.

 

104. Петра Великого снисходительность и справедливое послабление при учиненном некоторым сенатором преступлении от патриотической ревности

 

Следующее приключение довольно показывает великия свойства Петра Великаго. Он мог так же себя ограничить при величайшем виде явной обиды его императорскаго величества полномощия, пока обстоятельно основание вещи изследует. Когда он находил, что преступление сие происходило от патриотической ревности и имело предметом очевидное благо государства, то с милостию его прощал и, вместо того чтоб наказать, благодарил сего видимаго преступника.

 

Его царское величество приказал при первом зачатии Ладожскаго канала, чтоб помещики тех деревень, которыя находятся в Новогородской и Петербургской губерниях, дали для работы своих мужиков, почему и подписал своеручно в Правительствующем сенате требуемый на то указ.

 

Князь Яков Федорович Долгоруков*, один из первейших сенаторов, на благоусмотрение коего и опыты имел царь величайшую доверенность, за другими делами в самый тот день в Сенате не был и потому не знал, что в оном в его отсутствии происходило.

 

* Сей князь Долгоруков есть самый тот, который с своего и царскаго юношества всегда был при сем монархе в военной службе и в равных случаях особенными заслугами себя пред другими царю показал. При первой несчастливой осаде города Нарвы попался он генерал-майором (1700) в полон и отправлен в Швецию, но сыскал там способ убежать и благополучно явиться своему государю Петру Великому. Сей же храбрый князь, бывший после первым его сенатором, извлек Петра Великаго посредством своей отважности и разума из отчаяния, произшедшаго от кончины его наследнаго сына Петра Петровича, рожденнаго от императрицы Екатерины I, и избавил государство от очевидной опасности.

 

На другой день, как надлежало отправлять указ, был и он по обыкновению в собрании и спросил, что во время его отбытия было учинено в Сенате? Когда ему предложили подписанный всеми сенаторами протокол, в коем было вписано царское приказание, чтобы крестьяне Новогородской и Петербургской губерний были употреблены к копанию Ладожскаго канала, воспротивился он сему, подтверждал, что заключение сие не годится и что царю о том должно сделать изустное представление, для того что такое распоряжение к совершенному падению сих провинций служить будет, которыя и без того гораздо более прочих раззорены.

 

Когда же преисполнен ревностию продолжал спорить против сего, по его мнению, не довольно разсмотреннаго положения, то предложили ему своеручно царем подписанное определение, чтоб показать ему, что таковая его ревность уже поздна и определение уже больше переменено быть не может. Но Долгоруков, преодоленный ревностию, к ужасу целаго Сената, изорвал подписанное царем определение. Все сенаторы испугались, встали с своих мест и спросили его: знает ли он, что он сделал и какое худое следствие получит дерзновенное его усердие? «Да,— ответствовал он,— я знаю, что я сделал и буду отвечать Богу, царю и всему государству».

 

Среди сего шума вошел Петр Великий в сенаторское собрание, изумился таковому замешательству и крику и спросил, что значит необыкновенный сей шум и что произошло? С трепетом предложил генерал-прокурор царю подписанное его величеством и Долгоруковым изорванное в лоскутки определение. Петр Великий воспалился сначала от сего происхождения, с великим стремлением приступил к князю Долгорукову и спросил его, что его побудило сделать такое неслыханное против достоинства его величества преступление? «Единая ревность к твоей чести и благоденствию твоих подданных. Не вознегодуй на меня, Петр Алексеевич,— продолжал он.— Я полагаюсь на твое благоразумие, что ты собственную свою землю не так, как Карл XII, опустошить намерен; ты при сем повелении поторопился и не разсмотрел, в каком состоянии сии две губернии находятся, которыя прежде в сей войне больше претерпели, нежели все российския провинции, вместе взятыя, сколько людей в них вымерло и сколько они теперь малолюдны? Что препятствует тебе к обработанию необходимаго твоему городу Петербургу канала взять работников из других провинций, по малому числу из каждой, которыя безпримерно больше могут поставить людей, нежели сии две безлюдныя провинции, не претерпевая притом ничего и не столь чувствуя, как Новогородския и Петербургския. Сверх того имеешь ты довольно шведских невольников, которых ты вместо собственых своих подданных в такую трудную работу употребить можешь». Царь слушал сие представление с довольным снисхождением, уступил место справедливости и, обратясь к прочим сенаторам, сказал: «На сей раз пускай дело помедлится, я еще далее оное пересмотрю и дам Сенату последнее о том повеление» — так сие и осталось. Между тем нашел Петр Великий другия средства к обработыванию Ладожскаго канала чаятельно по совершенном разсмотрении сего дела с верным своим подданным князем Долгоруковым, и вскоре потом отрядил туда несколько тысяч на войне пленных шведов для работания в том канале.

