МИРОВОЙ КРИЗИС

1911 – 1918.

Уинстон С. Черчилль.

Сокращённое и пересмотренное издание

С дополнительной главой о сражении при Марне.

…..

Глава 4. В Адмиралтействе.

…

Более десяти лет Фишер усиливал, наращивал, модернизировал флот, проводил в жизнь новшества первостепенной важности. Водотрубный котёл, дредноут, субмарины (”игрушки Фишера” - так называл их Бересфорд), единая схема подготовки кадров, команды минимального состава на кораблях резерва, затем – перед лицом германской угрозы – сосредоточение флота в домашних водах, сдача на слом огромного числа малоценных единиц, знаменательные морские программы 1908 и 1909 года, переход с 12 дюймовых орудий к калибру 13,5 дюйма – всё это Фишер!

Адмирал шёл путями далеко идущих изменений и нажил яростных оппонентов: методы Фишера, предмет его гордости, ожесточали и озлобляли антагонистов. Фишер отвечал  взаимностью и был скор на расправу. Он не скрывал и даже прокламировал, что строптивцы любого ранга окажутся на пепелище своей карьеры. “Жёны изменников – то есть офицеров, покусившихся на дела Фишера явно или исподтишка - овдовеют, дети осиротеют, дом станет навозной кучей”. Адмирал повторял это снова и снова. С его языка не сходили слова: “беспощадно, непреклонно, безжалостно” и слово не расходилось с делом – множество адмиралов и капитанов грызло локти на берегу в предостережение прочим. Фишер не стеснялся выражать свой курс в самых неблагозвучных терминах, он как будто дразнил и, в то же время, игнорировал врагов и критиков. Вот пример: Фишер пишет в вахтенном журнале дартмурского военно-морского колледжа: ”Секрет эффективности – в фаворитизме”. Он считал ”фаворитизмом” отбор не по чинам, а по талантам, в интересах общества, но само слово било наотмашь. Офицеры должны были оставаться в рыбоводном садке Фишера – и горе несогласным. Адмирал отвечал потоками презрения на мнения и аргументы оппозиции, бранил ослушников печатно и словесно, откровенно и постоянно.

Но флот Его Величества насчитывал немало офицеров с независимыми взглядами и весом в обществе: многие из них воспротивились Фишеру. Они были вхожи в парламент и имели доступ к печати. Взгляды отдельных недругов Фишера – но далеко не все их методы – нашли отклик в значительной массе опытных и достойных морских командиров. Оппозицию возглавил Чарльз Бересфорд; в то время, он командовал основным соединением военно-морских сил - флотом Канала. Флот самым прискорбным образом раскололся, и разлом прошёл по каждой эскадре, через каждый корабль. Моряки разделились на сторонников Фишера и приверженцев Бересфорда. Всё, что шло от первого морского лорда отвергалось с порога главнокомандующим, капитанов и командиров флота подстрекали принять ту или иную сторону. Спорили о технике, переходили на личности. Ни одна сторона не имела сил сокрушить неприятеля. Адмиралтейство завело шпионов на флоте, флот – соглядатаев в Адмиралтействе: стороны превосходно знали обо всех движениях вражеском стане. События приняли скверный оборот и вполне могли обрушить воинскую дисциплину, если бы не третья, самая многочисленная партия – моряки, категорически и самоотверженно отторгнувшие фракционную драку. Вокруг бушевали страсти, но они делали свою работу, спокойно и неизменно. Мы в долгу перед ними.

В девяти случаях из десяти Фишер бился за правое дело. Великие реформы вывели флот из глубочайшего упадка. Фишер дал морякам встряску: армию, равным образом, расшевелила южноафриканская война. Долгое, безоблачное время непререкаемого самодовольства окончилось, страна услышала отдалённые громовые раскаты, и именно Фишер подал штормовое предупреждение и объявил всеобщий сбор. Он вынудил каждый департамент явиться с отчётом: чем занимаетесь, не коптите ли попусту небо? Он тряс морские ведомства, колотил их, вырывал из дремоты, принуждал к деятельному труду, но служить на флоте в дни реформ Фишера было не очень приятно. Нельсон завещал морякам жить общиной, братским содружеством, таково было обыкновение, но традиция – лишь временно! – пресеклась: вожди, в яростных раздорах, сеяли рознь, и флот пожинал обильные, ядовитые всходы фракционных козней.