 

Известно сие от горного советника фон Рейстера, которой расказывал сие приключение, яко целому Петербургу тогда известное.

 

107. Петра Великого обыкновенная жизнь

 

О сем слышал я от барона Ивана Антоновича Черкасова, которой при тайном советнике и кабинетном секретаре Макарове был первым его писарем, следующее.

 

Петр Великий всегда вставал весьма рано. Зимою вставал он обыкновенно в 4 часа по утру, принимал предложение дел, не много завтракал и в 6 часов выежжал в Адмиральтейство, Сенат и проч. Обеденный стол имел он в 1 часу по полудни, потом в шлафорке своем успокоивался часа с два на своей постеле. В 4 часа по полудни приказывал он к себе приносить те дела, которыя отдавал поутру на исполнение. Обыкновенный его обед составляло малочисленное и весьма простое кушанье: шти, каша, студень, холодное, жаркое с огурцами или солеными лимонами, лампреты, солонина, ветчина, лимбургской сыр; пред обедом пивал он по рюмке анисовой водки, а за столом квас и хорошее вино, но лучше всего еримитаж, иногда же рюмку другую венгерскаго вина. Ежели он после обеда или вечером выежжал, то всегда надлежало иметь с собою несколько холоднаго кушанья, ибо где бы он ни был, кушал он часто, но по немногу. Он никогда не ужинал, но одна только императрица со своею фамилиею. Рыбу он кушать не мог, ибо она была ему противна, и потому, во время Великаго поста, употреблял он в пищу по большой части плоды, пирожное и тому подобное. В первых годах своего государствования не пивал он почти ни какого вина, но по большей части кислы шти, квас, иногда рюмку водки, потом обыкновенными его напитками были красное французское вино, медок, кагор, как однажды его лейбмедик Рескин при случившемся с ним долговременном поносе, посоветовал ему употреблять еримитажное вино, то нашел он в последствие сей напиток лучше всех других вкусом. Как он некогда в поздных своих годах был в гостях у аглиискаго купца Шпелмана и поднесен ему был весьма хороший еримитаж, спросил он его, много ли у него запасено сего вина, и получив в ответ, что только бутылок с 40 в остатке находится, то просил он, чтоб оное ему уступить, а гостям давать другое красное вино, которое так же хорошо. В собраниях был он весел, говорлив, обходителен и без церемоний. Он любил великую беседу, но не мог терпеть развращенности, или ежели он иногда при дворе своем давал великолепной стол, то сие доставляло ему удовольствие, когда все гости были веселы и пили без лукавства, хотя бы и хмель их несколько посетил. Которой при таком случае лукавил или в питье хотел обмануть, тот не был ему приятен, а ежели его в том уловит, то в наказание принужден был виноватой выпить изрядной бокал. Таковым же образом наказывал он в компании непристойныя ссоры и досадныя речи. Как он однажды сидел в хорошей компании, и между прочими полухмельными гостьми один генерал его упрекнул, что он ему верно служил и, изчисляя заслуги свои, упомянул так же, что и город взял, тогда император ему ответствовал: «За то я тебя щедро наградил и произвел генералом» — а для воспрепятствования дальных разговоров, которыя бы могли причинять ему досаду, приказал налить ему с ряду три большие бокала, кои он должен был выпить за здравие его величества, всей компании и всех храбрых салдатов, чрез сие вдруг лишил его способности говорить, а другим доставил смех.

 

Известно сие от барона Ивана Антоновича Черкасова.

 

108. Петра Великаго кончина

 

О смерти Петра Великаго столь различныя известия были разсказывасмы, писаны и распространены, что на конец общество, как внутри, так и вне Российскаго государства, недоумевало и, может быть, еще не знает, которому из сих противоречущих слухов больше верить.

 

Но справедливейшия обстоятельства, перенятыя мною из уст тогдашняго придворнаго лекаря, господина надворнаго советника Паулсона, употребленнаго под надзиранием императорскаго лейб-медика Лоренц Блументроста при императоре в последней его болезни в кровопусканиях, ставлении промывательных и делании припарок, и которой по кончине его вскрывал тело императора с английским оператором Горном, сообщаю вкратце следующия.

 

В 1723 году, зимою, почувствовал Петр Великий внутренную болезнь. Сей монарх о том никому не открывался и не подавал никакого подозрения в своей немощи. Наконец 1724 года при наступлении лета болезнь с несносною внутренною болью сильно умножалась. В такой крайности открыл царь свою болезнь лейб-медику Блументросту, которой вскоре усмотрел опасныя сии обстоятельства и при том не осмелился принять на одного себя лечение столь великаго монарха. И потому по его представлению был призван из Москвы доктор Бидлоо. Между тем все средства были употребляемы ко удержанию инфламмации в больных частях.

 

Блумептрост не мог в продолжение нескольких недель ни спать, как днем, так и ночью, ниже от двора отлучаться. Для ставления частых промывательных и безпрестанных припарок имел он всегда при себе аптекаря Аипгольда и лекаря Паулсона.

 

Целые четыре месяца долженствовал монарх по большей части сохраняться в постеле; уже в сентябре месяце явилось желанное облегчение и надежда к совершенному его выздоровлению. Император, оставя постелю, прохаживался в покое в спальном платье, а для достоверности совершеннаго выздоровления было продолжено умеренное употребление некоторых лекарств. Но среди такого продолжения предприятаго подкрепления его величества здравия, почитал себя монарх довольно здоровым, вне всякой опасности, в состоянии оставить покой и наслаждаться вольным воздухом. Не сказав ни слова своему лейб-медику, ниже другому о своем предприятии, приказал он изготовить яхту и пред дворцем на Неве поставить на якоре. Сие было исполнено, и на первой неделе наступившаго при прекрасной осенней погоде октября месяца, отправился он на яхте в Шлюссельбург, чтоб осмотреть отправляемую генералом, а в последствие фельдмаршалом Минихом работу при Ладожском канале. Поутру рано послал его величество к лейб-медику Блуметросту, чтоб он изготовился ехать с ним на краткой водяной путь и, ежели почтет за нужное, взял бы с собою некоторыя лекарства и людей. Блументрост испугался сего безвременнаго императорскаго предприятия, пошел немедленно ко двору, но представлениями своими не мог отговорить его величества от сего намерения, долженствовал с ним ехать, взявши с собою, на всякие случаи, полевую свою аптеку и лекаря Паулсона.

 

Из Шлюссельбурга поехал император к далеко уже успевшему Ладожскому каналу; пересмотрев все и раздав свои приказания к продолжению сего ужаснаго дела, отправился он в старую Ладогу, оттуда в Новгород и к концу Ильменя озера в старую Русь, чтоб осмотреть приказанное исправление тамошних соляных заводов и начатой по приказанию его канал для удобнейшаго привоза дров к соляным заводам. В сем путешествии и всегдашнем упражнении прошел почти весь октябрь месяц с переменною хорошею и ненастною осеннею погодою; так же и не без частых припадков не совершенно еще прекращенной его болезни.

 

Наконец поехал он в начале ноября на яхте своей обратно в Петербург, прибыл туда пятаго числа тогож месяца, но не пристал к берегу, а поплыл прямо к местечку Лахте, лежащему за несколько верст от Петербурга при Финском заливе, чтоб оттуда побывать в заложенном при Систербеке ружейном заводе. Но в Лахте вдруг разрушил внезапный случай столь благополучно до того возстановленное и подкрепленное его величества здравие и паки поверг императора в претерпенную за несколько месяцов болезнь.

 

При весьма бурной погоде в столь позднюю осень и лишь только успел царь пристать к берегу, виден был в заливе едва за версту от Лахты едущий из Кронштата бот с салдатами и матросами, которой в величайшей опасности боролся с волнами и наконец не подалеку от Лахты попал на мель.

 

Император послал туда на помощь шлюпку с людьми, которые со всею употребленною силою не могли стащить судно. Он пристально туда смотрел и разсердился на сию медленность, увидя при том нескольких людей, похищенных волнами и полумертвыми из воды вытащенных.