Я спрашивал себя: был ли иной путь, возможны ли реформы Фишера без его методов и пришёл к выводу: адмирал обезумел от трудностей, обструкций и ожесточился в тяжёлой борьбе за каждый шаг. У руля огромного боевого механизма должны стоять двое: специалист и политик. Значительные дела на флоте невыполнимы без помощи министра: никто, кроме политика не может поддержать и защитить решительного первого лорда. Авторитет моряка соединяется с весом министра и каждый из них более чем удваивает силы в союзе. Деятельные соратники оказывают друг другу величайшие услуги. Согласный труд умножает возможности. Соединение сил не оставляет места интриганам. Солидарное решение может оказаться хорошим или плохим, но становится обязательным для всей морской службы.

Увы, но труды Фишера пришлись на время двух безнадежно и даже смертельно больных первых лордов. С 1904 по 1908 год во главе Адмиралтейства стояли лорд Кодор и лорд Твидмаут: безукоризненно честные и весьма компетентные общественные деятели, но очень нездоровые люди. Более того: ни один из них не был в палате общин и не сумел предложить ответственным депутатам пустить на голоса неоспоримо сформулированную программу Адмиралтейства. Положение изменилось в 1908 году, с приходом в Адмиралтейство Маккены. Новый морской министр отличался решительной храбростью, завидной ясностью ума, имел солидный вес в палате общин и получил назначение в счастливом возрасте пышного цветения сил и способностей. Маккена немедленно успокоил страсти. Но час Фишера уже пробил. Богини мести, Фурии, гнались за ним по пятам. Стороны зашли слишком далеко в борьбе и ненависти. Разверстая рана схизмы не затягивалась.

Принято считать, что карьеру Фишера прервал инцидент с ”письмами Бэкона”. Капитан Бэкон, один из лучших офицеров флота и правоверный фишерит служил в Средиземном море под началом Бересфорда. Фишер попросил капитана писать и, при случае, рассказывать о делах в хозяйстве лорда Чарльза. И капитан писал: письма Бэкона прекрасно составлены, изобилуют ценной информацией и… позволяют упрекнуть автора в критике непосредственного начальника. Корреспонденция носила приватный характер, но Фишер имел обыкновение наставлять и ободрять паству открытыми письмами, заметками и меморандумами по техническим вопросам - образчики превосходной полиграфии с особыми, изысканными шрифтами. Непреложная аргументация Бэкона восхитила первого морского лорда, он отпечатал письма и, в 1909 году, распространил их в достаточно широком кругу адмиралтейских приверженцев. В конечном счёте, копия попала врагам и перекочевала на страницы столичной вечерней газеты. Адмирала обвинили в подстрекательстве подчинённых к нарушению воинской субординации. История с письмами погубила Фишера: в 1910 году, прославленный, увенчанный многими лаврами адмирал покинул Адмиралтейство и, под злобное улюлюканье торжествующих врагов, ушёл на покой, в палату лордов – навсегда, по общему мнению.

Моё назначение определилось и я сразу же послал за Фишером. Адмирал отдыхал на заграничном курорте. Мы не виделись с 1909 года, со времени обсуждения бюджета военно-морских сил. Фишер благоволил к Маккене, но поспешил домой, как только узнал, что я не интриговал и не метил на кресло лорда Адмиралтейства. Мы встретились и провели три дня в покое Рейгетского аббатства.

Мне открылся огнедышащий вулкан идей и знаний: Фишер уяснил суть моих намерений; началось немедленное и неистовое извержение. Адмирал провёл долгие и тревожные недели Агадира на берегу сонного озера Люцерн в вынужденном бездействии, праздности и жестоких муках: любимый флот, дело его жизни стоял перед тягчайшими испытаниями, а Фишеру осталась лишь роль стороннего наблюдателя.