 

Вдруг решился монарх сам туда ехать и ко спасению людей и судна приложить свои руки. Приплыв шагов за сто от того места и не могши за мелкостию воды подъехать ближе, выскочил он из шлюпки в воду и шел по колено в воде к попавшему на мель боту, пособил его стащить, а больше всех претерпевших людей, которые едва на полах держаться могли, приказал он отвести в ближайшия крестьянския избы и за ними присматривать. А император сам долженствовал совсем переменить платье. При всем том он сие ни во что вменял, хотя больше половиной части его тело промокло и прозябло. Довольно того, что ирой сей насладился удовольствием и приложенным тяжким трудом стащить с мели бот и более 20 человек спасти от опасности живыми; ни мало при том не помышляя, что сие самое спасение повергло его паки потом в такое состояние, в котором дражайшая его жизнь более спасена быть не могла. Император остался ночевать в Лахте, желая на утро отправиться в Систербек. Но во всю почти безеонную ночь чувствовал он жестокие лихорадочные припадки и сильную инфламмацию в нижней части живота. И потому поутру рано все было изготовлено к возвратному пути в Петербург. Туда прибыл монарх довольно уже больным, принужден был лечь, и час от часу чувствовал сильнейшия возобновления прежней своей болезни.

 

В декабре месяце состояние его уже столь сделалось опасным и вожжение во внутренних частях пузыря столь приметным, что со дня на день опасались антонова огня. При жестокой боли почувствовал император приближающуюся свою смерть, с твердостию предался воле Божией, принося часто громкия молитвы, и испустил 1725 года 28 января геройский свой дух.

 

При вскрытии императорскаго тела нашли совершенно антонов огонь в частях около пузыря и его столько вспухлым и затверделым, что с трудностию можно было его разрезать анатомическим ножем.

 

Известно сие от надворного советника и придворного лекаря Паулсона, которой умер 1780 года, имея от рождения больше 80 лет.

 

Свидетельство российского императорского первого министра о сих анекдотах

 

Его сиятельство, достойный государственный министр великия императрицы Екатерины II, граф Никита Иванович Панин услышал о сем моем собрании анекдотов и возымел желание оные видеть. Его сиятельство просил меня недель за 6 до скоропостижной своей кончины поверить их ему на несколько дней на прочтение.

 

Поелику я знал, что его сиятельство преимущественнее любил немецкое, нежели французское чтение, и ежедневно пред своим успокоением упражнялся в том часа по два, а иногда и до самой глухой полуночи, и для сего имел избраннейшую библиотеку лучших немецких писателей, которая каждой год новейшими немецкими изданиями приумножалась, то и вручил я его сиятельству немецкой свой подлинник. Я видел оное так же в последствие иногда вечером в графском кабинете со вложенною закладкою, сколь далеко его сиятельство в чтении оных успел. При случае говаривал он мне иногда при вечернем моем его посещении, что он столько находит удовольствия в сих анекдотах, что почти довольно их начитаться не может, и некоторые из них уже во вторый и в третий раз прочел. Спустя уже четыре недели, то есть едва дней за десять до внезапной его кончины, вручил мне его сиятельство сию книгу с величайшим благодарением и с сими словами: «Я могу вас уверить, что никакой книги не помню, которую бы я с большим удовольствием читал, как сию; а паче нашед в ней разные анекдоты, о которых привожу себе на память, что в молодости слышал я их содержание от покойнаго моего отца, яко очевидца». Равным образом и почти теми же словами открывался граф в то время, когда при чтении сих анекдотов наслаждался приятнейшею забавою, господину канцелярскому советнику Лизакевичу, как оный меня уверял, и многим другим особам, с коими он обращался.

 

Несколько лет еще прежде испросил себе на прочтение прославившийся Российскою своею историею камергер, тайный советник и сенатор князь Михайло Михайлович Щербатов французский перевод сих анекдотов и возвратил мне их через две недели, со изъявлением желания своего и советов напечатать оные. В одном писанном им ко мне из Москвы письме от июня 1780 года упоминает об них его сиятельство следующими словами: «Сколько я помню о сем сочинении, то находится в нем много важных анекдотов, свидетельствующих истинное свойство сего великаго мужа, расположеннаго ко благу подданных своих; что все сии анекдоты подтверждены достоверностию очевидных свидетелей, от коих вы их слышали: и сего, кажется мне, довольно к споспешествованию напечатания сей книги, за которую любопытные историки будутвам обязаны, и из коих самые государи могут почерпать правила для своих поведений».

 

Описание свидетелей сих анекдотов по алфавиту

 

Предуведомление

 

Для достовернаго свидетельства сих анекдотов, собранных мною, почитаю я за нужное сделать по крайней мере краткое описание о тех особах, от которых я оные слышал, с показанием обстоятельств и случаев, подавших им повод ко обращению с Петром Великим и быть слышателями или очевидцами разсказываемаго анекдота.

 

Я здесь более ничего не намерен упоминать о сих авторах, из коих некоторые заслуживают обстоятельное о себе повествование, как только разсказать, как я их знал и по каким случаям слышал от них сии анекдоты.

 

Хотя уже весьма малое число из тех находится в живе, которые лично знали Петра Великаго или, может быть, и никого нет из таковых, которые бы могли похвалиться, что удостоилися обхождения с сим великим монархом, однако таких еще много находится, коим объявленные мною для достовернаго свидетельства анекдотов мужи, имевшие с Петром Великим обхождение и от коих я перенял сии анекдоты, столько же, как и мне, а может быть, и короче знакомы.

 

Свидетели*

 

* Из списка свидетелей, названных Штелиным, приводим лишь тех, которые сообщили анекдоты, помещенные в этой книге.— Е. Н.

 

Б

 

Безстужев, граф Алексей Петрович, природный российский дворянин, посланный в юношестве своем в Берлинскую гимназию, где он с братом своим Михаилом Петровичем несколько лет учился французскому и немецкому языкам. Потом предпринял он путешествие чрез иностранные государства, и во время его пребывания в Ганновере тогдашний курфюрст, а после бывший король аглинский Георг I пожаловал его камер-юнкером и вскоре потом своим посланником при дворе Петра Великаго. Сей монарх столько обрадовался, видя в первый раз одного из своих подданных в иностранной службе и в столь знаменитой должности, так что с отменною милостию его принял, а по окончании посольства взял его обратно в свою службу. Его царское величество отправил его российским послом в Копенгаген к королевскому дацкому двору, откуда несколько раз был призывай к императору в Петербург и обратно отпускаем. Однажды в таком случае подарил его Петр Великий миниатурным своим портретом, осыпанным брилиантами, к которому он столь великое имел уважение, что до самой своей кончины всегда его на груди носил. Наконец пробыл он там до заключения мира со шведами, последовавшаго в 1721 году, а потом отправлен послом в Гамбург, лежащий в нижней Саксонской округе. При владении императрицы Анны Иоанновны паки отпущен он был в Копенгаген российским императорским послом, но за два года до ея кончины призван обратно в Петербург и объявлен кабинетским министром; после того императрицею Елисавет Петровною пожалован виц-канцлером и года с два спустя, в 1744 году, великим канцлером Российская) государства. В 1758 году был он сослан в свои деревни, но в 1762 году императрицею Екатериною II паки ко двору призван, где без всякаго отправления должности получал годовую пенсию 20 000 рублев и умер в 1768 году, имея от рождения 78 лет.

 

Брюин, родом из Голландии, был в голландской службе лейтенантом на военном корабле и вместе был избран в царскую службу, когда Петр Великий в 1711 году выпросил себе от Генеральных штатов некоторое число искусных морских офицеров для исправления своего флота и соделания хороших морских офицеров из собственнаго его народа. Он дослужился при царском флоте и Адмиралитете до капитан командорскаго чина и имел счастие в доверенности сего монарха при ежедневном общении с его величеством; под царствованием императрицы Анны Иоанновны был произведен генерал-екипажмейстером при Адмиралитете и умер в оном чине при императрице Елисавете Петровне 1744 года.

 

В

 

Веселовский, российский императорский тайный советник в Коллегии иностранных дел при императрице Елисавете Петровне. Он еще при Петре Великом был секретарем помянутой Коллегии и при иностранных посольствах в Англию и Гагу часто посылаем к Петру Великому с тайными известиями и от его величества с новыми приказаниями к его министру обратно отправляем, он умер в глубокой старости в Петербурге 1751 года.

 

Г

 

Гроот, Н. Н., немец, дед его был нидерландец, в службе царя Алексея Михайловича, а отец его, рожденный уже здесь в Москве, офицером при первом учреждении регулярнаго войска Петра Великаго, с коим он почти был во всех походах и дошел до полковничьяго достоинства. Под государствованием императрицы Анны Иоанновны был он уволен от службы с награждением бригадирскаго чина и пенсии и умер 1740 года в глубокой старости.

 

Геннин, генерал порутчик, голландский уроженец из Утрехта, оставшийся сиротою после отца своего и матери, был дядею своим представлен великому политику и амстердамскому бургомистру Ван Витсену, чтоб доставить ему место при Петре Великом, которой тогда находился в Амстердаме и с Ван Витсеном имел ежедневное и откровенное обхождение. Петр Великий, усмотревший в сем юноше природную способность и изрядное уже знание в химии и металлургии, взял его с собою, и искуством приобрел себе отменную царскую милость и долженствовал временно изустно рапортовать его величеству о работе, происходящей в литейном доме. Потом был он сделан офицером в Артиллерийском корпусе, где во время войны со шведами выслужился до артиллерийскаго полковника, а при последовавших правлениях произведен был генерал порутчиком и кавалером ордена Святаго Александра Невскаго. Он умер в Санктпетербурге 1748.