Старый моряк был неудержим. Я осаждал его вопросами, он извергал идеи. Речи адмирала ласкали слух: Фишер говорил превосходно, вопросы кораблестроения приводили его в совершеннейший экстаз. Он дал аттестации адмиралам флота, блестящие, но с серьёзными преувеличениями: сказывалась известная междоусобица. Я намеревался придерживаться золотой середины: перенять главное у Фишера, но строжайшим образом пресечь морскую вендетту.

Я превосходно знал историю флотской распри и назначил Фишеру встречу, ничуть не предполагая вернуть его в Адмиралтейство. Мощь адмирала покорила меня и, к вечеру воскресенья, я чуть было не призвал Фишера руководить морской службой, но сделал это лишь через три года: не из-за боязни шумных протестов, в то время я стоял на сильных позициях. Я испугался иного: продолжения междоусобицы, вражда могла разгореться с новой силой, и нрав адмирала неизбежно привёл бы к такому исходу. Затем и в равной степени меня тревожил возраст Фишера. Прочен ли разум человека в 71 год? Полной уверенности не было. Следующим утром мы ехали в столицу; с моего языка рвались слова: “Возвращайтесь и помогите мне”. Единый намёк адмирала решил бы всё и сразу. Но не случилось; весь обратный путь Фишер хранил подобающее достоинство, а через час мы уже были в Лондоне. Потом пришли сомнения, объявилось множество враждебных адмиралу советчиков и, через несколько дней, я твёрдо решил найти первого морского лорда среди иных кандидатов.

Не знаю, прав я был тогда или нет.

Адмирал провёл многие годы жизни на высочайших государственных постах, в обстановке величайшей секретности и беспощадной ответственности, но был невероятно плодовит и несдержан в переписке. При подготовке этой книги и для нужд биографов Фишера я собрал и перепечатал все адресованные мне письма: конволют занял более трёхсот страниц убористой печати. Большая часть корреспонденции отдана делу жизни Фишера, адмирал снова и снова повторяет основные доктрины и концепции военно-морского искусства. В письмах немало несообразностей и прямых противоречий, но генеральная линия неизменна. Фишер говорит о серьёзном, но говорит увлекательно: эпистолярий насыщен уместными, подчас заумными цитатами, колоритными фразами, рисунками, сарказмами и колкостями. Он писал, как жил: порывисто и страстно, его разум, его острое перо неслись галопом по пятам насущных забот. Адмирал, сплошь и рядом, выкладывает на бумагу такое, что иной побоится и вообразить. Фишер нажил немало врагов, и это не удивительно: он держал путь по бурному морю, и за кормой густо клокотала пена гнева. Удивляет иное: счастливое и многократное спасение от кораблекрушений. Высокая одарённость Фишера удерживала его на плаву.

Чрезмерный, безоглядно грубый слог послужил Фишеру некоторой защитой. Люди сочли шквальный стиль адмирала за неотъемлемую особенность морского волка, и Фишер годами держал стремительный бег по бурному морю.

Предвоенные письма Фишера приносили мне непременное удовольствие, я читал их с живым интересом. Я радовался каждому посланию – восемь-десять двойных страниц, убористо исписанных, скреплённых перламутровой булавкой или кусочком шёлковой ленты; вкушал новости и советы, разнообразные по смыслу и тону - от болезненных укоров до наставлений и поощрений высочайшей пробы. С самого начала, адмирал обращался ко мне по-отечески. “Дражайший Уинстон” – так начинались его письма, а в конце стояло: “Ваш, до могилы” или ”Ваш, пока ад не замерзнет” или ”Ваш, пока папоротник не зацветёт”; потом P.S. и ещё две-три содержательные и блестящие страницы. Я перечитываю письма адмирала и неизменно преисполняюсь глубочайшим расположением к моему адресанту, его пламенному духу, вулканической энергии, глубокому, созидательному уму, драчливой прямоте, любви к Британии. Увы, но пришёл день, замёрз ад, расцвёл папоротник и на нашу дружбу легла могильная тень: вместо ”Дражайший Уинстон” я прочёл: “первый лорд: я не могу более работать с вами”. Но мне приятно отметить, что наши отношения, долгие и тесные, на этом не прекратились.

…