 

К

 

Крамер, Анна Ивановна, дочь одного нарвскаго купца и судии в ратуше, с молодости своей по взятии россиянами отечественнаго ея города была вывезена в недро России. Она прибыла с родителями своими в Вологду при Двине, а несколько лет спустя в Казань к генералу Апраксину. От него была она послана в Петербург к генералу Балку в подарок, который спустя несколько времени отдал ее гоффрейлине Гамильтон. После смерти сей (см. анекдот) приняла ее императрица Екатерина Алексеевна к себе первою камер-юнгферою, в котором звании приобрела она совершенную доверенность как от императора, так и от императрицы. Когда Петр Великий в 1716 году в провожании своей супруги отправился в Копенгаген и Голландию, то была она при ея величестве и осталась с императрицею в Голландии, когда император предприял путешествие в Париж. В последовавший год возвращения императорскаго двора в Петербург, когда несчастный царевич Алексей Петрович окончил дни свои под стражею в крепости, взял ее туда с собою император с генералом Вейде, где она долженствовала одеть тело умершаго принца, которой потом несколько дней публично был выставлен, После была она гоффрейлиной и гофмейстериной принцессы Наталии и около Риги получила от императрицы в подарок деревню. По кончине помянутой принцессы, отъехала она в Нарву и, провождая там спокойную жизнь, умерла в 1770 году, имея от роду 76 лет.

 

Кормидон, Н. Н., иностранец, котораго Петр Великий, при взятии герцогства Ингерманландии, застал искусным знатоком в медных и железных рудах, принял его в свою службу и с пользою употреблял при заложении разных заводов, а особливо императорскаго летняго дворца в Петербурге. Он был еще под правлением императрицы Анны Иоанновны придворным интендантом над строением в придворной канцелярии и умер в 1740 году.

 

Кениг, голштинец, которой при Петре Великом приехал в Петербург и служил немецким секретарем у тогдашняго виц-канцлера барона Шафирова. Когда под государствованием императрицы Екатерины 1 герцог голштинский с своею супругою, принцессою Анною Петровною, предпринял обратный путь в свое герцогство, то вступил оный в его службу и сделался там советником коммерции. Когда императрица Елисавета Петровна взошла на отеческий престол и позвала к себе в Петербург племянника своего, голштинскаго наследника принца и малолетняго герцога, то вышел он из голштинской службы и паки в Россию отправился для снискания себе счастия. Пробыв без должности против желания своего целый год, получил он в 1744 год воеводское место в Якуцке, по среди Сибири, отправлял сию должность несколько лет при богатом доходе с великою строгостию и умер там в 1751 году.

 

М

 

Мейер, Герман, знатный купец и банкер в Москве и Петербурге, которой, как прежде отец его и тесть Лют, был Петром Великим употребляем в вексельных делах, денежных пересылках, больших поставках и других торговленных делах. Царь удостоивал его столь отменною милостию, что когда призывали его к нему в Сенат, приказывал ставить ему позади себя стул и ближе с ним разговаривать. Кредит его в государстве и вне онаго, а особливо в Голландии и Англии столь был велик, что его всегда называли богатым Мейером. Чрез частое его обхождение с царем, который во всех коммерческих делах с ним советовался, имел он счастие быть у монарха ходатаем за внутренних и иностранных. Он умер в 1749 году, оставя по себе сына, находящегося еще в живе, Мейера, искуснаго купца в Петербурге.

 

Миллер, Петр, старинной немецкой житель в Москве, коего отец при государствовании царя Алексей Михайловича и по милостивой его грамате в Московской губернии за 90 верст от столицы превосходный железный завод содержал выписанными из Брабанта мастеровыми и российскими работниками. Сия иностранная семья была в числе первых поселившихся в России для заведения нужных фабрик. Железныя их орудия состояли из нескольких плавильных печей и десяти водою действуемых молотов: еще к осаде Азова и потом в продолжении двенатцатилетней шведской войны поставляли они Петру Великому для его флота и войска в великом количестве железныя пушки, мортиры, бомбы, ядры и пр. Часто разговаривал сей царь в Москве с сим нужным фабрикантом, а когда на пути своем находился по близости его железных заводов, то редко их миновал. В одном из предшествующих анекдотов сказано, как сей великий монарх находился однажды несколько недель на сем заводе, употреблял тамошния целительныя воды и к особенному своему удовольствию выучился ковать полосное железо и действительно несколько полос сковал. По сей причине имел помянутый фабрикант Петр Миллер, бывший царским крестником и названный по его имени, равным образом и брат его, Вернер Миллер, с своей юности по самую кончину Петра Великаго довольно случаев быть часто с сим монархом. Он умер в глубокой старости в Москве 1745 года.

 

Р

 

Рейзер, природный померанец, по совершении учения своего в Гренфальдском университете отправился он в Швецию, где служил несколько лет секретарем при президенте королевской Горной коллегии и употребил в свою пользу имевшийся случай к познанию шведскаго горнаго строения. По кончине государя своего, когда уже давно возгорелась война между Петром Великим и шведами, оставил он Швецию, обратился в свое отечество, а оттуда в Петербург, где был представлен царю годным к тогдашнему заведению Берг-коллегии. Его величество сам с ним разговаривал, принял от него обстоятельное описание расположения шведскаго горнаго строения Берг-коллегии. Потом принял его царь в свою службу, поместив асессором в новой Горной коллегии, в расположении коей прилагал больше всего Рейзер свое старание и часто о том имел случай говорить с его величеством. Потом был он посылаем в разныя места российскаго государства, где от части уже некоторыя горныя работы производились, а большею частию заложены быть имели. О сем долженствовал он рапортовать царю самолично, чрез что и имел случай часто быть у государя. Под царствованием императрицы Анны Иоанновны был Рейзер горным советником и при императрице Елисавете Петровне виц-президентом Берг-коллегии. Он умер в глубокой старости в Москве 1755 года.

 

Рондо, великобританский резидент при Российском императорском дворе в последние годы Петра Великаго, так же и в последовавшия царстования императрицы Екатерины I, Петра II и императрицы Анны Иоанновны, по самое начало правления императрицы Елисаветы Петровны. Петр Великий часто разговаривал с ним о коммерции, кораблеплавании и о адмиралитетском расположении агличан. Он умер в Петербурге 1741 года*.

 

* От его супруги, которая была весьма остроумная женщина и возвратилась по смерти его в Англию, вышли в свет 1776 года Аглинския и Французския письма (Lettres d'une Dame ecrites a ses amis en Angleterre in 12), писанныя ею во время ея пребывания в Петербурге и Москве к откровенным друзьям в Англию и заключающая в себе много анекдотов о императрице Анне Иоанновне, о герцоге Курляндском и Мекленбургской принцессе Анне.

 

С

 

Сердюков, Михаиле Иванов, родом монголец, был в молодых своих летах вывезен из Сибири некоторым российским купцом, которой, приведши его в православную российскую веру, принял к себе в услужение. Он доказал себя ему многие годы в своей умеренности, верности и прилежании так, что господин его дал ему некоторое число денег для отправления собственной не большой торговли; посредством сего приобрел он себе довольно знатное имение и больше кредиту и пришел в состояние вступить в большую торговлю и казенныя поставки, почему и записался он в Нове-городе мещанином и купцом. Когда с точностию доставлял многия поставки материалов к Ладожскому каналу и строению шлюз в Вышнем Волочке и при том усмотрел, что Петр Великий весьма не был доволен приставленными к помянутой работе своими людьми, а особливо некоторым италиянцем, которой, сделав его величеству великия обещания, устоял весьма в малом, так же и худым успехом начатой работы, то предприял он на себя, сообщаясь с несколькими новогородскими купцами, купное построение прожектированных каналов и шлюз, за что получил от царя позволение содержать на собственном иждивении пятнатцать кабаков со многими еще превосходными выгодами. Царь посещал его часто при предпринятой работе, разговаривал о том с ним, препровождал у него целые дни, а часто у него и ночевал и удостоивал его отменным своим покровительством и благоволением. Сей искусный и рачительный муж построился в Вышнем Волочке при главных шлюзах, которыя всегда содержал в хорошем состоянии, а для надзирания купных работ взял он так же своего сына Ивана Михайловича. Он жил там подобно лучшему дворянину и умер в глубокой старости 1748.

 

Т

 

Трубецкой, князь Иван Юрьевич, почтенный старый генерал, которой с молодости своей служил при Петре Великом в лейбгвардии Преображенском полку; Петр Великий столь много имел к нему доверенности, что при последнем возмущении стрельцов, когда его сестра, принцесса София Алексеевна, яко виновница сего ужаснаго возмущения была заключена в Девичьем монастыре в Москве, вверил ему, яко гвардейскому капитану, стражу.

 

В самом начале шведской войны выступил он генерал-майором с Петром Великим в поход, при несчастной осаде города Нарвы попался в плен и послан был в Швецию, где много лет содержался. При замирении, последовавшем 1721 года, произвел его император генерал аншефом и взял в военной свой совет. При императрице Анне Иоанновне учинился он фельдмаршалом и получил орден Святаго Андрея Первозваннаго. Потом жил в спокойствии по 82 год жизни своей и умер в Петербурге 1751 года.

 

Ф

 

Фециус, голландец и искусный столяр, котораго принял Петр Великий в Амстердаме в свою службу и на российском корабле отослал в Петербург. Поелику любимое упражнение императора было в частом посещении мастеров и их работ, а паче голландцев, коих язык он отменно любил и на оном только говорил, то и сей Фециус удостоился благосклоннаго его величества обхождения, а как мастерская его была при дворе, то ежедневно имел случай видеть и слышать императора. Он умер в глубокой старости в Петербурге 1745 года.

 

Ч

 

Черкасов, барон Иван Антонович, был с начала писцем в кабинете Петра Великаго, которой употреблял его для внесения на бумагу изустных своих повелений. Поелику царь к нему привык, то долженствовал он всегда быть при его величестве, почему он так же находился на втором царском путешествии в Голландию и Францию. По кончине Петра Великаго остался он при императорском кабинете, под командою кабинетскаго секретаря и тайнаго советника Макарова. Во время царствования императрицы Анны Иоанновны сослали его в Казань и Астрахань, но уже по возшествии на родительский престол Елисаветы Петровны был он возвращен сею милосердою монархинею, которая не забыла ни одного вернаго слуги своего родителя, сделала его своим кабинетским секретарем, тайным советником, бароном и кавалером ордена Святаго Александра Невскаго. В сих достоинствах умер он в Петербурге 1760 года.

 

Ш

 

Шепелев, Дмитрий Андреевич, российской дворянин, которой почти с молодости служил в лейбгвардии и был при Петре Великом. На втором путешествии монарха в Голландию и Францию 1716, 1717 годов, отправлял он должность походнаго маршала. Под правлением императрицы Анны Иоанновны учинился он гофмаршалом и получил орден Святаго Александра Невскаго, а императрица Елисавета Петровна пожаловала его потом обер-гофмаршалом и кавалером ордена Святаго Андрея Первозваннаго. Он умер в Петербурге 1755 года.

 

Шумахер, Даниил, родом из Колмогора в Елзасе, приехал в Петербург 1710 года магистром философии из Страсбурга с одним родственником прежняго любимца Лефорта, тогда уже умершаго. Там принял его к себе царский лейб-медик Арескин секретарем и библиотекарем, а когда сему вверено было смотрение над купленными Петром Великим Руинским и Збайским анатомическим и натуральным кабинетами, то представил он царю господина Шумахера надзирателем и библиотекарем, с котораго времени он жил при новозаложенной библиотеке и натуральной Кунсткамере, женился на дочере обер-кухенмейстера и имел случай часто видеть и слышать царя. Он умер в глубокой старости 1759 года.

 

Я

 

Ягужипский, граф Павел Иванович, был польскаго или литовскаго происхождения, родился в Москве в Немецкой слободе. Когда он едва достиг еще 18-летняго возраста, увидел его при случае царь и приметил в нем особенный дух бодрости и способности. Посем взял его монарх к себе и отдал его сперва в государственную канцелярию, а спустя несколько лет определил в лейбгвардии, где он дослужился до офицера и при всяком случае приобретал себе милость и доверенность цареву. Его величество принял его сперва деньщиком и всегда при том употреблял в важных делах. Наконец поставил его царь в новоучрежденном Сенате генерал-прокурором. При всем том оставался он всегда офицером императорской гвардии и выслужился в воинском звании до генерал порутчика. По смерти Петра Великаго испытал он разныя противности, от которых он однако всегда благополучно уклонялся. Под государствованием императрицы Анны Иоанновны был он отправлен в Берлин императорским российским послом к королевскому Прускому двору, спустя несколько лет оттуда возвращен и объявлен кабинетским министром, в котором достоинстве он и умер 1737 года и, по пристойности воинскаго звания, похоронен в Александроневском монастыре.